Inside Beast

Арсений думал — это конец. Такой странный, немного киношный и необычный, в руках у главы мафии. Резкий, внезапный, не очень трагичный конец. Сначала предполагал, что умрёт от голода, когда его только оставили в «камере». Потом, когда Макаров вернулся и сказал: «Покажи себя». И после, когда остался наедине с четырьмя вооружёнными амбалами. А теперь он думает, что умрёт от разрыва сердца, прижимая к себе перепуганного Антона. — Ты ранен, — дрожит голос над ухом. — Я в порядке, — отзывается в тон, потому что теперь и правда в порядке. Плечо левое разве что ноет, не позволяя лишний раз дёрнуть рукой, да порванная пополам футболка, что теперь перетягивает кровоточащую дыру в теле, не греет вовсе. На секунду объятия разрываются, и следом на плечи опускается мягкая ткань чёрной толстовки, хранящая в себе тепло самого желанного тела. Но это всё равно не спасает от противного озноба. — Надо уходить, — слышит голос Серёги как из-под толщи воды. В ушах звенит, и нет понимания, что вообще происходит и откуда здесь его пацаны. Если Арсений всё же умер, как он попал в рай? — Парни, давайте, нет времени. Арсений кивает куда-то невпопад и совсем не может собраться с мыслями. Чувствует только, как знакомые руки перекидывают его правую на свои плечи и как Антон, направляя, осторожно ведёт его наверх, к яркому свету. У Димы с Серым в руках по два калаша — они всё ещё чувствуют подвох и потому страхуются. Не может быть всё так просто. Как минимум охрана у ворот должна была слышать стрельбу в доме, хотя бы от Серёгиного старого УСП. С подвалом ещё ладно, там, очевидно, хорошая звукоизоляция для содержания пленных, но от выстрела Матвиенко оглохнуть должен был весь квартал. Да и у убитых внизу в любом случае должно было быть подкрепление. Дима прикрывает тыл, Серёга ведёт вперёд. Они волнуются ещё больше, чем когда вообще ввязались в эту операцию, и их не отпускает паранойя, что за ними постоянно следят. Но протоптанный путь вдоль сирени встречает их пустотой, яма под забором не закопана назад, и только ротвейлеры, заходящиеся в лае на всю резиденцию, дают понять, что всё происходящее — полнейшая пизда. — Арс, надо проползти в подкоп, — Димка в кромешной тьме совсем не различим, разве что стёкла на очках поблёскивают в свете фонарей за забором. Он оглядывается вокруг снова и снова в поиске засады и ждёт своей очереди покинуть проклятое место. Но Антон не позволяет ослабевшему телу на плече дёрнуться. Он наклоняется к старшим друзьям и нервно шипит: — У него рука прострелена, вы прикалываетесь? — А что ты предлагаешь? — так же нервно отзывается Матвиенко. — Через забор его перекинуть? — Арине позвонить, пусть охрану отвлечёт или… хуй знает, но он не сможет… — Да ты стебёшься, что ли, Шаст? Армянин в ахуе с ситуации и при любом другом раскладе, возможно, и согласился бы, пожалел раненого друга, но не когда у них каждая секунда на счету. Звонить сейчас Арине равносильно самоубийству, да и девушка без того слишком много для них сделала. Идти напролом в центральные ворота ещё более пиздецовая идея — непонятно, сколько там людей, а в их калашах неизвестно вообще, осталось ли что-то в обоймах. Они с Димой хмуро переглядываются, ожидая, кто первый додумается до чего-то более гуманного, чем заткнуть взволнованному Шастуну рот вонючим носком, но Попов справляется лучше кляпа. — Тох, всё в порядке, — хрипит Арсений. — Помоги мне лечь. — Арс, нет. — Давай, — отпускает чужие плечи, — я хочу уже убраться отсюда нахуй. Антон пролезает в дыру первым и готовится осторожно принять полубессознательное тело друга, пока Матвиенко по