никогда, редко, иногда, всегда

когда вону поднимается в свою маленькую квартиру на шестом этаже в районе стропа, джун сидит на последней ступеньке каменной пыльной лестницы. вону останавливается пролётом ниже и смотрит на него снизу вверх. волосы обоих мокрые из-за дождя. — я подумал, что ты будешь уставшим, когда приедешь, поэтому пришёл о тебе заботиться, — объясняет джун, хотя вону не спрашивает. — я принёс мороженое, — на ступеньке рядом с ним лежит полиэтиленовый пакет из ближайшего супермаркета. — моё любимое. может, тебе тоже понравится. оно на вкус как лимонный курд, который пихают во всякую выпечку, но при этом никакой выпечки нет. только сливочное мороженое, — вону медленно поднимается на шестой этаж. джун встаёт с лестницы. — ты устал, 宝贝? вону кивает: он устал. после процедуры вону и херфст остаются в клинике ещё три часа, пока врач проверяет анализы и делает несколько новых. вону всё же покупает херфст горячий шоколад из автомата. она, в голубой рубашке пациентки, сидит на краю дивана, держит пластмассовый стакан обеими руками, как ребёнок, и выглядит умиротворённой. вону уверен, что дело не в горячем шоколаде. к трём часам дня в синт-ливенс-хаутем снова начинается дождь. херфст не звонит родителям при вону, но звонит старшей сестре. она забирается на диван с ногами, не обращая внимания на то, что оставляет мокрые следы от подошв кед на сидении, и прижимает телефон к уху плечом. она говорит не на голландском, а на языке, который вону не понимает, — сербском или польском — но всё равно внимательно слушает каждое слово, которое херфст произносит: эмоционально, но не испуганно. её руки больше не дрожат. когда их наконец отпускают из клиники, вону ведёт херфст обедать. они сидят в маленьком кафе, смутно напоминающем то, в которое джун отвёл вону в прошлую субботу, за столом у окна и едят льежские вафли в ежевичном джеме. херфст кажется вону чуть менее бледной, или, может, дело в тёплом розоватом — амарантовом — свете ламп. — какие у тебя планы на новогодние каникулы? — спрашивает вону. его чай с бергамотом медленно остывает на краю стола. — я поеду к родителям, — отзывается херфст и отправляет кусочек вафли в рот. — вместе с одной из своих подруг. она не хочет оставаться в общежитии на новый год, а мои родители будут рады с ней познакомиться, — рукава шерстяного джемпера херфст закатаны до локтей, чтобы не испачкать ткань ежевичным джемом. — а у вас какие планы? — мы с друзьями празднуем новый год вместе, в генте, ещё со времён университета, — вону проводит по кромке фарфоровой чашки пальцем и обжигается. — это что-то вроде традиции уже. — вы не поедете домой? — интересуется херфст и тянется за деревянной салфетницей, стоящей в центре стола. вону понимает, что под домом она подразумевает южную корею, но думает, что его дом — там, где люди, которые его по-настоящему знают, — не в чханвоне — в генте, в доме родителей мингю в звенайрде, в маленькой квартире на шестом этаже в районе стропа. — может быть, — вону хмурится. он не звонил родителям и брату уже больше месяца. ему кажется, что для них он — он настоящий — не существует с того дня, как уехал — сбежал — в бельгию после окончания старшей школы. он исправно приезжает в чханвон во время отпусков, но возвращаться в гент после поездок в южную корею с каждым разом становится всё более и более невыносимо и для него, и для его семьи, которая остаётся в чханвоне. — но уже после праздников. на несколько дней. херфст понимающе кивает и задумчиво жуёт кусочек льежской вафли. по высоким окнам кафе сплошными потоками стекает холодная дождевая вода, искажающая улицы синт-ливенс-хаутема и преломляющая тёплый розоватый свет ламп, горящих в помещении. чай вону наконец остывает. по дороге в гент они застревают в пробке и прослушивают сторону «b» кассеты the complete matrix tapes два раза. вону