⎃ ⎃ ⎃
Нож выцарапывает линию поперёк четырёх зарубков на стене, и Арсений потягивается на кровати. Сырой прокуренный воздух помещения заставляет поёжиться и сгруппироваться в попытке сохранить крупицы тепла. Из грязного, почти матового окна еле-еле пробивается дневной свет, ныряя в десятки полных, но не алкоголем, пивных бутылок на полу и кидая отблески жестяного серебра на плесень подранных временем обоев с какими-то детскими рисунками. Арсений растирает тёплыми ладонями заросшее холодное лицо и снова вздрагивает от разницы температур — заброшенное здание не отапливается совсем. Он нехотя поднимается и садится на кровати, прожигая взглядом отметку в пять сраных дней, и морщится, оглядывая своё поле почти что недельной битвы, тяжело сглатывает — беспонтовое бухло оседает на корне языка мерзким похмельем. Арсений сплёвывает в пустую консервную банку, но это не помогает. Он тянется к открытой бутылке с минералкой, делает глоток солёной воды с выдохшимися газами и усилием воли давит рвотный позыв. Ещё пара дней в таком режиме, и алкоголизм станет вполне себе закономерной историей, хотя и запасы Арса стремятся к нулю. Мужчина встаёт на ноги, обходит комнату по кругу, чертыхаясь и спотыкаясь о разбросанный мусор, и не может найти сигареты — все пачки пусты, а бычки скурены в ноль. В платяном шкафу с висящей лишь на одной петле дверцей четыре консервы с каким-то мясом и даже пара рыбных, бутылка водки, две пива, небольшая аптечка и неоткрытая пачка гандонов. Воды в пятилитровке у стола почти не осталось, вариантов досуга и вовсе — старая стопка журналов перелистана до дыр, телефон без симки разряжен в ноль ещё вчера, а член от дрочки ледяной ладонью скоро и вовсе отвалится. Организм слёзно просит горячей еды и никотина, и вариантов почти не остаётся — Попов уже физически не может сидеть в четырёх стенах. «Пора привыкать», — язвит собственное сознание, намекая на не самую приятную перспективу. Но уже, честно говоря, как-то насрать. На зоне хоть как-то, да кормят, не говоря уже о горячем душе. Вообще хоть каком-нибудь, сука, душе. Арсений натягивает почти на нос капюшон чёрной толстовки и, лишь наполовину застегнув поверх куртку, поворачивает ключ в замке. Заброшенный старый пионерский лагерь в самой гуще соснового бора в Сомово не редкость. Таких тут минимум три — с крупными корпусами, детскими площадками и ностальгическим привкусом советчины. Они разбросаны по разным частям одного из самых отдалённых районов Воронежа и не вызывают интереса у местных уже много лет. Редкие бомжи, редкие сатанисты, иногда сталкеры, любители мистики и никогда полиция. Кому принадлежит земля, никто не знает, как и то, почему лагеря не используют, не восстанавливают. Они просто ждут, когда их поглотит вечность, напоминая городу о его богатой истории. Арсений это место знает с самого детства. Нет, он не проводил здесь лето, не тусил с друзьями, не пополнял юность тёплыми историями и песнями у костра. Арсений неоднократно вытаскивал отсюда пьяного отца. Как батя нашел себе собутыльников в этом районе — загадка, но тот не видел ничего плохого в том, чтобы тащить восьмилетнего мальчишку в заброшенный гадюшник в ответ на выкрики матери, что сыну нужен отец. И пока отец заливал в себя горючее с какими-то бомжами-отшельниками, Арсений вдоль и поперёк исследовал здесь каждый угол: заглядывал в каждую комнату, прыгал на панцирных сетках кроватей, таскал забытые игрушки и даже учился кататься на чьём-то забытом здесь скейте по длинным коридорам здания. Он давно свыкся со своим одиночеством, и в этих стенах оно ощущалось даже томительно-родным. Пойти именно сюда было далеко не спонтанным решением. Арсений уже бывал здесь, приходил прятаться, когда его однажды чуть было не взяли за жопу при попытке взломать банкомат. В тот раз он провел в этом здании только два дня, после чего, осознав, что никакой погони не было и он в целом не очень был нужен охране злополучного магазинчика, парень