Возьми мои руки, сожми их сильней

Говорят, время излечивает все раны. Не могу сказать, правда это, или нет: все же, неделя - слишком маленький срок. Но с момента расставания моя жизнь закрутилась в таком темпе, что о грусти и депрессии пришлось забыть. Я понял, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, когда слепо поверил давно пропитой интуиции моего отца, а не Вику - тому, кто любил меня. Так сложно, пусть даже в мыслях, произносить это слово - "любил". В прошедшем времени. Я уверен, что он меня не простит. Но я определенно хочу извиниться перед ним. Пусть он пошлет меня на все четыре стороны, но... Я хочу, чтобы он знал, почему я так поступил. Знал, какова причина моего столь небрежного обращения с нашими, только-только укрепившимися отношениями. Но до этого я должен был закончить со всем, что тяготило меня помимо чувства раскаяния - учебой и экзаменами. Я поклялся самому себе, что не буду даже думать о Вике, пока не сдам все тесты и не получу аттестат. А дальше - будь что будет. Родители и одноклассники говорили, что я изменился. Что во мне будто бы что-то щелкнуло - и я перестал улыбаться, стал более резким и замкнутым. Что не рассказываю, как у меня дела, как школа, или еще что-то в этом роде. Отец продолжал каждый вечер промывать мне мозги своими соображениями о том, какой я лентяй, и насколько я безнадежен. Что я просто не сдам. Не сдам и останусь на второй год, или никуда не поступлю, и пойду работать в "сферу обслуживания", откуда я уже никогда не вырвусь. Вывод напрашивался только один - в меня никто не верил. Нет, я знал это и раньше. Я знал, что на самом деле родители хотят, чтобы я пошел по их стопам - или пошел в учителя, как мать, или в полицию - как отец. И хотя они знают, что я этого никогда не сделаю - да и не гожусь я ни для одного, ни для другого... Они вымещают это на мне. Их разочарование. Возможно, не только в моем будущем, но и в собственном настоящем. Я понимаю, что, скорее всего, таким образом они пытаются заставить меня работать усерднее, чтобы "выйти в люди", стать лучше, чем они сами. Но легче от этого не становилось. После сдачи итоговых аттестаций в школе мне надоело это выслушивать. Отец никогда не мог и подумать о том, что я вдруг заткну его пламенные речи, а не буду пялиться в тарелку с ужином, как я обычно это делаю. И когда это случилось впервые, он побагровел и, казалось бы, вот-вот взорвется. На следующий день у меня из комнаты исчез ноутбук. Вот уж не думал, что в шестнадцать лет со мной будут справляться подобным образом. Я знал, что прятать его особо никто не будет, но им надо было показать мне, кто "в доме хозяин". Моя чаша терпения, которая раньше, казалась такой большой, что никогда не заполнится, теперь оказалась меньше пробирки. Жизнь дома превратилась в жестокое противостояние между мной и отцом. Мать, понимая, что не может остановить ни меня, ни его, старалась уйти в другую комнату сразу же, как только кто-то из нас начинал повышать голос. Подумать только - за несколько дней между аттестацией в школе и независимым тестированием мой голос охрип до такой степени, что я не мог выговорить и слова. Поэтому на время тестов - это длилось около десяти дней - я игнорировал родителей. По большей части отца, мать-то говорила мало. Но и он подуспокоился, видимо потому, что остатки логики в его голове тонко намекали ему, что тесты я должен писать, сосредоточившись на тесте, а не на семейных перепалках. Как только я сдал последний экзамен и вернулся домой, я потратил следующие пару дней на то, чтобы узнать все о деле о пропадавших в "аре" парнях. Я больше не мог терпеть, скрывать правду. Я должен был сказать - обо всем, и будь что будет. В одну из пятниц - я решился. Когда посмотрел на дату, то понял, что с момента нашего расставания с Виком прошло почти три месяца. Мы поужинали молча. В полной тишине. А потом решили все вместе попить чай с испеченным мною шоколадным печеньем. - Я гей, - сказал я спокойным тоном, угадав момент, когда они оба все прожевали и поставили чашки на стол. Я дал им пару секунд подумать, и только