довозит хефрст до зданий общежитий и даже провожает её до её комнаты. знакомые студенты здороваются с ним в коридорах, пропахших стиральным порошком, и вону вспоминает, что дома его ждёт несколько непроверенных работ по специфике британского фольклора и недоработанные концепты заданий для семинарских занятий во вторник. вону устал. он ищет ключи в кармане пальто и протягивает их джуну едва заметно дрожащими руками, чтобы джун открыл дверь. на лестничной клетке пахнет сигаретным дымом и кофе. вону прижимается к плечу джуна лбом со спины, пока он возится с ключами в свете мигающей светодиодной лампы под потолком. в октябре рано темнеет. джун держит вону за локоть в ничем неосвещённом коридоре маленькой квартиры. вону щёлкает выключателем. в коридоре загорается свет. — чай? — тихо спрашивает джун. вону качает головой. — хочешь лечь? — вону кивает. — помочь тебе? вону снова отрицательно качает головой. джун закусывает губу и забирает пальто из его рук. вону не закрыл окно в спальне, когда уходил утром, и сквозняк расплескал холод и колкую дождевую влагу по всей маленькой квартире на шестом этаже. джун уходит на кухню, чтобы убрать мороженое в морозильную камеру. вону со второго раза закрывает окно в спальне дрожащими руками и ложится на край кровати, сворачиваясь в клубок из конечностей и рукавов шафранового свитера. на подоконнике остаются разводы дождя. джун заходит в спальню и останавливается в дверях. вону смотрит на него снизу вверх. жёлтый свет люстры с кухни бьёт джуну в спину и образует нимб вокруг его мокрых русых волос — ангел. вону сглатывает. — посидишь со мной? — джун кивает и послушно садится на край кровати рядом. его рука автоматически ложится вону на голову. пальцы путаются во вьющихся тёмных волосах. — спасибо, что пришёл. — не за что, — джун говорит полушёпотом. — всё хорошо прошло? — запах апельсиновой цедры щекочет вону ноздри. — ты смог помочь тому, кому помогал? — вону кивает и льнёт к ладони джуна щекой. он медленно гладит его скулу большим пальцем. — хорошо. я уверен, этот человек тебе благодарен. вону смотрит на джуна, промокшего под дождём, с непривычно холодными руками и родинками над губой, в футболке с каким-то не имеющим смысла рисунком, улыбающегося одними лишь мигающими и искрящимися в тусклом свете прикроватного торшера глазами, и ему кажется, что он видит его; действительно видит джуна таким, какой он есть и каким он мог бы быть: буря, холодный дикий ветер и проливной дождь. шторм, несущий хаос, проливающий хаос, затапливающий всё хаосом только для того, чтобы смыть всё плохое и болезненное, омыть шрамы и оставить пейзаж обновлённым — исцеление. вону принимает вертикальное положение, заставляя джуна вздрогнуть. его лицо находится слишком близко к лицу джуна, и вону кажется, что он уже должен был к этому привыкнуть, но он не привык. джун смотрит мягко и внимательно одновременно и шепчет что-то на китайском одними губами. вону его не понимает и молчит в ответ. они целуются. вону кажется, что он и к этому должен был привыкнуть, но он не привык. за окном по карнизам стучит проливной дождь — ливень, срывающий жёлтые листья с растущих у дома деревьев. руки джуна заметно согреваются, ложатся вону на талию, тянут его вперёд, куда-то в пучину чего-то непонятного, незнакомого, но приятного. вону вдруг думает, что знает, каково это, целовать джуна; знает о его привычке закусывать рукав свитера или кардигана, когда ему больно; знает о том, что он бреет только лицо, и необходимость делать даже это его раздражает; знает, что у него постоянно появляются синяки на локтях и коленях; знает, что его руки тёплые и сильные, и знает, что эти руки могут делать; знает, что сейчас он обязательно потянет вону за волосы, чтобы отстранить и взглянуть ему в лицо, покрытое румянцем, который нечасто появляется у вону на коже, но на лице самого