ту сторону забора помогает Арсению преодолеть этот, кажется, бесконечный путь. Тонкие руки, совсем не слабые, таят в себе мужскую силу. Как только черноволосая макушка показывается из-под забора, Шастун бережно подхватывает Арса под плечи и полностью вытягивает на свободу, тут же поднимая на ноги и снова закидывая его здоровую руку себе на плечо. На улице ни души, только вороний грай разносится по округе и утопает в гуле машин со стороны трассы. Арсений с Антоном заваливаются в машину, так и не отлипая друг от друга, и Дима с Серым даже не пытаются анализировать поведение друзей. Может, завтра, но сейчас нет. Мужчины закидывают краденое оружие вкупе с телескопической лопатой в багажник девятки поверх каких-то автомобильных инструментов, синхронно выдыхают и плетутся к передним сиденьям. — Я предложил бы отметить дело, но, кажется, я сейчас зайду домой и просплю как минимум сутки, — трёт слипающиеся глаза Матвиенко, откидываясь в скрипучем кресле. Невроз медленно отпускает из своих цепких лап чужие плечи, и всё, на что его хватает, это написать Арине «Программу отыграли успешно, новых танцовщиц нанимать не нужно. Старый состав прекрасно справился, клиенты потекли». — Арс, может, в больницу? — беспокоится Дима, всматриваясь в бледное разбитое лицо в зеркале заднего вида. — Ты как вообще? Арсений фыркает, не поднимая головы с плеча Шастуна: — Мне норм дома будет. Отосплюсь и буду как новенький. Ему наконец спокойно и хорошо. Если бы кто-то спросил сейчас: «Чего же ты хочешь?». Он ответил бы: «Замереть в этом моменте». Рядом с Антоном, бессознательно сплетая с ним конечности, не находя никакого сопротивления и осуждения. Антон за него волновался, и от этого факта хочется счастливым криком рвать себе грудь. — Тебе плечо бы зашить, — тоже настаивает на госпитализации Матвиенко, кивая на крепко прижатую к телу руку, которую Попов не смог продеть в рукав толстовки. — Разве что с полицией дело иметь не хочется, ну, если больница к огнестрелу приебётся. — Да похуй на него, — морщится Попов. — Я сам зашьюсь. — Арс… — давит Матвиенко. Но внезапный голос Антона решает все вопросы: — Я за ним прослежу. — А Ирка? — логично вопрошает Дима, выкручивая стартер и прислушиваясь к кашлю движка — кажется с Матвиенко надо требовать ещё и замену свечей, а в идеале, в принципе, и техосмотр. — Я сказал ей, что буду поздно. — Да не надо, Шаст, — мгновенно отзывается Попов. — Мне чё, пять? Я сам справлюсь. Но Антону поебать. У него слишком много вопросов к Арсу, плюс, если он оставит его одного и тот без присмотра склеит ласты, Шастун этого не вынесет. Столько пережить, чтобы бросить раненого друга? Ни за что. Нет. — Заткнись, блять, и сиди ровно, — беззлобно затыкает Попова, поднимая взгляд на водителя: — Поз, к Арсу нас отвези. — Как скажешь, — усмехается Дима, выруливая из элитного частного сектора. По большому счёту не его дело, как Шастун будет оправдываться перед девушкой. Их отношения для него вообще загадка. Какие-то запреты на общение с друзьями, постоянные недомолвки на этот счёт. Катя вот у него не такая. Он бы не смог без её ведома так просто уебать на ночь к другу лечить его раны — он привёз бы этого друга к ним, и Катя, наоборот бы, помогла. И неважно, была у неё ночная смена в клубе или нет. Его собственная жизнь и её — это одно целое. И дело не в том, каблук он или нет, просто Дима понимает: если бы он погиб сегодня ночью, она бы это не пережила. Коробка передач кряхтит на светофоре, регулирующем движение лишь одной машины в районе. Небо, подобно чёрному покрывалу, закрывает Воронеж и саму компанию друзей от лишних