All Nightmare Long. Luck. Runs. Out.
Крохотная квартирка с дешёвым ремонтом была забита несоизмеримо дорогими вещами. Малфой привычно наложил запирающее заклятие на входную дверь. — Можно подумать, кто-то из соседей маглов захочет ворваться к тебе. Пэнси шутливо нахмурилась. В ее руках блестела бутылка с огневиски. По очереди протиснувшись между заполонившими коридор коробками, пара вошла в спальню. Комната была заставлена предметами мебели, явно не вписывающимися в масштаб помещения. Пара резных деревянных комодов и огромный платяной шкаф брезгливо жались к стенам сбоку от пафосной кровати. Вдоль свободной стены грудой были сложены более мелкие предметы роскоши чистокровной семьи. Портреты предков, завёрнутые в мягкие ткани, фамильные картины и статуэтки, серебряные подсвечники, книги в кожаных переплётах, инкрустированные драгоценностями, стопкой возвышались выше человеческого роста. Из-за высоких потолков комната казалась ещё меньше, чем была на самом деле. Тяжёлые темно-синие шторы были почти полностью сомкнуты, пропуская в комнату лишь тонкую полоску дневного света. Пэнси ненавидела это пыльное, угрюмое пристанище. — Когда ты наконец-то вернёшь себе Мэнор? «Опять заладила…» Драко проигнорировал вопрос, зло распахнув полог громадной постели. Его самого душила убогость жилища. Здесь все подчеркивало глубину того дна, на котором он сейчас лежал. Теснота и вульгарные обои с птичками душили. Только хлипкий балкон и привычная кровать спасали от полной безысходности. Ночью, закрыв полог, можно было представить, что он дома. И Драко представлял. Воображал, что не в его фамильном поместье сейчас находится штаб движения за равноправие всех магических существ. Что это не стены Мэнора ежедневно оскверняются присутствием толп жалких приспешников Кингсли. Что за ирония. Особняк, бывший раньше пристанищем борцов за чистоту крови, логовом Тёмного лорда, теперь поменял свое назначение на сто-восемьдесят градусов. — Так, когда уже, милый? — продолжила ныть Пэнси. — Скоро. — Резкий голос отразился от стен и зазвенел в ушах. Чистой воды враньё. Он был не в силах повлиять хоть на что-то из своей грязной ямы, куда его столкнула желанная поначалу амнистия. Если бы Пэнси знала это, то убежала бы от него без оглядки еще полтора года назад. От былого величия Малфоев осталась лишь фамильная самоуверенность. И умение искусно лгать. Драко каждый день заворачивался в ложь, словно в тёплую мантию в холодный день. «Я все верну». «Я все исправлю». «Это временно». Пэнси так самозабвенно верила ему, что со временем Драко сросся с этой ложью. Позволил себе надеяться, что в итоге жизнь вернется в привычное русло. — Скоро, — передразнили его ярко накрашенные губы, — я слышу это последние два года. Драко… Тонкие женские пальцы потянулись к его щекам и через мгновение мягкие губы почти коснулись его жёсткой линии рта. На секунду он постарался поддаться, смирить себя, заставить мозг не воскрешать образы безликих тварей Азкабана, точно так же тянущихся каждую ночь в желании поцеловать, высосав всю душу. — Нет. Он не мог. Страх смертельного прикосновения засел глубоко под кожей, пропитав каждую его клетку. Пэнси словно и не ожидала от него иного. Быстро одернув руки, упала на кровать и закрыла лицо руками. — Я устала ждать! Драко поднял с кровати бутылку и поставил её на ближайший комод. А когда нырнул обратно под балдахин, Пэнси зло на него уставилась. — Сколько можно? Я ждала, когда тебя судили. Таскалась, как дура, на все заседания. Я ждала, когда тебе вынесли приговор. Ждала, когда ты не отвечал на мои письма. Ждала, потому что знала, что ты вернёшься ко мне. Но ты так и остался там. Драко удивлённо вскинул голову. Речь была явно отрепетирована. Она должна была вывести его на какую-то реакцию. Но он понятия не имел на какую именно. Пэнси продолжала сверлить его взглядом. Драко устало опустился на край кровати, отгораживаясь спиной от цепких глаз. — Я понятия не имею, когда, — прошипел он в темноту и потер переносицу, зажмурившись. — Довольна? Спасительная мантия затрещала по швам. — Так я и знала, — она стремительно поднялась с постели, задрав подбородок и душа подступающие слёзы. — Прощай, Драко Люциус Малфой. — Фраза прозвучала тише и мягче, чем Пэнси рассчитывала. Уютная