джуна не будет ни капли смущения. джун помогает вону выпутаться из своего же жёлтого свитера и отбрасывает его на край матраса. вону остаётся в мятой футболке, и пальцы джуна скользят по его коже под её тканью. он тянет вону за тёмные пряди на затылке, и вону отстраняется. они встречаются взглядом, и вону думает, что знает, каково это, испытывать к джуну сильные чувства. они дышат в унисон, неуверенные, чьё тело принадлежит кому, чьё дыхание и чьё сердце. джун слабо улыбается. — ты смотришь так, словно собираешься признаваться мне в нелюбви. — в нелюбви? — переспрашивает вону. джун кивает. — у меня никогда не хватило бы смелости не любить тебя, — джун издаёт странный звук, который вону никогда не слышал от него раньше, — бессильное очарование — подтягивает к себе ноги и обнимает колени. вону чувствует, как его сердце сжимается, плавится и растекается по грудной клетке как тягучая и сладко-солёная карамель. — давай поедим твоё любимое мороженое. они выбираются на кухню, сидят у батарей и едят мороженое из одной банки, передавая её друг другу через стол. на вкус оно, как джун и сказал, — лимонный курд. закипающая вода в чайнике шумит на плите. джун облизывает ложку. — как ты планируешь платить за квартиру, когда минхао уедет? — вону передаёт ему банку и греет замёрзшие руки о трубу батареи. — мы решили этот вопрос, — джун погружает ложку в сливочное мороженое. — хао сказал, что ему несложно и он внесёт свою часть арендной платы за декабрь. вону думает, что это похоже на минхао. у него достаточно денег для того, чтобы быть щедрым, но даже до того, как он стал получать больше, чем ему нужно, он был таким. однажды он поехал в полицейский участок посреди ночи и внёс залог за сунёна и мингю, которые решили, что пить клубничное шампанское на детской площадке — хорошая идея. а ещё он не раз платил за вону, когда они выбирались куда-то поесть в студенческие годы. внести шестьдесят процентов арендной платы за месяц только для того, чтобы джуна не выселили из квартиры, кажется меньшим из того, на что минхао способен. — как вы с минхао познакомились? — вону встаёт, чтобы разлить вскипевшую воду по чашкам. — ты мне так и не рассказал тогда. джун заметно теряется, вспоминает ложь про китайское посольство в брюсселе и то, как впервые — не впервые, но впервые по-настоящему — увидел вону в своей спальне, в рубашке из шифона, которую вону ни разу не надевал после того вечера, и сглатывает. — не думаю, что ты хочешь знать, — уклончиво отвечает он. зелёные чаинки и сушёные лепестки жасмина тонут в горячей воде. вону переставляет чашки на стол, садится напротив джуна и смотрит на него выжидающе. — ладно, мы познакомились на первом курсе, — сдаётся джун. — одна девушка с факультета психологии и педагогики устраивала вечера для китайских студентов. она, конечно, отчислилась после зимней сессии, но первую половину года исправно собирала нас вместе, — джун переставляет чашку ближе к себе, держась за керамическую ручку двумя пальцами. — на самом деле, ничего особенного в этих вечерах не было, мы просто ходили в бар в чайна-тауне и обсуждали разные скучные штуки. там мы с хао и познакомились, — вону смотрит на джуна внимательно, как на провинившегося в чём-то студента, и сам не знает, почему. джун обречённо вздыхает. — ладно, мы переспали, — вону удивлённо вскидывает бровь. — извини, я же говорил, что ты не хочешь этого знать. из-за того, что мы с хао живём вместе, это звучит ещё хуже, но это была одноразовая акция, честно. что-то вроде секса из чувства солидарности, — джун делает глоток чая и смотрит на вону извиняющеся. — ты злишься? — вону спокойно качает головой и не врёт — он знает, каким минхао может быть; он знает, каким может быть джун. — мы не были влюблены, или что-то такое. просто патриотический секс, и всё. вону давится зелёным чаем. — некоторые вещи