глаз, рассеивая свет редких фонарей и не позволяя видеть дальше обочины. Ночь окутывает, даёт долгожданную передышку. — Мы даже не спросим, как Арс положил четырёх с калашами? — вдруг подаёт голос Матвиенко, у которого этот вопрос зудит червяком с самой встречи с другом. Серёга многое ожидал от Арса, но с каких пор он умеет и так? — Уличная магия, — усмехается Попов, больше не желая сегодня даже вспоминать об элементарном везении, и переводит стрелки: — Вы сами-то хули делали у Макара? — За тобой вообще-то пришли, — оборачивается Серый, кидая на друга взгляд а-ля «ты дебил?». И у Арса в груди теплеет — Антон пришёл за ним. Это осознание накатывает запоздало, совсем сбивая с ритма сердце, и он чуть не забывает задать главный вопрос: — А… Но его тут же перебивает Позов, поясняя: — Серый у него жену уводит, вот она и помогла всё организовать. — Чёт я дохуя пропустил… — хмурится, поднимая голову с костлявого плеча, но лёгким движением чужой руки её тут же возвращают на пригретое место. Он задумывается на секунду и его озаряет: — А, подожди, это та самая, которая приходила тогда в клуб? Когда у тебя марафон траха был? — Ничего не марафон, всё было очень цивильно, — закатывает глаза Матвиенко, добавляя: — И вёл я себя по-джентльменски. — Ты? — иронично выгибает брови Дима. — По-джентльменски? — Потому что мой член в принципе как джентльмен, дорогие мои друзья, — армянин вскидывает указательный палец вверх, добавляя: — Встаёт, чтобы девушка садилась. — Прошу, избавь нас от этого, — воет Дима, закатывая глаза, — у меня и так уже передоз общения с тобой. Арсений усмехается: он так по ним скучал. Он хочет сказать что-то колкое следом, но не выходит — заходится кашлем, разом окутывающим болью всю грудь. Он складывается пополам и шипит от простреливающих спазмов. Антон испуганно хватает друга за здоровое плечо: — Что такое, Арс? Тебе плохо? Может, всё-таки в больницу? Но Попов отмахивается. Он тяжело откашливается, ощущая металический привкус во рту, и наконец сипит: — Вода есть? — Да! — резко отзывается Шастун и спешно тянет к себе свой рюкзак из-под ног. Те слова Арины, что Попову вряд ли дают элементарно попить, въелись в подкору, вынудив купить разом литра два не самого дешёвого «Липецкого бювета». Он вытягивает первую бутылку, заботливо отвинчивая крышку, и протягивает Арсу, который мгновенно жадно припадает к горлышку. Он пьёт большими глотками, еле успевая вдыхать, и чувствует, как в щетине путаются холодные капли, стекая вдоль дергающегося кадыка к вороту чужой толстовки. — Спасибо, — хрипит мужчина, откидывая под ноги пустую бутылку. — Осталось только пожрать, и можно жить дальше. — Что они вообще с тобой делали? — хмурится Позов и озвучивает наконец главный вопрос: — Чего Макар от тебя хотел? Арсений ухмыляется, он откидывается на спинку кресла, потягивая уставшие мышцы, и прикрывает глаза. — Да так, автограф мой хотел. — Пояснишь? Арсений хрипло дышит разбитым носом и приоткрывает глаза. Он ещё не осознаёт до конца масштабы катастрофы и не знает, как она заденет парней, но отвечает честно: — Он меня искал, потому что ему нравится мой стиль работы, и в общем… Я теперь работаю на Макара. — Чё? — в один голос охуевают парни. Антон испуганно пучит зелёные глаза: — В смысле, блять? Как? — Серый был прав, — Попов смотрит на хмурого друга, — что для удержания авторитета каждая банда должна иметь профессионального убийцу, переговорщика и вора. И последнего у Макара не было. Но вам нет причин сжимать жопу — вас вообще ничего не коснется, — кладёт руку на свою грудь и переводит взгляд на Шастуна. — Слово пацана. Сказать