вернулся домой. Но идею создать для себя укромный угол всё-таки не упустил из виду. Он изредка свозил сюда консервы и алкоголь, старые вещи, даже замок на дверь самой «уютной» комнаты поставил. Подготовил всё, но никак не на неделю заточения без электричества. Мужчина выходит на улицу, вдыхая морозный воздух, оглядывается по сторонам и замечает лишь дерущихся у лавочки за кусок какой-то плесневелой булки сорок, поднимающих мерзкий крик да комья снега вокруг себя. Он смотрит с минуту на птичью баталию и тут же резко теряет интерес. Арсений шагает по свежей, никем не задетой наледи тропинки и наслаждается свободой. Внутри даже страха не осталось, а думать о том, как Антон счастливо пакует без его напряжённого ебла вещи, не хочется вот вообще ни разу. Естественно, он об этом всё равно думает. Думает, какие именно вещи берёт в свою новую жизнь Шастун, что говорит при этом. И уже совсем по-мазохистски представляет, что Антон уезжает к нему. Мужчина минует покосившиеся качели и беседку с обрушенной крышей, доходит до турников и запрыгивает на один из них. Рывком поднимает себя наверх и прижимается к перекладине животом. К ладоням липнут ошмётки синей краски, да и в целом холодное железо обжигает кожу, но мужчине поебать. Он чувствует, как напрягается задеревеневшее тело, и ему нравится. Нравятся подрагивающие мышцы, свежий воздух, нравится смотреть на всё вокруг сверху. Он опускается и подтягивается ещё буквально пару раз, после чего спрыгивает на землю, сминая тяжёлыми ботинками изморозь на асфальте, и выходит с территории детского лагеря. В ближайшем киоске покупает горячий чай и чуть не проглатывает язык, получая пакет с пирожками и ярко пахнущей специями шаурмой. Он просит продавца зярядить его телефон, и за дополнительную сотку тот согласно принимает гаджет с проводом. Чай приятно обжигает нёбо, и ощущение тепла тягуче стекает в желудок, резиновая шавуха заслуживает мишленовскую звезду, а пирожки с картошкой, кажется, и вовсе завезли из рая. Арсений приканчивает свой завтрак слишком быстро — телефон за эти пять минут наверняка успевает отхватить лишь пару процентов энергии, посему Арсений одаривает всё того же продавца угрозой «проебёшь — уебу» и, накинув сверху ещё одну сотку, с чистой совестью тащится в табачку через дорогу. Блок Винстона, пара зажигалок и два литра какого-то разливного с парой пачек чипсов обещают очередной удивительный вечер в заточении, но Арсений не расстраивается: ему дали неделю, и она стремительно подходит к концу. Ещё одна бестолковая неделя бестолковой жизни. Арсений возвращается за телефоном, берёт ещё одну шаурму про запас и с пакетом наперевес появляется вновь в своей крепости одиночества. Он заносит в комнату пивас, распечатывает там сигареты, берёт свёрток с горячей ещё лепёшкой с мясом и вновь спускается на улицу. Ему действительно пофиг, если его заметят, потому что вряд ли в заросшем, вонючем бомже кто-то будет пытаться высмотреть лучшего вора самого Ильи Макарова. А если и будут, то явно не здесь. Мужчина усаживается на холодную скамейку — ногами на сидушку, жопой на спинку, откладывает пакет с ужином под ноги и закуривает, жадно вдыхая жизненно важную порцию никотина. Розовеющее в толще мутно-серебристого неба солнце плавно ныряет в ветвистые кроны высоких сосен, пока Арсений вытягивает из кармана оживший телефон. Он всовывает симкарту в гаджет и с трепетом смотрит на всплывающие десятки уведомлений о пропущенных звонках, первым делом высматривая в них ёмкое сообщение от Макарова «Я всё уладил, но для верности сиди до воскресенья». А дальше уже ничего не останавливает от изучения сообщений от Антона. И мужчина согревается. Уснувший зверь с громким зевком пробуждается от спячки и тут же замирает, ждёт. «Ты где?» «Что случилось?» «Ответь мне, блять, живо» «Какого хера опять происходит?» «Я сейчас приду к тебе домой и, если тебя там не окажется, навалю нахуй посреди квартиры кучу и её же подожгу» «Блять, Арс, пожалуйста» «Я