тогда поднял глаза: отец, как я и ожидал, начинал багроветь, а мама испуганно приложила руку ко рту и не сводила с меня глаз. Картина маслом. - Примерно с ноября я ходил в клуб "Витражный ара" и встречался с Дмитрием Холодовым, - я смотрел отцу прямо в глаза, понимая, что тот совершенно потерял дар речи. Значит, пока он не начал орать, у меня есть минута, чтобы сказать все, что я хотел сказать. - Некоторые приходили туда сами, некоторых Мастер вытащил с улицы и предоставил им дом, в котором они нуждались. Одного - я знаю точно - он спас от его съехавшей с катушек мамаши. Вик... То есть, Дима - зашел туда случайно и добровольно решил "сжечь мосты", связывающие его с прошлым. Ах, да... - я откинулся на спинку стула, победно улыбаясь, - При обыске Ары он там был. Ты даже встретился с ним взглядом... Он был... В маскировке. Говорят, когда хочешь что-то спрятать - прячь это на самом видном месте. Я замолчал и спрятал руки на колени, понимая, что дрожащие пальцы выдадут меня. Я планировал эту речь снова и снова, прокручивал ее в голове, но не думал, что отец действительно даст мне сказать все, прежде чем заговорит. Теперь он, правда, уже готов был ударить меня, чего раньше никогда не делал. - И все прекрасно знают, что Мастер отшил тебя в молодости, до мамы, и теперь ты ему мстишь, - тут он резко побледнел и как-то осел... Сдулся, как воздушный шарик. Мама тихонько захихикала - чего я от нее не ожидал. Она посмотрела сначала на меня, потом на отца - и засмеялась более свободно. Кажется, она знала эту историю?.. А его я никогда не видел настолько опозоренным. Может, я слишком резок? - Я люблю его... - сказал я, отводя взгляд и вздыхая, - И, пусть мы и расстались, я собираюсь вернуть его. Результаты тестов недавно пришли - я не говорил, но у меня практически максимальный балл по всем предметам. Я тебе ничего не должен. Я снова посмотрел на отца. Теперь он отвел взгляд, и, выдохнув, шарахнул кулаком по столу, наклоняясь ко мне: - Не должен - значит и мы тебе ничего не должны. Вали отсюда, педик. Я вылетел из кухни настолько быстро, насколько мог. И сразу же закрыл за собой дверь в комнату. Надо было собрать вещи, самое необходимое, как можно быстрее. Пока отец не выбил эту дверь и не избил меня до полусмерти. Пока я бросал в рюкзак футболки, шорты и джинсы, укладывал ноутбук, телефон, все необходимые провода и деньги, которые я сэкономил с карманных, на кухне слышался встревоженный голос мамы и крики отца. Я знал, что он готов броситься на меня и выбить из меня всю дурь. Впервые он говорил то, что имел в виду. Рюкзак оказался не очень тяжелым, точнее - совсем легким. Я просто знал, что мне мало что понадобится. Потому что я знал, куда пойду. *** Я добрался до "ары" так быстро, как только мог, но был уже поздний вечер, и дело близилось к полуночи. Идти пришлось практически пешком, потому что автобус провез меня две остановки, и тут водителю пришло в голову свернуть, потому что заправка была не по стороне маршрута. В общем, когда я добрался, то руки порядком замерзли - ночи, не смотря на начало июня - были холодными. Охранник впустил меня, кажется, не сообразив, кто перед ним, и я, проскакивая ступеньки, через пару мгновений оказался в зале. Что-то здесь изменилось. Вроде бы, интерьер тот же, клиенты по прежнему мужчины... Но воздух был будто бы тяжелым. Нависал, давил на голову и плечи. Несколько столиков были заняты. За барной стойкой, как всегда, стоял Эли. Мастер, уже успевший отрастить волосы до их прежней длины, о чем-то тихо говорил с барменом и каким-то светловолосым мужчиной, который напоминал чем-то Снежную Королеву. Близнецы появились, как всегда, будто бы из ниоткуда. Как два чеширских кота, только теперь на их лицах не было улыбки. И увидев их уставшие лица, я ощутил, насколько я виноват. Я понимал, что, скорее всего, не я один повинен в их выражении лиц, но я - одна из главных причин. - Зачем ты пришел? - спросили они, как обычно, одновременно. Только намного тише, чем раньше. - Я должен вернуть его, - ответил я, но, как бы не старался держаться, мой голос все-таки