лучше не произносить вслух, mijn vriend, — он смеётся и тянется за салфетками, чтобы вытереть расплескавшуюся по столешнице воду. — вот и мама моя мне так говорила, — отвечает джун, улыбается одним уголком губ, но звучит совсем не радостно. вону перестаёт смеяться. салфетка на столе вымокает в пахнущем жасмином чае. дождь за окном не прекращается. мороженое в банке на столе медленно тает. джун смотрит на свои руки, на потрескавшийся розовый лак на мизинце, закусывает щёку изнутри и поднимает взгляд на вону. — как думаешь, твои родители, — он сглатывает. — знают, кого ты любишь? — вону сводит брови. джун набирает больше воздуха в лёгкие и продолжает. — мы говорили о том, куда хотим сбежать, но не о том, откуда сбежали. — мои родители не знают, — вону смотрит серьёзно. — но это и не было проблемой никогда. я не думал об этом, пока, — вону запинается. «пока не познакомился с тобой»; «пока ты не застал меня врасплох своим существованием, своим дыханием, своими словами, своими мыслями, своими действиями»; «пока я не попал под тебя как под холодный октябрьский дождь». — я уехал из кореи, потому что думал, что недостаточно хорош для того, чтобы родители наблюдали за тем, как я расту. я надеялся, что в другой стране я смогу спрятать от них всё то, что мне в себе не нравится, и дать взамен то, что может понравиться им, — вону подносит дрожащую руку к лицу, убирая вьющиеся тёмные пряди со лба. — так и вышло. я думаю, они мной даже гордятся в каком-то смысле, — вону выдавливает из себя улыбку. — но они не знают, что в моей жизни происходит. вместе со всем, что мне в себе не нравится, я спрятал от них себя целиком. — ты поддерживаешь с ними связь? — джун держит чашку двумя руками, как херфст — как ребёнок. — я стараюсь, — вону забирается на стул с ногами и обнимает колени. — но я давно им не звонил, — джун кивает и ставит локти на край стола. его русые пушистые волосы торчат в разные стороны так, словно в него ударила молния. — что насчёт твоих родителей? — я почти не общался с ними с того дня, как уехал из китая, — джун жмёт плечами. — но я думаю, они обо всём догадываются. ну, или, во всяком случае, ведут себя так, будто бы догадываются, — он слабо улыбается. — но мы никогда не говорили об этом. они не спрашивали — я не рассказывал. они просто стыдятся меня, и всё, — он ставит чашку на край стола. — я знаю о том, кого я люблю и не вижу в этом ничего неправильного. но они видят. и я думаю, что мир — неправильный. мир должен мне больше, чем он когда-либо сможет мне дать, — я это понимаю, но это ужасно, что я это понимаю, — он закрывает лицо руками и откидывается на жёсткую спинку стула. — это очень опасный образ мышления, потому что для всех остальных, включая моих родителей, которые меня стыдятся, этот мир кажется правильным, — он шумно выдыхает. вону поднимается с места, чтобы пересесть ближе к нему и заключить в объятия. джун вздрагивает от внезапного прикосновения и убирает ладони от лица. кожа к коже, сквозь ткань футболки — вону почему-то думает, что обнять человека, когда он рассказывает о таком, правильно. джун смотрит ему в глаза своими блестящими и проводит языком по обветренным губам. — я не хочу, чтобы меня стыдились, вону, — вону зачем-то кивает, так близко к его лицу, что он видит смазанный тональный крем на его скулах и выпавшую ресницу под его нижним веком. — ни за то, кого я люблю, ни за то, сколько курсов университета я закончил, ни за то, как я одеваюсь, ни за то, как я говорю и что думаю. — я не стыжусь тебя, — одними губами шепчет вону и надеется, что не врёт. его руки всё ещё обвивают талию джуна, сжимают ткань его футболки пальцами, держатся крепко, так, словно вону тонет. — я тебя не стыжусь, — вону стыдится себя: он не знает, кого любит, и только учится не видеть в этом ничего неправильного. джун утыкается ему в шею, и вону обнимает