тебя прошу, будь в порядке» — Тох, — хрипло выдыхает в микрофон — столько дней молчания не прошли даром. Но продолжить говорить что-то ещё у Арса уже не выходит. — Блять, сука, Арс, где ты? Что с тобой? — Тих, тих, тих, Шаст, я на секунду буквально, мне нельзя долго говорить. «Чтоб не отследили», — заканчивает мысленно, дурея от взволнованного голоса по ту сторону провода. — Что? Почему? — Тох, я в порядке. — Выпускает густой горячий дым в опускающееся покрывало ночи. — Ты как сам? — Как я? Как я сам? — парень почти рычит в динамик. — Да я тебя уже чуть не похоронил нахуй! Ты, блять, издеваешься? Куда ты, сука, пропал?! — Ты волновался? — Прикрывает глаза и, кажется, сходит с ума. — А ты, сука, как думаешь? — Если всё пойдёт по плану, я вернусь в воскресенье, — всё ещё улыбается Арсений. Но рваное «блять» стирает сказку вечера. — Что такое, Тох? — Мы в воскресение в Москву уезжаем. Я поэтому искал тебя, чтобы… Но мы не с концами, квартиру только посмотреть. Вернёмся на неделе, у меня там в четверг пара важная. Я хотел увидеться до отъезда… Арсений жалеет, что оставил водку в шкафу. Тоска накатывает сильнее, чем была в его личном склепе эти пару дней, и, блять, лучше бы он там и оставался. — Значит, увидимся позже? — Ты точно там в порядке? — напрягается пацан, но у Попова нет сил врать. — Мне пора идти, Тох, — только и бросает мужчина. — Береги себя. Он не даёт Антону и секунды на прощание. Сбрасывает вызов и снова вынимает симку. В груди клокочет ощущение предательства, и зверь жалеет, что вообще открыл сегодня глаза. Рык сквозь сжатые зубы раскатом эха пробегает по лагерю, но легче не становится. Арсений опускает голову, тянется рукой к волосам на затылке, и внезапно рык повторяется. Но рык далеко не мужчины. Арсений замирает на секунду, прошибаемый животным страхом, и медленно оборачивается на звук: буквально в каких-то десяти шагах от него, ощетинившись, медленно переставляя мощные лапы, крадётся бродячий здоровый пёс. У него ободрано правое ухо, хвоста, кажется, нет и в помине, а яростный, бешеный взгляд направлен точно на мужчину перед ним. — Пшёл вон! — кричит на него мужчина. — Фу! Но собаке однозначно похуям. Он, очевидно, голоден, и Арс не сразу соображает, что зверюге надо. Он медленно опускает ноги на землю и встаёт, стягивая со скамейки свои пожитки. После выставляет руки вперёд, пытаясь не показать ответной агрессии — у оппонента пасть посерьёзнее будет. С клыков срывается горячая слюна, и собака не планирует останавливаться. Арсений приседает и наудачу нащупывает какой-то камень, тут же бросая в пса, и тот… конечно же, кидается вперёд. Логика отключается напрочь, и Арсений срывается с места, унося ноги куда-то в самую глубь леса, намереваясь спастись, а точнее спасти свой ебаный ужин. Собака с громким лаем прыжками несётся следом и даже не думает отставать. Под ногами хрустят осыпавшиеся ветки, ветер срывает с дурной башки капюшон, а Попов всё ещё верит в свою удачу и силы. Он маневрирует вокруг деревьев, кругом обегает весь заброшенный комплекс и, естественно запнувшись о какую-то корягу, летит ебалищем в кусты. — Сука, да подавись ты! — швыряет белый пакет со свёртком прямо в морду свирепому бродяге, и тот буквально на лету ловит шаурму, тут же убегая прочь. Сердце загнанно бьётся в груди, а пот заползает в свежую царапину на скуле. Мужчина садится на землю, старательно приводя дыхание в норму, и ловит заигравшие в глазах искры. Он проебал друга, теперь проебал ещё и нормальный горячий ужин, и от этой ситуации так тошно, что хочется сгинуть прямо здесь. Он устало трёт веки и медленно поднимается, держась за ствол ближайшего дерева, как вдруг что-то блестящее сверкает у толстого корня. Арсений вытаскивает из кармана чудом не вылетевший на бегу телефон, подсвечивает находку и не верит своим глазам — слюда. Конверт из сраной запаянной слюды. — Ну спасибо, барбос, — еле слышно усмехается в пустоту и, не думая больше ни секунды, хватает закладку с земли, тут же пряча запазухой.⎃ ⎃ ⎃