дрогнул. Они подтолкнули меня в сторону барной стойки, и я понял, что должен, в первую очередь, поговорить с Мастером. Извиниться я должен был еще и перед ним. - Ты совсем не похож на отца... - сказал он задумчиво и, добродушно улыбнувшись, похлопал по свободному стулу рядом, и я послушно сел, - Но теперь я вижу, что это и есть твоя положительная черта. Я вздохнул, собираясь уже извиняться за содеянное и за то, что не сказал, кто я - хотя, я и не думал, что это важно, как передо мной возникла огромная кружка горячего какао с горкой взбитых сливок и шоколадной стружкой сверху. - Тебе надо согреться - ночи нынче холодные, - он придвинул кружку поближе ко мне, и я снял немного сливок торчащей оттуда ложечкой, - Ты рассказал отцу обо всем, и он тебя выгнал? - Как вы?.. - Он позвонил мне несколько минут назад, - он тихонько рассмеялся, - Видимо, ты просто шокировал его этими новостями. Он сказал, что не будет возобновлять дело, но домой тебя все равно не пустит. Так что, если захочешь, можешь оставаться у нас - как Вик, или Раян, если не хочешь быть моделью, - он замолчал на мгновенье. - Но я не думаю, что ты хочешь. - Спасибо, - только и смог выдавить я, отпив немного какао. - Прежде чем идти к нему, ты должен кое-что прочесть... И выспаться, конечно. По ночам он стал совершенно невыносим, но ближе к полудню с ним можно поговорить... Вздохнув, он попросил Эли передать ему какой-то довольно увесистый журнал в кожаной обложке - и я заметил, что там исписаны почти все страницы - не заполнены только несколько последних. - Одного такого хватает на полгода, - сказал Мастер, открывая нужную страницу, - Я записываю каждый день, каким бы он ни был. Так я чувствую себя спокойнее... И ты прочитаешь все, что происходило с момента вашего с Виком расставания. - Я могу... Сесть куда-нибудь.. В кресло? - я спросил немного сонным голосом, допивая какао в несколько глотков. - Господа тезки, проводите Пашу к себе в комнату, он пока поживет с вами, - он сделал жест, говорящий - я слежу за вами, - Никаких приставаний. Забота и всяческая помощь. И да - он будет официантом вместе с вами. Рабочих рук в зале завтра не будет хватать. *** Скорее всего, Вик жил здесь до того, как переселиться к Банни, а затем - в свою собственную комнату. Я начал читать только утром. Проснулся, но близнецов в комнате не было. «Дорогой дневник! Сегодня нашему главному солнцу разбили сердце. Я пошел за ним сразу же, как он сбежал в свою комнату, но не успел зайти внутрь – он заперся. Тогда я подумал, что правильно сделал, когда поставил камеры и микрофоны в его комнату. Я чувствовал, что когда-нибудь что-то подобное случится. Говорил ведь, связываться с натуралами – гиблое дело. И не я один. Но нет. Все они, междулетки, думают, что могут изменить мир…» «Прошла почти неделя с их расставания. Вик не выходил из комнаты, избегал разговоров. Перебрасывался парой фраз, но как только его спрашивали, как он себя чувствует и не хочет ли он поговорить, он только смеялся и отмахивался. А потом – сидит и часами смотрит на телефон, дергается навстречу периодически. Ждет, когда он ему позвонит. Или напишет. Так же и перед ноутбуком. Хочу поговорить с ним, но он все еще не готов. А будет ли?.. Нет, он сильный, он справится…» «Он стал похож на привидение. И абсолютно перестал с кем-либо разговаривать. Иногда даже ест то, что Эли или близнецы приносят ему, но в последнее время – все меньше. Зато от выпивки не отказывается: я, конечно, не могу повлиять на то, как он тратит свои деньги, но когда ему приходят раз в неделю внушительного размера посылки, а, судя по видео, я знаю их содержимое… Но я не могу заставить не пить…» «Курить он тоже стал больше. Помню, что он только начинал, баловался, когда пришел Паша и мгновенно отучил его от этого. А теперь сигареты снова появились. Три пачки в день – слишком, слишком много…» «Он официально отказался принимать клиентов. Ну да – спустя две с половиной недели-то – пора. Отключил телефон, закинул его глубоко под кровать. Ну, кажется, прогресс…» «Я ошибся. Я чертовски ошибся. Он стал выходить в