⎃ ⎃ ⎃
— А теперь давай без твоих ёбаных загадок, — морщится под светом встречных авто Дима, глуша машину на обочине элитного частного сектора. — Что мы здесь делаем? — Вон тот дом видишь? — указывает кончиком только что зажжённой сигареты Матвиенко на самую, кажется, пафосную постройку в ближайшем квартале, с высоким кованым забором, выстроенную из красивого красного кирпича, с тремя этажами колонн. Дима же хмурится, ловя блики в высоких окнах, играющие от последних лучей садящегося солнца, и осторожно кивает, заметно нервничая — он не готовился сегодня к ограблению. — Это дом Ильи Макарова, — поясняет наконец Серёга, выдержав интригующую паузу, для пафоса выдыхая в довершение в салон Димкиной девятки пару ровных дымовых колец. — Это который главный наркодилер? — осознает наконец Поз и в полнейшем ахуе выкатывает глаза. — Ты ебанулся совсем, какого хуя мы здесь забыли?! — Да не истери, мы не обносить его приперлись, — машет рукой мужчина, отгоняя от лица жгучий смог. — Мы тут чисто проследить. Абсолютнейшее спокойствие друга лишь сильнее настораживает Диму, и он, крепко сжимая руль, демонстрируя тем самым немое «заставь меня не развернуть тачку», не отводя взгляда от Матвиенко, угрожающе цедит сквозь зубы: — Я жду нормальных, блять, объяснений, почему мы здесь. — Да короче, — кривится Матвиенко, словно раздосадованный тем, что друг не умеет читать мысли, — ты же в курсе, что наш стрипак прекрасно существует в этом мире не просто так? — Кивок. — Так вот, меня крышует Макар, а точнее даже его жена. — Мне уже заранее не нравится эта история. — Макар обдирает меня до нитки, — продолжает свой монолог Серёга, игнорируя замечание Поза, — почти не оставляет ничего на клуб. Ладно хоть девчонкам моим платит, но и то копейки. Если бы не травка наша, я бы вообще сидел босой с косой. И вот поэтому я хочу ему поднасрать, причём уже очень давно. — Как же это, интересно? — взлетает в удивлении бровь над оправой очков. Поз всё ещё напряжён, но руки от руля отнимает, доверяясь Серому с концами. Дима откидывается в скрипучем кресле и продолжает сыпать логичными вопросами: — Грохнуть его хочешь? — Нет, это слишком просто. — Тогда что? Матвиенко прикусывает губу и протягивает другу пачку своих сигарет, взвешивая мысленно то, что стоит озвучивать, а что нет. И пока Дима благодарно кивает и закуривает свою сижку, Серёга решается на правду: — Арина попросила проследить, куда он уходит по ночам, чтоб эту информацию использовать против него. — Господи, я так и знал, что тут опять всё на бабах замешано, — нарочито устало вздыхает друг. — И ведь я даже не удивлён! — Ой, да чё ты начинаешь! Дима же опирается локтями о свою потёртую жизнью баранку и наваливается на руль, проводя свободной от сигареты ладонью по лицу. — И как давно ты трахаешь жену своего же босса? — Да не трахаю я её! — Серый. — Бля, да вот те крест, — внезапно даже для себя чертит на груди распятие Матвиенко, уже тише и совсем не по-христиански добавляя: — Я только планирую. — Так себе из тебя верующий, конечно, — усмехается Дима. — Но мне, по крайней, мере хоть ясно стало, чё тут почём. — Да чё тебе ясно? Я, может, люблю её. Дима бросает на Серого удивлённый, больше, правда, ироничный взгляд и, закусив фильтр сигареты, почти искренне интересуется: — А ты умеешь? — Да пошёл ты. Серый даже не думает обижаться — прав ведь Дима. Всегда прав. Да только что-то странное всё же царапает изнутри крепкую грудь, вынуждая больше для проформы толкнуть друга в плечо. Он молча открывает дверь, кидая бычок в сторону, и выходит из тачки, ныряя крепкими кулаками в карманы