нечего. Никто из мужчин элементарно не понимает, какой вопрос нужно задать первым, и потому тишину сотрясает лишь жалкий скулёж несчастной девятки, собирающей колёсами раздолбанную дорогу на подъезде к спальному району. Арсений сам не спешит договаривать об условиях или пытаться рассказать, как вообще провёл эти сутки. Потому что простреливающая боль от разорванных мышц не даёт нормально мыслить; повязка из футболки, пропитавшаяся кровью, мерзко холодит всю руку, а страх, что задеты нервы, вынуждает каждую секунду опускать взгляд на перепачканные запёкшимися кровавыми ошмётками пальцы и проверять, все ли пять шевелятся. Машина медленно покачивается без нормальной амортизации и цепляет днищем особенно глубокие ямы, пока резко не дёргается, тормозя у нужного подъезда. — Давайте всё завтра на свежую голову, — нарушает молчание Дима, снимая очки и принимаясь с силой тереть уставшие глаза, — хватит на сегодня новостей и вообще приключений, мне ещё где-то акашки ныкать. — В клуб завезём, — отзывается Матвиенко, — так надёжней будет. И Дима не спорит. Ему главное, чтобы Катя их не видела, да и самому спокойней будет не оставлять оружие в багажнике, который открывается с пинка. Арсений протягивает здоровую ладонь и жмёт поочерёдно руки друзьям: — Спасибо, мужики. Я в долгу. — Иди нахуй, Арс, — фыркает Матвиенко, — братанов не бросаем. Попов слабо улыбается и наконец покидает машину даже не оглядываясь — он нутром чувствует, что Антон вышел следом. Рядом щёлкает зажигалка, и перед носом Арсения возникает раскуренная сигарета: — Не думай, что так просто от меня отвяжешься. — Иди домой, Тох, — принимает сигарету и глубоко затягивается, — тебе отдыхать надо. На работу завтра, и учёба же, наверное. Сигарета с кровью на губах не такая горькая, как всполохи детской обиды на искорёженной душе. Мужчина поднимает взгляд и вполне ожидаемо встречается с нервным оскалом: — Тебе хочется ножевое ещё до кучи получить или что? Решил комбо собрать, так я устрою! Ухмыляется: — Хэппи мил уже не тот. Антон в ответ закатывает глаза и тихо фыркает: — Долбоёб. — Я тоже охуеть как соскучился. Арсений протягивает сигарету назад, и Антон закусывает её фильтр. Всё снова на своих местах.

⎃ ⎃ ⎃

— Осторожно, Шаст, осто… блять! Буквально оторванная от начавшей подсыхать раны ткань снимает с развороченного плеча добротный слой гноя. Блестящая желтоватая сукровица скрывается в вытекающей сети кровавых ручейков, которые своим потоком окрашивают чёрные татуировки в новый жуткий оттенок. Закушенный кулак здоровой руки с достоинством принимает на себя слепок острых зубов, однако не позволив коже повторить участь плеча. Стоило Арсению переступить порог родной квартиры, как его без лишних церемоний нагло затолкали в ванную, потребовав снять с себя всё. И если бы не смертельная усталость, он, быть может, даже пошутил бы на эту тему, но не успел. Антон вытряхнул его из своей же толстовки, оставив в штанах, с голым торсом, и дал команду умыться. Мужчина, не желая спорить с другом, кое-как облил себя правой рукой, обтёр влажным полотенцем грудь и синяки на животе и выполз следом, находя Шастуна на кухне в куче старых кастрюль. Он кипятил воду разом на четырёх конфорках, в одну из кастрюль закинул найденные в аптечке скальпель и грушу, пассатижи и утики из ящика с инструментами. Дальше, как в ускоренной съёмке, Попова толкают на стул и без лишних разговоров ножницами срезают импровизированную повязку. — Чёрт, Арс, прости, — искренне волнуется Антон, быстро пережимая рану мокрой марлей, напитанной горячей кипячёной водой. — Придётся потерпеть. Арсений