ткань разошлась на сотни лоскутков. Отпирающее заклятие, рассерженный хлопок двери. Драко медленно встал, мысленно все еще пытаясь натянуть на себя спасительные ошметки лжи. «Она вернется, — соврал себе Драко, — Всегда возвращается». Паркинсон под боком ещё со школьной скамьи казалась ему чем-то само-собой разумеющимся. Пара часто ссорилась, но этот раз, кажется, был последним. Драко встал и налил себе огневиски. Янтарная жидкость блестела, отражая тонкую струйку света из-за окна. Он бы с удовольствием вышел на балкон, если бы на улице была ночь. Днем и вечером район был слишком шумным, слишком магловским. Драко плюхнулся на край кровати и не моргая уставился на золотые блики в бокале. Первые три месяца в Азкабане были самые тяжёлые. Каждую ночь он забивался в самый дальний угол камеры, обволакиваемый липким страхом перед бесплотными охранниками, тянувшими к нему свои костлявые лица. Минуты, когда близость к дементорам оживляла в уставшем сознании его худшие кошмары, казались часами. Днями. Годами. Драко пытался закрываться, используя окклюменцию, и это действительно спасало. По началу. Но вот раз за разом защитный кокон мыслей трескался, рассыпался кусками, пуская внутрь отчаяние и ужас, граничащий с безумием. В день, когда Драко сдался, когда последняя частица внутреннего барьера с треском взорвалась, именно в этот день заключённым объявили об удалении дементоров из Азкабана. И оставшиеся два года не было никаких бесплотных алчущих ртов, раскрывающихся черной бездной перед обречёнными глазами. Не было сгустков тьмы, заполнявших собой каждый вдох. Не было безотчетного дрожащего страха, ежесекундно пронизавшего от головы до пят. Не было. В реальности. Воображению же было плевать на приказ министра. Однажды заражённое всепоглощающей холодной тьмой, оно продолжало сочиться ей. Ломало его, старило. Драко воспринял свободу как манну небесную. В его жизнь словно снова вернулись цвета. И острая необходимость, как и раньше, чувствовать себя выше других. Но теперь это не было ему позволено. Министерство выпустило его из конуры только ради того, чтобы держать на коротком поводке у ноги. Драко горько ухмыльнулся, отпивая из бокала огненную жидкость. Когда бутылка наполовину опустела, он уснул, поддавшись мягкой пелене, застеливший глаза и мысли.***
Его разбудили спустя несколько часов. Голова ужасно гудела. Он не сразу понял, что выдернуло его из беспамятства. Фамильный перстень. Черный камень обжигал кожу, разнося по оголенным после крепкого алкоголя нервам режущую боль. Драко знал, что последует следом. Предупреждение. Устало выдохнул, он вновь закрыл глаза и позволил древней магии затянуть себя внутрь видения. Красный свет слепил, застилая все вокруг. Громкие голоса раздавались слово из-под воды. — Долой кровное рабство! — Долой власть двадцати восьми! Драко на ощупь побрел в сторону звуков. Алая пелена обволакивала, залепляя глаза и уши, проникая в ноздри, просачиваясь в легкие. Сдавленный кашель разорвал грудную клетку. Задыхаясь, Драко выбросил руки вперед, в надежде на спасение и наткнулся на что-то твёрдое. И тут голоса смолкли. Задержав дыхание и с трудом разлепив глаза, он посмотрел перед собой. Огромное полотно, в несколько метров шириной и настолько высокое, что верхушка терялась из виду. И на нём лица всей его семьи. Смотрели на него мертвыми глазами. Дышать на секунду стало легче, он разглядел самую нижнюю строчку фамильного древа. Он и еще кто-то. Второе лицо было замазано чем-то темным. Драко поморщился. Кровь. Протянул ладонь, чтобы стереть её, но полотно резко отдалилось назад. Он сделал шаг. Лица родных отдалились на два. Через несколько мгновений он уже бежал, силясь разглядеть испачканный портрет. — Драко… — он не узнал тихий женский голос, но все равно обернулся. И тут же его со всех сторон схватили цепкие пальцы. И начали тянуть в разные стороны. Он сопротивлялся, но тщетно. Руки все сильнее раздирали его. И вот кожа загудела и начала разъезжаться, обнажая кровоточащее мясо. Драко взвыл от боли, а в следующее мгновение очнулся. По спине стекали капли пота. Ладони дрожали. Места, в которых только что зияли раны, нещадно зудели. В иссушенном мозгу, словно птичка в клетке, билась одна единственная мысль. «У тебя больше нет времени»