коричневой кожаной куртки. Солнце окончательно тонет в зыбучем горизонте, позволяя вате облаков закрыть собой пустующее небо. Время идет, зажигая за собой фонари вдоль безлюдной улицы и убаюкивая осенней тишиной весь огромный город. Окна в домах вспыхивают различными оттенками охры, пока парни, не сговариваясь, внимательно изучают территорию в округе. Эта пауза на переваривание ситуации для обоих длится до тех пор, пока Матвиенко не плюхается назад, в тёплый салон старого авто, с пакетом из ближайшего «Русского аппетита» и двумя стаканчиками кофе на помятой бумажной подставке. — Так и чё, нахуя это всё? — наконец нарушает тишину Поз, кивая в сторону действительно шикарного по всем меркам дома, благодарно вгрызаясь в горячий бутерброд с курой. — Почему твоя Арина сама не спросит у Ильи? — Не ебу, веришь, — искренне пожимает плечами армянин, шурша обёрткой собственной провизии. — Боится его, наверное. — И что будет, если Макар узнает, что это ты его пасёшь? Не боишься, что всю твою лавочку с постоянным траходромом прикроют? И тебя заодно крышкой деревянной? Серый морщится, не желая даже в мыслях допускать такой поворот событий, и потому отмахивается: — А мы не будем палиться. — Ну-ну, — качает головой Дима. — И как долго нам вести слежку? — Пока не выясним, куда и зачем он мотается. — То есть это не одна ночь? Серёга неопределенно пожимает плечами и отпивает кофе из бумажного стаканчика в руках. У него нет никакого плана — это ясно как божий день, но он не может подвести Арину. Даже ценой своей карьеры, жизни, дружбы. — А Кате я что, по-твоему, должен говорить? — не унимается Позов, продолжая напирать. — Она и так в курсе, что ты со мной. — Пизда, — наконец резюмирует Диман, осознавая масштабы и суть очередного приключения. — Чтоб я ещё хоть раз, блять, согласился помочь тебе решить вопрос, — рисует в воздухе кавычки, — «жизни и смерти». — Ну не одному же мне тут мучиться. Мне подстраховка нужна. И вообще, блять, ты мне друг или кто? — С хуя ли мы друзьями становимся, только когда тебе это выгодно? — Вот неправда, — дуется армянин. — Помнишь, как я тебе с переездом помогал? Никто не пришёл твой обоссаный шкаф таскать, а я пришёл. — Конечно пришёл, — очередная усмешка, — тебе же тачка моя в тот день нужна была. — Ладно, — Серёга не унимается, продолжая накидывать варианты, — а помнишь, как я тебя раненого практически на руках выносил, когда на нас облава на старой базе была? Дима поднимает брови и даже перестаёт жевать свой ужин, спешно его проглатывая, дабы не подавиться от накатывающего возмущения: — Ещё б ты меня не выносил после того, как из-за твоего зазвонившего в самый ответственный момент телефона мне прострелили ногу! — Вот вечно ты видишь только плохое, — фыркает Матвиенко, почти сдаваясь, и ловит взглядом в зеркале очередной смешок. Дима закидывает в пустой уже пакет смятые салфетки и отправляет его в дальнее (вечное) странствие на заднее сиденье к куче аналогичного мусора до востребования, а точнее до следующего посещения Катей машины своего парня. Следом Позов тянется наконец к своему слегка остывшему кофе и снова нарушает тишину: — А чё Арс-то? В курсе, где мы? — Нет, — качает головой Серый, запихивая в рот падающий из бутера лист капусты, — я не говорил ему. — Почему? — Дима удивляется пуще прежнего, ведь ситуация, в которой Сергей принимает подобные решения без их условного главаря, кажется чем-то из разряда фантастики. Матвиенко на это как-то обречённо вздыхает, очевидно, сам недовольный сложившимся раскладом: — Ему не до этого, скажем так. Тоху позвать хотел, — поднимает