шипит, хмурится и непонимающе кивает на подозрительную кастрюлю: — Зачем инструменты? — Пулю вытащить надо. — Нахуя? — Арс, — поджимает губы Антон, строго произнося: — Заражение будет. Но Арсений на такое не подписывался. Миллионы людей живут и с пулями в теле — организм их попросту капсулирует, а микрофлору задавливает иммунная система, и за каким хером ему терпеть лишнюю боль, он особо не вдупляет. — И? Водки впрысни и зашей. Пулю всё равно расплющило об кость, ты её месяц будешь оттуда выковыривать. — Давай хотя бы попробуем, — настаивает Шастун. — Я знаю, что делать, и твоей рукой рисковать бы не стал. Он всё ещё крепко передавливает чужую горячую рану, напитывая марлю склизкой мешаниной выделяющейся дряни, и даже не собирается поддаваться уговорам. Ясен хер, больно, но потерять руку будет так-то побольнее. А Арсений достаёт козыри: — Шаст, ты просто время потеряешь. Антон замирает. Он непонимающе скользит взглядом по напряжённому другу и читает в его глазах совсем неправильную мысль: — Ты меня прогоняешь? Попов хочет сказать: «Ты ведь тоже заебался. Я знаю, что ты тоже нихуя не спал», — он хочет сказать хотя бы нет, но его хватает лишь на шумный выдох: «Шаст…», — который Антон понимает иначе. Ему недосказанность эта поперёк горла мешает жить похуже раздобленной кости, и раз уж Арсений сказал А, то пусть говорит и Б. — Нет, давай всё решим наконец, — вздёргивает подбородок Антон, пристально изучая синие глаза, отлавливая каждую их эмоцию. — Ты же опять про мой отъезд, да? — Конкретно сейчас, — скалится Арсений, — я хочу промыть фарш на руке, перевязать его и пойти спать. Что касается твоего отъезда, — он набирает в лёгкие воздух и сдается, так тщательно выстроенную из тоски плотину снова прорывает: — А как, ты думал, я отреагирую? Почему не сказал сразу? Почему я для тебя никто? А у Антона глаза на лоб лезут от ебейшего умозаключения. Но всё, что он может, это проронить тихое: — Арс. — Ты, блять, не знаешь, что значишь для меня, — несёт наконец мужчину напротив, который, кажется, уже вовсе перестал различать границы, фильтровать базар и бояться сболтнуть лишнего, — и что я готов сделать для тебя. Ты сказал, я не знаю, что такое семья, так вот, если бы спросили меня сейчас, что это, я бы сказал что вы, ты — моя семья. Да только хуёво, что это не взаимно. Оба замирают. Арсений дышит глубоко, загнанно. Ему тяжело, ему противна жалость на лице Антона. Ему так остопиздело везде быть лишним, и даже сейчас он чувствует себя таким. Он мешает Антону нормально жить той жизнью, о которой тот грезит. Одни киты подвывают в желудке, другие ударом хвоста разгоняют ночные тяжёлые тучи за окном, и зажжённая под потолком лампочка на оголённом проводе становится совсем не нужна. Антону нечего сказать, но и удивиться нечему — он знал это всегда, чувствовал на подкорке, и не потому что самоуверен, а потому что Арс тоже для него не пустое место. Он молча отнимает покрасневшую марлю и бесцеремонно откидывает в дырявую кастрюлю под ногами, специально выставленную для использованного материала. Шастун слушает чужие хрипы почти в самое ухо и не поднимает глаз. Он всматривается в дыру с рваными краями в чужом теле, начинённую действительно сущим кровавым фаршем с осколками костей внутри, с какими-то беленькими и синенькими жилками, и уже не уверен, что причиняет Арсению бóльшую боль. — Я не сказал потому, что не думал, что получится что-то, что выгорит, — говорит Антон пулевому ранению, осторожно взмахивая ресницами и поднимая взгляд. — Типа, смысл напрягать тебя, если я на самом деле просто глупости фантазирую? — Если бы ты сказал