бар, сидеть с нами, потихоньку разговаривать. Я-то думал, что он стал оживать. Но нет. Это была подготовка мести. То ли он все же догадался, то ли Жан признался ему, что говорил с Пашей перед их расставанием и заставил его сделать это, но – сказанного не воротишь. Я думал, он убьет его. Прямо там. Я еще никогда не видел такой ярости в его глазах. Он бы задушил его, он сильный – но Орфео с Каллисто подоспели вовремя. С того дня я настоятельно порекомендовал ему вести дневник и писать все туда. Конечно, это очень плохо – читать чужие записи, но мне было необходимо знать все, что с ним происходит. Поэтому в дальнейшем буду прикладывать написанные им отрывки…» «Из записей Вика: После публичного удушения Жана Каллисто отвел меня в сторону и решил провести “серьезный разговор”. - Что ты творишь с собой? - Что творю – не твое дело. А только мое. Он вжал меня в стенку, пристально смотря своими холодными глазами. Я вдруг подумал, что ему уже, наверное, под тридцать. - Ошибаешься. Ты портишь настроение всем. Мастер о тебе беспокоится. Эли. Тоня. Близнецы. Джесси. Орфео. Я. - Не беспокойтесь, я справлюсь. - Вот это вряд ли. Умей принимать помощь. - Мне она не нужна. - Запомни: никаких драк на публике. Я не позволю распугивать посетителей только потому, что тебе впервые разбили сердце. Я влепил ему пощечину, но он будто бы и не заметил этого. - Успокоился? Я сделал это еще раз. И снова – тот же безразличный взгляд. - А теперь? На третий раз он остановил мою руку, отбросив ее назад, и костлявыми пальцами сжал мое горло, отталкивая к стене. - Возьми себя в руки. Любовь – не конец жизни. «Я скачал несколько игр, полностью утопая в них. Есть практически не хотелось, но моя комната теперь была открыта для посетителей, поэтому Эли или Антуанетта частенько приносили мне что-то перекусить. Иногда я даже бросал в себя несколько сендвичей или фрукты, но, в большинстве своем, блюда оставались нетронутыми. «Игры помогли мне забыться на несколько недель. Когда мне надоедало, я просто устанавливал другую и продолжал прокачивать героев. Не скажу, что многие игры отличались друг от друга, и в какой-то момент они все становились однообразными. Но это помогало мне думать только о количестве монстров, которых надо было убить, а не о Паше, который ходил где-то там, вне пределов моего мира. Мира, в который я его втянул, и в который он больше не вернется». Дальше записи Вика заканчивались, и снова тетрадь заполнялась ровным почерком Мастера: «Прошло почти полтора месяца. Вик стал больше общаться с Тоней. Возможно, женская компания – именно то, что ему сейчас нужно. Мне не хочется думать о том, что он пришел к нам по чистой случайности и, что более вероятно, по глупости, и на самом деле секс с клиентами и отношения с Пашей могут стать для него поводом превратиться в очередного гомофоба. Остается только надеяться на его сознательность, и на то, что он усвоил мои ненавязчивые уроки. «Нет. Ничего он не усвоил. Хотя, я все же думаю, что ему хотелось получить в нос – как в тот раз, в баре. Я снова ошибся, когда думал, что он идет на поправку: компания Тони, казалось бы, шла ему на пользу. Но только пока он не попытался приударить за ней, а когда она отказалась – чуть было не изнасиловал ее. Я давно не видел Валю в таком гневе. Они подрались, и мне не хочется писать об этом. Но Вик притих, и снова закрылся в комнате. «В который раз благодарен камерам. Если бы мы не пришли вовремя, он бы погиб. Два месяца! Можно было бы уже начинать жить. Но нет, он решил повеситься посреди комнаты, где Тоня соорудила потолки в стиле лофт – с перекладинами, достаточно крепкими и высокими, чтобы выдержать его. Его снял Орфео, единственный, у кого хватило бы роста и силы удержать его на руках, чтобы тот не упал. «Этим не закончилось. Через четыре дня он снова решил попытаться себя убить. На этот раз он закрылся в ванной и порезал себе вены. В отличии от детей, которые пытаются заполучить такими попытками чуточку внимания, он сделал по порезу вдоль предплечья. Пришлось вызывать скорую, и я сидел над ним около суток, следя за