взгляд Серёга, ловя пристальный прищур карих глаз напротив, — но он на звонок не ответил, и я не стал доёбывать. Дима с этой подсказки начинает сращивать: — Ты в курсе вообще, что с ними происходит? — Отчасти. — Просветишь? — Я не знаю, могу ли говорить, — с нажимом произносит армянин, — там, знаешь ли, всё не просто. — Намекни хотя бы. — Давай я тебе спою песенку, а ты, как умный мальчик, догадаешься сам. Дима снова подпирает локтями баранку руля и отмахивается свободной рукой: — Я уверен, что это будет самый мерзкий опыт в моей жизни, но хуй с тобой, запевай. — Педики, педики, педики, Ну и немножко лесбух, При выборе между женой и любовницей Лучше, конечно же, друг. Тяжёлая тишина на миг поглощает пространство, пока Серёга осторожно ждёт реакцию друга, который, меняя на лице полный спектр возможных красок, наконец выдыхает: — Они чё… того? Ебутся? — Ага, ебутся, — хмыкает Матвиенко, всё ещё старательно прощупывая гомофобию друга, — если только в фантазиях Попова. — А… — Шаст не в курсе. — Вот это поворот, конечно, — Дима трёт шею, бросая беглый взгляд на тёмную улицу, и продолжает охуевать, подгоняя рассказ друга: — И они срутся, потому что… — Антон с Ирой переезжает в Москву через пару месяцев, и Арса выносит. Поплыл совсем. — А он не знал? — А ты знал? Мужчины замирают на секунду, и Дима обреченно опускает голову, признаваясь: — Ещё полгода назад, когда он поступил на свои курсы. — Пиздец! — не сдержав гнева, Серёга звучно бьёт ладонью по торпеде. — Охуенно, блять! А нам почему не сказал? — Я думал, Шаст сам скажет, — виновато поджимает губы Дима. — Не моя же, блять, тайна. — Да, тайна не твоя. Только вот гровер наш, и наш, сука, друг! Злость накатывает волнами, дёргая с разных концов черепушки разбегающиеся от ярости мысли. Кажется, что все переживания за бесконечную тоску в потухшем взгляде Арсения наконец сорвали с Серёги маску спокойствия, являя её невиновному в общем и целом в ситуации Диме. — А что изменилось бы, скажи я всё раньше? — Не знаю, блять, — обессиленно ерошит распущенные в одно движение волосы армянин. — Я нихуя не знаю, веришь? Арса из петли видимо раньше бы пошли доставать! Огонёк зажигалки вспыхивает в непроглядной тьме, искря и озаряя напряжённые лица друзей, вдыхая разом жизнь в две сигареты. — И чё делать? — наконец вопрошает Позов, где-то на подкорке улавливая напряжение друга, растворяющееся в дымке. — А чё ты сделаешь? — всё ещё рычит Серёга. — Ты не заставишь Шаста сменить полюс. Надо просто подождать, когда Арс перебесится, и жить, как жили. — И давно Арс… ну… в Тоху... того? — Я не ебу. Подозреваю, что с самого начала. — Матвиенко, задумываясь, перекатывает сигарету в зубах. — Вспомни, как Арс Кузнецову дрочил, как только эти встречаться начали. — Да уж… я, конечно, подозревал, что там какая-то ёбань, но такое… — Я, короче, дал Арсу номер мозгоправа, — снова удивляет Диму друг, — надеюсь, он позвонит и не проебёт дружбу с Тохой окончательно. Позов вытягивается в лице, явно не готовый к такому количеству сумасшедших новостей за день, сколько разом бросает в него Матвиенко. — Мозгоправ? Там всё настолько плохо? — Я не с потолка тебе про петлю сказал. Он сегодня на полном серьёзе мне втирал, что жить ему незачем. — И это из-за Тохи его так клинит? Серый пожимает плечами и вглядывается в пейзаж за лобовым стеклом. Он теряется в текущем потоке общения, совсем забывая, какого хрена сидит здесь, а не в своей берлоге, пока внезапно бесшумно открывшиеся ворота напротив не являют его взору чёрный матовый майбах. — Смотри, — мгновенно оживляется он, пригибая голову Димы