сразу, что хочешь новую жизнь, я сделал бы всё, чтобы помочь тебе устроить её здесь, — чеканит Арсений уже спокойнее. — Поступил бы ты или нет, одно твоё слово — и я бы в лепёшку расшибся. И ведь Антон прекрасно знает, что это правда. Он уже прекрасно это уяснил. — Ага, и попал бы в руки уже не к Макару, а к Чижову, — журит Антон, наконец легко усмехаясь: — Ты нахуя кольцо у него спёр? — Ну тебе же оно понравилось, — Арсений смотрит на друга как на дебила. И тот не остаётся в долгу: — Пиздец ты, Попов. И как ты только в одиночку такое устроил? — Легко в общем-то, — пожимает здоровым плечом Арсений, заметно расслабляясь и усаживаясь вполоборота к парню, давая наконец добро хотя бы на промывку раны. — Ты зря думаешь, что там пиздец ловушки и охрана — нихуя там нет. Только с решёткой пришлось повозиться, а в остальном уже как обычная чистка. Антон ловит движение Попова, без слов пододвигает к себе табурет с выставленной на нём пятилитровой кастрюлей кипячёной воды. Он подвязывает у локтя Арса свежий бинт, набирает полную грушу воды и, вставив носик в раневой канал, впрыскивает её внутрь, вымывая ошмётки грязи. Арсений сжимается, напрягает мышцы и шипит, но стойко терпит процедуру. Мерзко раздуваемые ткани вновь стреляющими в самую голову спазмами дают понять, что нервные окончания не задеты. Шастун вновь повторяет действие, теперь уже стараясь отвлечь Арса от боли разговором: — И как он узнал, что это ты? — Я пропустил заныканную камеру, — сквозь зубы произносит Арсений. — И чё, он тебя прям выслеживал? — искренне удивляется друг, не отрывая взгляда от вытекающей реки ада. Арсений послушно говорит с ним, считая, что так точно не отключится: — Я сам лох, попался. Пришёл к нему назад в магазин, и там меня скрутили. — Зачем пришёл? — Подарок тебе купить, чтобы помириться. Антон даже пропускает вдох. Он готов был услышать что угодно, но никак не такой ответ. И реагирует на него соответственно, морщась и растягивая по слогам: — Ой де-би-и-и-ил. Кто тебя только на такое надоумил? Психолог, что ли, твой? — А ты откуда про Пахана знаешь? — вскидывается недоумевающе Арсений. — Парни сказали. И Арс закатывает глаза: — Кто б сомневался. Новый день нагло заглядывает в окна, но за временем на кухне не следят — не важно совсем. На этой кухне заляпан кровью вышарканный местами линолеум, покосились с годами подвесные шкафчики из дсп, холодильник дрожит, намораживая лёд на задней стенке, и это тоже совсем не важно. — Вот и нахуя он тебе нужен? — выдыхает Антон, нажимая вафельным полотенцем с пальмами на края раны и выдавливая из неё лишнюю влагу, проверяя, стоит ли ещё дренировать или можно начинать искать свинец. Но рана больше, чем кажется, и потому Антон выставляет перед собой следующую кастрюлю. — Он и не нужен, — отзывается Арсений, прокашливаясь, и следом протягивает руку к забытому пару дней назад гранёному стакану. Под пристальным взглядом Антона он черпает им воду из кастрюли и жадно выпивает её в пару глотков, после вытирая губы тыльной стороной ладони, и добавляет: — Я понял, что это не моя история. Антон кивает, давая понять, что такой ответ его вполне устраивает — в конце концов, это личное дело Арса, и если бы он переживал о чём-то серьёзном, то наверняка бы рассказал лучшему другу. Алая жижа уже не впитывается в повязку на руке, вытекая из-под неё, и, облизывая подрагивающие пальцы, срывается на грязный пол. Антон же устало осматривает свои труды и ловит себя на абсурдной для ситуации ассоциации с бутылкой какого-нибудь киндзмараули и каплеуловителем на её горлышке, с трудом впитывающим густое вино в ворс у