тем, чтобы он не разрывал повязки, менял их, ставил капельницы с донорской кровью – он потерял почти половину, прежде чем мы его нашли. «К середине третьего месяца он стал еще бледнее, худее, и окончательно перестал быть похожим на самого себя. Но при этом не переставал пить и дымить сигаретами. Силы у него, видимо, не поубавилось – при незаживших порезах он умудрился заработать еще, подбрасывая пустые бутылки из-под выпивки и разбивая их голыми кулаками. Вынимать осколки из его рук было весьма неблагодарным занятием. В конце концов мне пришлось выпереть его в коридор – под присмотром Орфео – и убрать в его обители. Выбросить все бутылки, окурки, мусор. Сменить белье, заложить стирку. Проветрить, зажечь ароматические свечи с успокаивающим запахом. Уложить его в кровать. Сменить повязки. Проследить, чтобы он поел. Дать снотворное с теплым молоком. Посидеть с ним, пока он заснет. Я молюсь, чтобы Паша вернулся как можно скорее». Я прижал журнал к себе, обнимая обеими руками, и согнулся пополам. Странно, что в такой момент я мог беспокоиться о том, чтобы слезы не намочили страницы. Бедный Вик, бедный Вик, бедный… Я не заметил, как начал покачиваться в ритм своим всхлипам. Всхлипы вскоре превратились в тихие завывания, а слезы перестали течь, но я не мог успокоиться. Голос то повышался, то сходил на хрип. Я повторял его имя, я не мог остановиться, шептал что-то, что люблю его, что мне жаль, что я готов умереть, только если ему станет от этого легче. В комнату неслышно вошел Мастер. Сел на кровать рядом со мной, осторожно вытащил журнал из моей, казалось бы, мертвой хватки, отложил в сторону, и… обнял. Обнял, как отец обнимает сына. Сдержанно, но успокаивающе поглаживая по плечам и спине. - Ты должен дать ему привыкнуть к себе, - сказал он, когда я перестал плакать и завывать, и немного успокоился, - будь готов к тому, что он не простит тебя сразу же, и, скорее всего, даже не на следующий день. Мы в ответе за тех, кого приручили, и сейчас твоя очередь о нем позаботиться. Путь к сердцу Вика начался на следующий день и, по правде сказать, я думал, он сразу же и закончится. В то же утро, когда я пришел к нему в комнату с завтраком, он закрыл передо мной дверь. Нет. Мастер сказал, что теперь я должен заботиться о нем и, как минимум, следить за тем, чтобы он питался трижды в день, хотя бы по чуть-чуть, ведь он похудел настолько, что кожа была похожа на тонкую пленку, обтягивающую кости, одно неверное движение – и она порвется. Поэтому я взял запасной ключ и с уверенностью открыл дверь. Он лежал на кровати, и не смог подняться во второй раз, когда я к нему зашел. Я попытался впихнуть в него немного фруктового пюре с небольшим количеством сахарной пудры, которое приготовил Эли, но после нескольких ложек он просто отвернулся от меня, закрыл глаза и, не говоря ни слова, явно продемонстрировал, что на сегодня достаточно. Коснувшись его лба я почувствовал, что у него жар. Ну до чего надо было себя довести, чтобы умудриться заболеть посреди лета? Следующую неделю я практически не спал и постоянно сидел над Виком. Его жар не спадал три дня, и я менял его повязки – раны упрямо не хотели заживать, делал охлаждающие компрессы на лоб, заставлял пить таблетки. Он плохо спал, постоянно бормотал что-то, а после того, как температура спала, у него начался жуткий кашель, так что я отпаивал его сиропом и горячим молоком с медом. На ночь я тоже оставался рядом – мне устроили большое кресло у его кровати – и следил, чтобы он постоянно был укрыт, а для того, чтобы он заснул, читал ему вслух. Все это время он со мной не разговаривал. Я понимаю, что он не хочет меня видеть. Но я должен был вернуть его к жизни, в прежнее состояние. По крайней мере, так я пытался искупить свою вину перед ним. Через неделю ему стало лучше – кашель прошел и температуры уже не было. Пока он болел, его можно было заставить есть, да и спал он больше, так что сил немного прибавилось. Но с этим пришли и силы на то, чтобы выталкивать меня из комнаты, выбивать тарелки у меня из рук, закрываться в ванной и держать дверь с другой