В трещины затёртого грязью зеркала забивается рыхлый дрянной «гормон любви»¹, и с противным скрежетом стального лезвия кристаллы встают в единый ряд. Это выход. Единственный выход ощутить своё счастье на вкус. Буквы кривые, далеки от идеала, от той чернильной под сердцем, но каждая отзывается в груди особым теплом. Это не проза, не поэма, но автор с трепетом читает их вновь и вновь, мысленно проговаривая по слогам. Он умрёт, наверное, если хоть на секунду задержится, не повторив, и потому не может не. Носа касается плотный, привычный джойнт и в немой тишине звучно задевает грубую щетину отросших усов. А Ледяной иней мерзко щекочет ноздри, и мужчина силится не чихнуть от спёртого воздуха помещения. Н Зажимает ноздри, запрокинув голову. Потолок неба где-то под одиноко покачивающейся на чёрном кабеле лампочкой. Арсений знает, какой он и где конкретно, но коснуться не выходит, не выйдет. Голова от этих рамок просто идёт кругом. Т Сглатывает тугую слюну с трудом, как будто забывает, как глотать, и рефлекс не сразу отзывается на оклик хозяина. Язык проходит по шершавым губам, размазывая её остатки. О Обжигает на вдохе сильнее, но лёгкое помутнение не пугает. Наоборот, напряжённые плечи расслабленно опускаются. Н Тектонические плиты наслаиваются друг на друга, и в глубинных водах разверзается земля; подводное течение рвётся столбом вверх, и грязь заполняет лазурную гладь. Океан иссыхает в озеро. Тяжёлые выдохи ртом учащаются, а тело подбрасывает вперёд. И в лёгком порыве пронизывающей радости есть что-то невероятно родное, такое забытое в квартире двумя годами ранее. И голоса, и смех наполняют пространство вокруг, и за стол садится его пацан в своих любимых, дырявых на булках трениках, улыбаясь так сладко и только ему. — Ты знал, что можно начать хуярить производство совсем безотходно? — Чё? Это как? — Можно выйти на рынок не только наркоты, но и, например, одежды. Из конопли же дохуя всего делают! — Посадим Серого за швейную машинку, чтобы он колготки, блять, шил? — А чё? Это тема! Только прикинь, какая реклама пиздатая будет! Зырь. Колготки из волокон конопли — каждая затяжка в радость! Арсений смеётся до слёз прямо здесь и сейчас, эхом хриплого голоса поднимает слежавшуюся пыль. Он смеётся так, что скулы сводит от приступа счастья, и забывает обо всём больном. Он смотрит на размытый образ лучшего друга и сам довольно подёргивает бровями: — А прикинь, мы тоже мафией станем? Будем такие, блять, в тачках, в шубах, в золоте. И тёлок вагон. — А мне вагон и не нужен. Я согласен и на одну. — Это на какую? — Бля, мне Ирка эта, короче, понравилась. Но я хз. — А чё хз? Не попробуешь, не попробуешь. Тоска не забывается, пока кровь с молоком не достигает всех уголков тела. — Бля, Арс, это хуйня залупа. — Почему? — А если, блять, она там танцевать типа захочет? А я такой же, ну. Максимум фристайло на дискаче рубануть могу. А ресторан приличный. — И чё? Ну и захуярь фристайло, поебать вообще. Вдруг она тоже умеет. — Дурак ты, Попов. И так хочется говорить эту ночь дальше, как и раньше, ни о чём, просто, блять, чужой голос слушать, вдыхать один прокуренный воздух и засыпать иногда по пьяни рядом, на одном продавленном диване. — Да не уходи уже, похуй. — Места же пиздец мало. — Давай ко мне, так хоть теплее будет. И теплее действительно становится. Горячо даже. И пока Антон сопит куда-то мужчине в шею, он всё ещё улыбается. Он всё ещё, блять, улыбается.⎃ ⎃ ⎃