стекла. — Как ты выбрался? — вновь нарушает тишину Антон, переходя наконец к насущным вопросам прошедшего вечера. Арсений, слабо усмехнувшись, склоняет голову набок: — Ты меня спас. — Арс, — осекает Антон, требуя всё же нормальных объяснений. Мужчина сдаётся: — Макар пришел перед вами, а я привязанный к стулу сидел. Он кинул на пол рядом со мной нож и дал десять минут форы. — Опускает взгляд в пол, словно ища тот самый кинжал снова у своих ног, и не совсем складно продолжает историю: — Я к тому моменту расшатал стул и после того, как дверь закрылась, упал, сломал его и, как только зашла первая пара его псов, метнул в одного нож. Второй открыл огонь. Пока я ловил калаш первого, попал мне в плечо. Дальше я уже на чистом адреналине положил прибежавшую подмогу. — Какая фора? — удивлённо вскинул брови на высокий лоб Антон. — Ты же сказал, что работаешь теперь на него. — Это было как скрепление договора, — пожимает плечом. — Выживу, выберусь, значит, профи. Значит, договор в силе. — Ебать условия, — поджимает губы Шастун. — И что ты должен делать для него? Воровать? — Ага. — А чё по бабкам? Он же платить тебе будет? — Сомневаюсь. — Чё? Нет, он чего угодно ожидал от сделки друга, но такого пиздеца он и под камнем бы не нафантазировал. Антон искренне охуевает от жизни, когда Арс ещё и добавляет: — Я отработать украденное должен. — Блять, Арс, — воет в голос пацан, виновато прислоняясь лбом к месту над огнестрелом, и продолжает: — Прости, что выбросил тогда перстень. Я психанул и… Он резко вспыхивает идеей и выдает: — Давай я завтра поеду поищу его? Я примерно помню, где выкинул… — Зачем? — серьёзно обрывает рассуждения Арс. Он совершенно не понимает, к чему клонит Антон и куда что вообще он кинул. — В смысле? Вернём перстень, и дело с концом. И до Арса с запозданием доходит: Антон решил, что кольцо безвозвратно утеряно где-то возле дома Шеминова. — Ты закончил промывать? — вдруг спрашивает Арсений. На что парень растерянно хмурится: — Да почти уже. А что? — Сходи в коридор, там шкатулка твоя стоит, — кивает на выход из кухни. — Забери её себе, в новой квартире поставишь. Мне она всё равно не нравилась никогда. — Ладно, заберу. — Всё ещё не понимает Шаст. — Но ты на вопрос мой не ответил. — Ответ в шкатулке. — В смысле, блять? Ты… Он хлопает зелёными глазами, вытягиваясь в лице и опуская руку с зажатой грушей. Шастун послушно плетётся к шифоньеру в коридоре и сразу же замечает небольшой деревянный коробок с вырезанной на корпусе уточкой. Тонкие пальцы медленно поддевают обычно открытую всегда крышечку, и фаланга указательного сразу же ныряет в драгоценный ободок. Для Арса действительно много значит этот подарок — он не стал бы в потёмках шароёбиться и искать простое колечко. Антон обидел его, отверг подарок просто из-за тупой недосказанности и не задумался даже, как Попов мог достать столь дорогое украшение. Для Арса действительно много значит он сам. — Не забывай меня, Шаст, — горько хрипит Арсений в подтверждение мыслям Антона. — И знай, что бы там ни случилось, как бы ни повернулась жизнь, я всегда буду ждать тебя тут. — Тебя охуевшего захочешь — не забудешь, — пытается отшутиться, на ватных ногах возвращаясь к своему пациенту, и всё равно кивает ему: — Спасибо, что ли, Арс. Антон медленно опускается на свой табурет и всё ещё заворожённо, как в первый раз, осматривает резную А на перстне и тонет в гуще эмоций. Вода в кастрюлях медленно остывает, как и озябший, голый торс Арсения. Но он не жалуется, он готов вечность смотреть на влюблённого в красивые украшения Шастуна, на его искрящиеся глаза. Влюблённого, но