стороны, чтобы я не вошел. Это время было самым трудным для меня, потому что я видел в его глазах, что он не притворяется – он действительно ненавидел меня всем своим нутром. В такие моменты меня спасала «семья ары», во главе с Мастером и Каллисто в роли родителей, Эли, близнецов и Орфео в роли старших братьев и Джесси – младшей сестры. Я никак не мог привыкнуть к тому, что он парень, поэтому перестал делать тщетные попытки ассоциировать его с мужским полом, чему последний был несказанно рад. Они заботились обо мне, напоминая, что мне так же иногда нужен сон и отдых. А когда слезы наворачивались на глаза от того, как Вик откликался на мои действия, они успокаивали меня, подбадривали, отвлекали на какие-то другие занятия. Однажды он попытался ударить меня за то, что я вошел к нему и убрал в комнате и снова менял повязки. Правда, только попытался, потому что руки, видимо, все еще слушались его неважно, и силы не настолько восстановились. Никогда не думал, что мне удастся повалить его, более того – поднять (с моим-то ростом), и уложить на кровать. К концу второй недели я в последний раз сменил ему бинты, а потом и вовсе снял их – руки полностью зажили, не считая шрамов, которые остались на внутренней стороне предплечий и мелкие – на костяшках и тыльной стороне ладоней. Это останется с ним на всю жизнь. Пока он притих и разрешал мне время от времени кормить его, я изучал его ноутбук, просматривая фотографии, видео с его и моим участием, фильмы, которые мы любили смотреть вместе. В такие моменты мне не удавалось сдержать слезы, и я радовался, что Вик спал. Пару раз мне казалось, что он слышал мои всхлипы, но я старался не оглядываться на него, даже когда чувствовал на себе его заинтересованный взгляд. Но он по-прежнему не разговаривал со мной. Вскоре он стал есть без драк и обид и даже, казалось бы, окреп. Его скулы уже не казались такими впалыми, ребра и позвоночник проглядывали значительно меньше, плечи слегка округлились. Из-за того, что он стал дольше спать, синяки под глазами стали постепенно исчезать. Я следил и за тем, чтобы он регулярно принимал душ, а после этого сам сушил его волосы, вычесывал его, натирал его кожу разными лосьонами и кремами, чтобы она восстанавливалась – с этим мне помогал Джесси. Он разрешил себя побрить. После этого он стал окончательно похож на себя – а процесс ухаживания за ним еще больше напомнил мне одомашнивание бездомного пса. За это время волосы сильно отросли, от прежней прически не осталось и следа, и теперь челка закрывала ровно половину его лица, а волосы выросли чуть ниже лопаток. На мое удивление, когда я предложил ему подстричься, он осторожно кивнул, но не дал мне позвать кого-либо еще, поэтому пришлось делать это самому. Признаюсь, я впервые кого-то стриг. И хотя Вик оказался довольно спокойным, я все равно боялся, что сделаю что-то не так. Когда я убрал волосы до прежней длины, он все равно остался недовольным, и ушел в ванную, чтобы доделать самому. Он сбрил практически все с висков, но челку оставил, пусть и чуть-чуть укоротил ее. Теперь он выглядел совсем по-другому – взрослее, наверное. Первые слова, адресованные мне, прозвучали через пару дней. Я даже удивился, когда он, отодвинувшись к стенке вечером, сказал тихим, немного хриплым голосом: - Можешь спать здесь. Так мы стали спать на одной кровати. Пока что только спать – мне-то большего и не требовалось. Больше ничего не претерпело изменений, он по-прежнему сторонился меня и не разговаривал, но есть стал сговорчивее. Тем временем подошел срок подачи документов в университет. Я не знал, что мне теперь делать – я должен был получить образование, но я не знал, как мне не оставить Вика одного. Ответ мне подсказал Мастер – он нашел, куда я мог поступить на заочное отделение, чтобы учиться на бюджете и, при этом, оставаться в «аре». Результаты экзаменов показались им настолько высокими, что они удивились, что я не хочу поступить на дневной стационар. Но я попросту не мог. Поэтому меня приняли досрочно, оформив все документы и пригласили на посвящение первого сентября. Оставалось