его за плечи. — я знаю, мы никогда не говорили об этом и можем продолжать не говорить об этом, но я не стыжусь тебя. я тебя боюсь, — джун поднимает голову. — я боюсь того, что ты имеешь власть надо мной. это пугает. но я не стыжусь тебя. тебя тяжело стыдиться. наоборот, я бы, — вону запинается. — я бы, напротив, хотел, чтобы все знали, что ты, — он снова замолкает и смотрит на внезапно маленького и испуганного джуна — и даже такой, маленький, испуганный и израненный, он буря. — что мы не просто друзья, — джун молчит. вону боится его молчания. — или мы просто друзья? — ты шутишь? — джун становится самим собой: на его губах расцветает насмешливая улыбка. — мы никогда не говорили об этом, — оправдывается вону и выпускает джуна из объятий. — откуда мне знать? — вону замечает, как мелко и часто дрожат его пальцы. — почему мы никогда не говорили об этом? — потому что, если мы поговорим об этом, вещи поменяются, — джун берёт руку вону в свою и ведёт большим пальцем по его раскрытой ладони. — если говорить о вещах, они становятся реальными. — я хочу, чтобы вещи были реальными. — я боюсь того, что вещи будут слишком реальными, — джун отпускает его ладонь. — я просто никогда не делал этого раньше, понимаешь? — вону слабо качает головой. — всё это вышло из-под контроля. — тебе это не нравится? — вону не замечает, как начинает заламывать руки. — мы можем прекратить. — нет, — джун отводит взгляд на окно в дождевых разводах, в слезах бога — он плачет весь день. — мне это нравится, и в этом и заключается главная проблема. мне страшно. я могу всё испортить. ты знаешь, что я могу всё испортить, и, скорее всего, так и произойдёт. я не довожу дела до конца. я не умею доводить дела до конца. — может, я буду исключением? — вону пытается улыбнуться. джун задерживает взгляд на его губах. — ты уже исключение. они молчат. вону думает о том, каково это, жить с джуном; просыпаться с ним каждое утро и терпеть его ворчание по поводу бритья; готовить ему завтраки; завести кошку вместе; узнавать о нём всё больше и больше с каждым днём; учить новые слова на китайском; познакомиться с его друзьями; рассказать о нём родителям; слышать его голос почти постоянно; ощущать его присутствие почти постоянно; не стыдиться себя — не стыдиться его. — у меня никогда не было такого раньше, — признаётся вону. — я никогда не мечтал обладать кем-то так сильно, — отчаянно. джун мнёт край футболки пальцами. — мои друзья пытались вытянуть из меня личную информацию на протяжении нескольких лет, и вот вдруг появляешься ты, и я сам хочу тебе всё рассказать. — это пугает. — это завораживает. — нет, вону, это пугает, — повторяет джун. — я могу это разрушить, — он снова превращается во что-то, что вону только предстоит изучить, — в то, что остаётся после шторма: разрушенные песочные замки, вихрями разлетевшиеся по миру опавшие листья, мокрый колючий асфальт, о который вону разбивал колени в детстве; петрикор. — ты можешь это разрушить тоже, вону. — колизей тоже разрушен, джунхуэй, — замечает вону. — это не ставит под сомнение красоту и функциональность, которой он обладал, пока разрушен не был. — ты никогда не звал меня моим полным именем, — бормочет джун. — и отношения не здание, 宝贝. — это метафора. — простите, герр чон, но я такого не понимаю, — передразнивает кого-то — вону не понимает, кого именно, — джун. — я учился на факультете общественных и политических наук и к литературе не имею ни малейшего отношения. — учился, но не доучился. — я «портрет марии мунк» климта. — но человек не картина, джунхуэй, — хмыкает вону. джун открывает рот, чтобы возразить, но останавливается и оскорблённо отворачивается к окну. на языке вону остаётся горький привкус апельсиновой цедры — рождество в октябре. — не стихотворение и не прелюдия для клавира. и я, — вону вдруг пугается своих слов и замолкает. джун