к рулю и наклоняясь к торпеде самостоятельно насколько это вообще возможно, — кто-то выезжает. Яркий свет фар, мазнувший над головами мужчин, лишь на миг подсвечивает перпендикулярную дорогу и исчезает так же быстро, как и появился. — Давай за ним, — шикает Серый, мгновенно выпрямляясь, и разве что не стучит Диму по ноге, подгоняя: — Живее, блять, живее! — Я пытаюсь, — щетинится Позов, торопливо заводя чихающий ВАЗ. — Сука, давай же. Утробно застонав на всю округу, машина на удивление быстро поддаётся уговорам хозяина, вывозя команду следом на прилегающую улицу. — Ты уверен, что это хорошая идея и ни у кого не вызовет вопросов, что вообще за драндулет ездит следом за парой десятков мультов? — А ты держи пару корпусов перед собой, и никто нас не заметит, — отмахивается Серёга, наклоняясь вперёд и старательно запоминая дорогу. — У меня колодки на всё Черноземье, сука, скрипят, — не унимается Дима в осознании провальности всей операции. Но Серёгу это уже, кажется, совсем не ебет: — Ну сорян, у меня больше нет друзей с тачкой. — Да у тебя в принципе друзей нет. — Да завали ты. Дима закатывает глаза и поправляет съехавшие на нос очки, сосредотачиваясь на поездке. Он не зажигает фары, ограничиваясь слабыми противотуманками — надеется, что так их не заметят издалека, а дорогу эту он и так знает наизусть, как и все дороги Воронежа. Они петляют дворами, собирая ухабы и все возможные ямы, проскакивают светофоры, не дожидаясь зелёного света, выскакивают в общий поток на Чернавском мосту и в шахматном безумии чуть не теряют из вида цель, благо таких машин в городе не много. Матвиенко напряжён не меньше пыхтящего за рулем Димы, но не решается комментировать его езду — понимает, что весь ближайший год придётся ставить свечки за его здравие только за то, что он вообще согласился вписаться в такую хуету. Вот только не решил ещё, куда ставить: в тачку или, судя по последним веяниям в их коллективе, анально. Дорога в итоге занимает почти час, что для ночного Воронежа в принципе дикость, но адреналин от всей авантюры вкупе со страхом быть пойманными совсем сбивает счёт времени для мужчин в машине. Они не переговариваются, даже не смотрят друг на друга, абстрагируются, забывая, что есть в мире что-то, кроме чёрного майбаха впереди; Дима даже игнорирует зудящий в кармане телефон, разрывающийся звонками от его девушки — настолько поглощён погоней. Как говорится, уже и так влетит, нахуя торопить события? Сгорел сарай, хата, курятник, ящик с навозом, соседский забор, пущай догорает и банька. Северный район правого берега встречает яркими вывесками различных магазинов от продуктовых до интима, подсвечивая улицы почти дневным светом. Серые многоэтажки нависают грозными башнями, заключая в кольца дворы и скрывая их от шумных трасс. Машина Макарова делает ещё одну петлю по понятной только водителю траектории, ныряя правым колесом в небольшую яму, огибая какой-то храм и паркуясь в итоге под вывеской... — Мойка? — в один голос читают неоновую надпись друзья, непонимающе осматривая ничем не примечательную одноэтажную постройку: стеклянные двери в зал, у которых маячит какой-то парень, открытые ворота в саму мойку, которые демонстрируют совершенно стандартное помещение для машин, с кучей керхеров и лужами воды на бетонном, разрисованном протекторами полу. Парни молчат, абсолютно не догоняя происходящее, и только растерянно наблюдают, как спустя томительные пару минут водитель выходит из элитной тачки, как передаёт что-то выбежавшему парню-администратору и, развернувшись на пятках, садится в подъехавшее в секунду такси.⎃ ⎃ ⎃