около полутора месяцев. Наши с Виком день и ночь разительно отличались: если днем он всеми силами меня игнорировал, обходясь резкими короткими фразами (и их он произносил явно нехотя), то ночью, только я ложился в кровать, он прижимал меня к себе и спал на моей груди. По утрам я вставал раньше, и поэтому, когда он просыпался в одиночестве, все начиналось сначала. Мастер сказал, что Вик хочет принять меня, но пока не может себе в этом признаться. Если бы только это было правдой… К концу июля он стал выходить из комнаты и появляться на кухне. Теперь он ел сам и мне не надо было следить за ним так пристально. По правде сказать, мне этого не хватало. Пусть думать так подло, но мне было приятно, что он зависел от меня. И теперь, чем самостоятельней он становился, тем сильнее во мне возрастало ощущение, что он отдаляется. Я стал работать в зале в роли официанта, так что мы с Виком пересекались только утром и вечером – когда засыпали в обнимку. Начался август, и я совсем отчаялся в ожидании какого-либо прогресса в наших отношениях. Я был счастлив уже оттого, что он снова стал улыбаться, разговаривать с остальными, иногда выходил в зал. Его кожа перестала быть мертвецки серой и снова приобрела нормальный, пусть и бледный оттенок. Глаза стали открываться шире и во взгляде снова появился живой блеск. Мне хватало уже того, что я мог наблюдать за ним, и просто быть рядом. Однажды поздно вечером, я упал на кровать, когда Вик уже спал. По крайней мере, мне так казалось. Но он тут же навис надо мной, а его взгляд стал холодным и невидящим, совсем как раньше. - Любишь? – спросил он тихо, - Докажи. Я не успел ничего сделать, как он стащил с меня футболку и трусы и раздвинул мои ноги. Все происходило быстро, и только сейчас я ощутил, насколько он стал сильнее, по сравнению с первыми днями. Я отпихивал его руками, вертелся, пытаясь сползти с кровати и убежать хотя бы в ванную, но он схватил меня за руки и стиснул их у меня за спиной, и приподнял меня, ставя на колени. - Вик… Мне больно… - все попытки умолять его прекратить, все проклятия и угрозы были тщетны. Он вошел в меня без какой-либо подготовки, и мне сразу вспомнилась наша первая с ним ночь, только сейчас было в сотни раз больнее. Кажется, ему тоже было неприятно – он зашипел, но все же стал двигаться, второй свободной рукой прижимая мои бедра к себе. Было больно и гадко, ужасное ощущение, что вместо смазки сейчас – моя кровь, и все внутри жгло и горело, а ощущение его члена внутри никогда еще не было таким отвратительным. Я не мог сдержать слез, но я понимал, что не могу ему отказать. Это была своего рода месть, это было справедливо, поэтому я твердо решил позволить ему сделать все, что он захочет. Он перевернул меня на спину, закидывая мои ноги себе на плечи. Теперь держать руки было бессмысленно – я уже все равно не мог ничего с ним сделать. Но больше всего меня поразили слезы на его глазах, и эта бессильная злость – я прекрасно знал, что это за чувство. - Почему?! – он обхватил мою шею и затылок руками, притягивая меня к себе, не отрывая взгляда, - Почему ты не сопротивляешься?.. - Прости меня… - я тоже плакал, и наши слезы смешивались на моих щеках, - Я люблю тебя, Вик, пожалуйста, прости меня… Я бы повторял это еще сотню, тысячу раз, столько, сколько бы потребовалось, но он поцеловал меня. И это был самый нежный и самый горький поцелуй за все время. Я обнял его, прижимаясь сильнее, так, как уже давно не обнимал, и только сейчас понял, как мне этого не хватало. Как не хватало этой близости, как не хватало его преданного взгляда, его голоса, его рук… - Я так соскучился… - я только это и смог выдохнуть, когда он снова поцеловал меня, осторожно положил меня на спину и снова стал двигаться. Не смотря на все еще жгучую боль, мне было приятно, ведь теперь мы оба принимали друг друга, и я смеялся сквозь слезы, целовал его сам, и царапал его плечи, только потому, что знал, что я могу. - Больше никогда не оставляй меня одного, понял?.. – сказал он, смотря мне в глаза. И я прижал его к себе, отвечая теплой улыбкой: - Больше никогда.