всё ещё не в него. — Ну что, будешь пытаться вытащить из меня пулю? — наконец нарушает тишину Попов. Антон подскакивает, начиная суетиться: — Я не нашел ничего из обезбола, поэтому тебе водки надо внутрь. И в зубы что-то. Вот, возьми полотенце. Антон находит в холодильнике начатую бутылку «Путинки» и выплёскивает разом грамм сто в тот самый стакан, из которого пил Арсений. А тот и не спорит — хуже всё равно не будет, а так хоть ощущения притупятся. Он опрокидывает в себя стакан, полностью осушая его, и морщась занюхивает своей же рукой. О том, что алкоголь ложится на голодный желудок, никто даже не вспомнил, предвкушая начало самой операции. И Антон, мысленно перекрестившись, начинает. Он медленно засовывает в раневой канал палец, предварительно облитый той же водкой, и пытается нащупать твёрдое тело пули, ведь других вариантов поиска нет, и рентгеновского снимка никак не предвидится. Натыкаясь на плотное выпуклое что-то, он кивает сам себе и, пока Арсений, прикусывая ткань полотенца, воет от спазмов, пальцами разводит края раны в стороны. Следом в его руках возникает пинцет, и он пробует, проходя по раневому каналу, добраться до пули. Скребёт по кости, пуская мерзкие мурашки по всему телу, и вытаскивает назад пинцет весь в крови — пуля не поддевается. — Всё, есть, — облегчённо выдыхает Антон, когда протиснутые в рану утики цепко сжимают основание пули, и хруст кости раздаётся в ушах уже хрипящего от собственного скулежа мужчины. — Потерпи ещё чуть-чуть. Свинцовый цветок звучно бьётся о дно пустой пепельницы, и Антон выдыхает — получилось. Арса от боли бьёт озноб, пот рекой течёт по лбу, смешивается со слезами, глаза плотно зажмурены, а зубы крепко стискивают намокшее от слюны полотенце. У Шаста самого сердце готово разбить рёбра, что уж говорить о друге, позволяющем ему делать со своим телом что угодно. — Потерпи ещё немного, я грязь оставшуюся вытащу и буду шить. Арсений молчит, продолжая играть желваками, и уже почти не чувствует, как длинный пинцет вновь ныряет в рану, вычищая прибитые к кости волокна ткани, бывшие когда-то футболкой. Широкую грудь сотрясает непроизвольная дрожь. — Всё, — наконец сообщает Антон, — отдохни немного, я приготовлю иглу. Пить будешь? — Кивок. — Тогда вот, держи. Антон зачёрпывает воду, придерживает стакан, помогая скованной тремором руке поднести стекло к пересохшим губам, и ждёт, пока Арсений напьётся. — Где ты этому научился? — мужчина поднимает уставший взгляд, вытирая пот со лба найденным парнем чистым полотенцем. — Дома, — отмахивается тот, поясняя: — Мама медсестра, и я ей ассистировал, пока она всяких отцовских дружков выхаживала. Так что я такого насмотрелся и скажу, что тебе прям повезло, что в тебя сбоку пальнули. Пройди пуля спереди — задела бы артерию, сзади — нерв. И всё. Пизда или руке, или тебе всему. — Пизда только моим татухам, — обречённо кидает взгляд на вывернутую бицуху Арсений, — тут перебивать всё охуеешь. Антон легко усмехается: — Будет чем заняться в моё отсутствие. Потом приеду, а ты вместо галереи местной на Никитинке стоишь. — Я даже попридержу для тебя билетик на просмотр шедевров, — находит в себе силы шутить мужчина, проводя ладонью вниз по груди, демонстрируя масштабы творчества. Антон наконец вовсе расслабляется, улыбаясь ещё шире: — Вот уж спасибо. Друзья смотрят друг на друга долгие несколько секунд, пока в тонких длинных пальцах не взмывает в воздух маленькая катушка с белыми нитками. — Готов на последний рывок? — Нет, но ты же не отъебёшься. Антон ухмыляется, и тонкая швейная игла входит в потерявшую чувствительность раскуроченную мышцу.