Обожжённый горечью язык совсем не чувствует вкуса спиртного, и даже семечки, так кстати залежавшиеся в кармане, её не перебивают. Лёгкие порывы ледяного ветра путаются в растрёпанной чёлке, ныряя под ворот спортивной куртки и дальше, под футболку. Но Попову всё равно жарко. Арсений обещал Кате открыть бутылку дома, но, оказавшись в своей квартире, понял, что это место ему совсем не дом. Он попытался расслабиться там, но не получилось. Всё существо рвалось прочь, и потому оставаться в этих опостылевших стенах он так и не решился — обещал же, что если пить, то дома. Попов всегда был мужчиной слова — улицы воспитали в нём нормального пацана, потому, разом подорвавшись с начатой бутылкой, он пошёл туда, где, казалось, действительно был его дом. Но ему не хватило пары километров до базы, ноги сами привели его в этот двор, на эту скамейку, под эти самые окна первого этажа, где на тонкой золотистой шторе отплясывала тень самого дорогого ему человека. Человека, который был для Арсения всем миром, тогда как для него Арсений не был и его частичкой. Грудь сдавливает, а пьяный мозг не улавливает границы реальности: всё размыто и совсем не понятно, врал ли Антон о поездке, или же Арсению всё почудилось в бреду. Да только не меняется одна истина, в которой у Антона есть Ира, а Арсения нет ни у кого. Он — один из шариков разлитой по полу ртути, к нему невозможно прикасаться, он мешает, отравляет, и в конечном счёте о нём забывают, когда тот закатывается куда-то под кровать. Вокруг кипит жизнь, постоянное движение, а ты не нужен, ты не в механизме. Он представляет ценность, только когда делает что-то полезное, в остальное время он — ничто. А его самого с каждым днём всё сильнее придавливает к земле. Антон — яркая палитра, Арсений — плёнка негатива. Он ничтожный, с неправильной любовью, собственноручно рушащий и так не самую прекрасную свою жизнь. И что с этим всем делать, он не знает. Он делает очередную затяжку, когда на шторе вырастает вторая тень, когда их пляска замирает, и силуэт сливается в единый. Арсений не знает, хочет ли он быть на месте Иры и сейчас находиться по ту сторону бетонной стены, он вообще перестаёт себя понимать. Ему, наверное, проще было бы знать, что Антон тоже сожалеет о несбывшемся, знать, что он скучает и в сладкой печали иногда, оставаясь наедине с собой... Оплакивает? Ничего не будет лучше, хуже — возможно, но перспектива теперь одна — умереть однажды от передоза. Только ведь это хуёвая смерть. Хуёвая не тем, как это больно, хуёвая тем, что у неё сбиты временные рамки. И зачем жить в ожидании конца, когда можно всё взять в свои руки? Но Арсений трус. Он не шагнёт с крыши, под поезд или с табуретки — хлопот много для окружающих, а внимания он к себе не хочет. Ему бы по-тихому, тайно. Так же, как Антон одним решением перевернул разом несколько жизней, случайно зацепив с собой ещё и Арсения. Хотя глупо это — лишать себя всего сейчас, пока ещё есть возможность что-то исправить и не остаться в памяти друзей мудаком. Но будь его воля, он стёр бы о себе все воспоминания. В этом он понимает желание Шаста переехать и начать всё с нуля, он сам, наверное, поступил бы так же, если бы не тяготило осознание цикличности — куда бы ты ни пошел, чего бы ни попытался изменить, ты будешь ограничен тем, что уже умеешь, и тем, как это умеешь. Ты будешь строить быт, воссоздавая по шаблону свою зону комфорта, и потому какой смысл пытаться изменить локацию? Тени тают в рассеивающейся тьме, всё так же слитно опускаясь под подоконник. Чужое счастье выбивает из трясущихся рук недопитую бутылку водки.