поворачивается к нему и смотрит куда-то сквозь него, куда-то внутрь, где сердце бьётся о рёбра, а лёгкие заполняются чем-то душистым, как аромат расцветающих на подоконнике фиалок, которые минхао так любит разводить. — я влюблён в тебя не как в картину или стихотворение, или прелюдию. я влюблён в тебя, — «как в человека». вону не договаривает. джун смотрит на него так, словно слова вону его ранят. — извини. — нет, — он отмахивается и шмыгает носом. — не извиняйся, — он пытается спрятать руки, но рукава футболки короткие, поэтому он зажимает ладони между коленей и наклоняется, чтобы не смотреть вону в глаза. — мы можем попробовать, ладно? в смысле, мы уже пробуем, только теперь по-настоящему. только, — он всё же поднимает голову, встречается с вону взглядом и рвано выдыхает. — только давай делать это медленно. я боюсь это спугнуть. — это? — вону тянется к нему, чтобы окольцевать его запястья своими холодными пальцами. — то, что ты нравишься мне дольше часа. дольше дня. дольше недели, — джун горько усмехается. — у меня такое нечасто бывает. — ладно, — вону кивает для убедительности и перекладывает руки джуна себе на колени. — хорошо. они молчат и смотрят друг другу в глаза. мороженое в банке на столе превращается в молоко, разбавленное лимонным курдом. — и что теперь? — спрашивает джун. — мы должны рассказать всем? мы должны изменить статус отношений в facebook? я должен водить тебя на свидания? я ужасен в этом. я вообще во всём ужасен, только, пожалуйста, не бросай меня из-за этого, я буду стараться. джун выглядит растерянным и паникующим. вону кажется, что он видит его таким впервые. — мы можем не говорить никому пока, если тебе некомфортно. — мне комфортно, но, — на губах джуна появляется его привычная мефистофелевская улыбка. — мне нужен перформанс. я хочу, чтобы они застали нас за чем-нибудь непубличным и узнали о нас из этого. — мингю, минхао и сунён заставали нас за чем-то непубличным уже достаточное количество раз. — но теперь это непубличное должно кричать о том, что мы в отношениях, — джун смеётся — вону заслушивается. — они заходят в комнату, а мы выбираем, какой ресторан лучше всего подходит для бранча. — я никогда не поверю в то, что ты поддерживаешь культуру бранчей, — фыркает вону. — бранч — доказательство того, что капитализм победил, а бог умер, но ради перформанса можно сделать исключение, — «ради тебя можно сделать исключение» — почти срывается с губ джуна. вону смотрит на него заворожённо. шторм за окном стихает. в понедельник на семинаре второго курса теории и истории литературы вону разбирает «радуйтесь, кончилась буря» эмили дикинсон со студентами. херфст сидит за третьим рядом столов в светлой просторной аудитории, в кругу сокурсниц, делает редкие глотки из бумажного стакана с кофе, на котором написано имя одной из её подруг, и улыбается. пахнет яблоками, миндальным латте и летом осенью. в аудитории тихо, пока вону читает стихотворение по памяти. на его лицо ложится сливочный солнечный свет из-за открытых окон. на улице медленно сохнет асфальт. после занятий вону встречает минхао, который не появлялся на территории кампуса со дня вручения дипломов, в длинном кожаном плаще, скучающе прислонившегося к колонне у центрального входа в университет. солнечные лучи перебирают его аккуратно уложенные тёмные волосы. вону вопросительно вскидывает бровь. — ты не предупреждал, что собираешься меня встретить. — что ты сделал? — перебивает его минхао. — что я сделал? — растерянно переспрашивает вону. у соседней колонны курят студенты. — прошлым вечером джунхуэй вернулся домой и обнял меня, а он так никогда не делает, — минхао подходит к вону почти вплотную и выглядит на удивление угрожающе. — потом он похвалил морковный кекс, который я испёк, хотя он сгорел, и разревелся без причины, а, когда я спросил, в чём дело, он сказал, что на