— Мужик, мы закрыты, — оповещает бармен, как только дверь в клуб звучно распахивается. Шесть часов утра, и ночная смена давно подошла к концу. В зале пусто, лишь блёстки глиттера на полу да мишура какая-то на сцене говорят о том, что буквально вот только что последняя стриптизёрша покинула свой пост, прихватив с собой всю романтику ночной жизни. Дима, сонный, заебавшийся, поправляет сбитые со своих мест столы и, лишь наскоро окинув гостя взглядом, возвращается к расстановке мебели. Да только бездомный и не собирается никуда уходить, наоборот, уверенно спускается в зал. — Бля, чувак, мне охрану позвать? — Поз, сука, глаза разуй, — отзывается бомжара, и Дима удивлённо округляет глаза. Капюшон, натянутый почти до самой растрепавшейся бороды, медленно откидывается назад, и перед мужчиной возникает потерянный с неделю друг. Арсений подходит ближе, и до чужого носа доносится не самое приятное амбре. — Ебать тебя жизнь потрепала, — комментирует Позов, показательно зажимая ноздри и внимательно изучая пыльную одежду, комья грязи на ботинках и осунувшееся лицо. — Ты в запое, что ли, был? Мы тебя обыскались. — Ага, именно, — отмахивается Попов и ставит сумку с вещами на ближайший столик, не желая вообще хоть что-то комментировать. Он прекрасно понимает, как сильно разит от него спиртным и недельным потом, надеясь лишь на то, что среди этих ароматов не затесалась, например, моча. — Серый где? — Да я тут, — хмуро отзывается друг, появляясь из открытой настежь двери своего кабинета, и, поджав губы, уточняет: — В ахуе вот. — Только, блять, давайте без нотаций, — Арсений закатывает синие глаза и снимает с себя куртку. — Я перекантуюсь здесь до вечера и уебу, сейчас мне пока домой нельзя идти. Он палится так глупо, что тут же начинает внутренне проклинать себя за длинный язык и остаточную заторможенность башки после приема амфетосов. — В смысле? — В коромысле, — огрызается Арсений и, не видя больше причин молчать, раскрывает карты: — Макар приказал не светиться неделю, и я дал по съёбам. — А хуль ты никому ничего не сказал? — Чтобы, блять, к вам не пришли, чё непонятно вам? — на опережение отрыкивается Арсений. Он понимал прекрасно, что парни потребуют объяснения всему: и его виду, и его пропаже, но, как обычно, надеялся, что пронесёт, что они не станут доёбываться и догадаются сами. Но увы и ах. — Ты в розыске? — наконец осеняет Матвиенко, и он синхронно с Димой вытягивается в лице. — Блять, Попов, ты можешь, сука, нормально объяснить, чё происходит вообще? Арсений как-то лениво усмехается, нервно переступая с ноги на ногу и поправляя на себе помятую толстовку, больше чтобы руки занять, а не потому что его тревожит собственная внешка. — Макарова взяли за жопу, и, пока он всё утрясал, я должен был исчезнуть. — И где ты был? — Где надо, там и был, — снова кусается зверюга в груди. — Чего прикопались? Вот он я, вернулся, Макар со всем разобрался, теперь можно жить дальше. Друзья напряжены, но родились не вчера — догоняют прекрасно, что Арс боится за них сильнее, чем они сами за себя, и поэтому делает всё, лишь бы оградить. Знают, что тот никогда не признается, каких масштабов пиздец накрыл его, вынудив, судя по внешнему виду, уйти куда-то в лес. — Всё ещё нихуя не понятно, но хорошо, что ты хотя бы живой, — Позов хлопает Попова по плечу. Серёга в подтверждение слов друга согласно кивает головой. — Спасибо, — тем временем всё ещё ёрничает Арсений. — Ну что, теперь я могу в душ идти? — Да, давай, — машет в сторону Матвиенко, — приводи себя в нормальный вид, у тебя как раз времени до вечера. — А что потом? — А потом у нас мальчишник. Или ты забыл, что Позов через две недели женится? — напоминает Серый, заметно вводя Арсения в ступор. — Уже? — трёт фигурный нос разрисованными костяшками. — Я был не в курсе. — А, — чешет репу Дима, вспоминая, что именно для этой новости они и искали друга почти неделю, — мы решили пожениться до отъезда Шаста, чтобы он хотя бы смог проводить меня в семейную жизнь. «Хотя бы», — отзывается в голове голос Позова. И для Попова всё встаёт на свои места: уехал, даже не отбухав мальчишник. — Ладно, — бесцветно отзывается Арсений и шагает в сторону заветного душа. Ему даже похуй на детали. В перспективе наконец-то хорошее бухло и, наверное, даже шлюхи. И если Шастун теперь в Москве ебётся со своей Ирой, значит, Арсений возьмёт в ответ от этого мальчишника всё. И шлюх в том числе.