него просто накатили эмоции, а на него никогда не накатывают эмоции. потом он долго не выходил из душа, и я даже представлять не хочу, чем он там занимался. а потом он ушёл спать с улыбкой на лице, — вону часто моргает и смотрит на минхао непонимающе. — с улыбкой на лице, вону, — повторяет минхао, так, словно вону не услышал его с первого раза. — что ты сделал? джун никогда мне не расскажет, так что, может, это сделаешь ты. — я ничего не делал. — враньё, — обрывает его минхао. — что ты сделал, чон вону? вону вздыхает. в понедельник в генте безоблачно. слабый ветер с ароматом женских цветочных духов целует шею и ключицы под воротником рубашки. минхао складывает руки на груди. вону замечает новое кольцо на его безымянном пальце: тонкое, золотое, без камней и гравировки. минхао ловит его взгляд на своих руках и прячет ладони в карманах плаща. — ты влюблён в мингю? — вдруг спрашивает вону. минхао закатывает глаза. — нет, — он выглядит серьёзным, но в его взгляде читается что-то ласковое и простое, как журчащая в ручье вода; как тосты с маслом; как фотографии, сделанные на узкой кухне со стенами в цветочных обоях; как выросшая в саду родителей мингю тыква. — я не влюблён в мингю, я люблю мингю. я не готов пожертвовать всем ради человека, в которого я влюблён, но я готов всё отдать ради мингю. я тебе глотку вскрою за мингю, понятно? — вону испуганно кивает. — я ему об этом не говорю. и он, может, этого не понимает даже, потому что влюблённость публична. её видно. любовь не видна порой даже для того, к кому она обращена. и это совершенно разные вещи, любовь и влюблённость, — минхао достаёт руки из карманов. — почему ты спрашиваешь? — потому что я такого про джуна сказать не могу, — вону поправляет ворот пальто. — пока. — это не отвечает на мой вопрос, — напоминает минхао. — что ты с ним сделал? — полюбил? на минуту в воздухе повисает молчание — не тишина, но молчание. не тишина, потому что вону слышит, как минхао нервно щёлкает суставами пальцев в карманах пальто и как кричат сороки в университетском сквере. молчание, потому что минхао молчит, и вону кажется, что он в чём-то безмолвно разочаровывается. — ужасно, — наконец говорит минхао и кривится. — отвратительно. прямо перед моим салатом. прямо с моим сожителем, — он сокрушённо вздыхает. — когда я уеду в орлеан, даже не смейте в нашей квартире что-то делать. это мерзко. — мы решили не торопиться, — замечает вону. — да, конечно, — фыркает минхао. они спускаются с университетского крыльца по сухим каменным ступеням, усыпанным кленовыми листьями. — куда вам торопиться? вы уже всё, что возможно было сделать, сделали. — ты самый поддерживающий и терпимый друг, минхао, — хмыкает вону и кивает профессору, спешащему в университет. минхао демонстративно громко кашляет, когда они проходят мимо компании курящих возле сквера студентов, так, словно он сам не курил в студенческие годы; так, словно джун не курит сейчас и минхао его не терпит. вону думает о том, что в ноябре в генте пойдёт первый снег, на улицах появятся рождественские гирлянды, мигающие жёлтым и красным, в воздухе будет пахнуть корицей и клюквой, но пока в генте — лето в октябре. — обычно мне не нравится, когда вещи меняются, — говорит вону. — но почему-то сейчас я рад тому, что всё меняется. — ты про что? — про себя, — они идут по хрустящей под подошвами ботинок листве, по медленно сохнущему асфальту. — про тебя. про времена года. про всё. — ты разговорчивый сегодня, — улыбается минхао. вону вскидывает бровь. — это тоже изменение. оно мне нравится. минхао сам цепляется за локоть вону рукой и притягивает его ближе, чтобы быть рядом, идти рядом. тепло его тела ощущается сквозь плотную ткань пальто. минхао держится за вону как за спасательный плот — вону держится за него точно так же; словно они в море. радуйтесь, кончилась буря. пятеро — спасены.