Inside Beast

В голове вакуум. Жопа с удивительным усердием примерзает к ледяной скамейке, но Арсению поебать — пусть хоть весь льдом покроется, всё это уже не имеет никакого значения. На улице поздний вечер, в центральном сквере всё меньше прохожих, и его персона, к счастью, не вызывает ни у кого интереса. Он пришёл сюда пешком, вылетев из квартиры друга многими часами ранее, да только сам парк в тот момент не был конечной целью мужчины. Изначальной целью был Чернавский мост. Вероятно, стоило бы пойти в бар к друзьям, позвонить тому же Воле или же просто попытаться остыть, но пережёванное, разбитое состояние требовало закончить уже ебаную драму нормально, по-мужски, а в итоге и на это решимости не хватило. Бездна Арсения так и не поглотила. Он проторчал на мосту достаточно долго, переходил его полностью и опять возвращался на середину, не понимая, сможет ли своим весом проломить свежую корку льда, а если нет, свернёт ли себе об неё шею или же доскачет максимум до инвалидности. И попробовать сделать хоть что-то мужчина не решился. Он забрёл в сквер, когда дорогу к нему указали фонари. Идти куда-то ещё не было сил — ноги гудели, а голова, разрываемая желанием закончить всё здесь и сейчас, уже откровенно начала звенеть. Сигареты совсем не расслабляют, как и пиво в стаканчике из-под кофе какого-то задрипанного «Робин-сдобин» с автобусной остановки напротив. Арсению бы нажраться палёной водки, передознуться каким-нибудь атомом¹, а он всё сидит в ебаном парке и вертит в руках телефон, с завидным упорством прожигая взглядом контакт «Тоха», и ждёт, что тот вдруг позвонит. Передумает, скажет, что ошибся, что всё осознал и хочет с ним, с Арсением, этого самого «навсегда». Но телефон предательски молчит, пока не тратит свои последние зарядные силы, и в итоге вырубается. Арсений окончательно теряет счёт времени и провожает взглядом из сквера последнюю весёлую компанию. Домой идти не хочется. Знает, что, переступив порог, в том удушающем одиночестве его перекроет в разы сильнее, и потому по максимуму оттягивает встречу со своими демонами. Он прячет телефон в карман не сразу — ещё долго вглядывается в чёрный экран, продолжая мудохать себя мыслями о том, зачем вообще повёлся, сдался Антону, в итоге понимая, что сдался бы ему в любом случае. Попробовать пацана на вкус было практически самой заветной его мечтой. Теперь же самой заветной мечтой стало этот вкус забыть. Перестать вспоминать, как Антон извивался под ним, выгибался и прижимался ближе. Царапался, кусался и с неистовой страстью сминал губы. И можно было бы свалить всё на алкоголь, да только звал Антон именно Арсения, даже не пытаясь вспомнить имя своей обожаемой девушки. И от всех этих фактов становится лишь хуже. Неужели Шаст так боится потерять её, что разменивает на её одобрение дружбу с Арсом? Или Арс так плох в постели, что Шаст передумал? Может, не заметил и порвал? Да, наверняка он сделал что-то не так, напугал, сделал больно. Других причин, чтобы так резко за пару часов сменилось отношение, Арсений просто не знает. Он выдыхает сквозь зубы комья пара и потирает замёрзшие пальцы правой руки о ладонь левой. Антон скоро уедет и не будет ни о чём сожалеть, сжигая все мосты, ведущие в эту воронежскую жизнь. У него там всё так прекрасно складывается, что удивительно было надеяться на что-то иное. Антон ведь умница, красавчик, у него не могло не получиться. И может, Арс слишком слеп и не видит, как сильна его связь с Ирой, как та печётся о нём. Она ведь и правда лучшая партия для пацана, по крайней мере ей точно не грозит тюрьма. Она вообще сильно с Антоном изменилась: перестала по тусовкам местным шароёбиться, даже из подруг себе оставила лишь Катю. Быть может, зря так Арс к ней критичен, зря обвиняет во всех грехах. В конечном счете он сам виноват, что так бездумно влюбился. Это только его ебаная проблема. И себя становится уже не жаль, от самого себя уже элементарно тошно. Пиздострадания заёбывают, но сбежать от них некуда — раненый, умирающий зверь забивает воем голову, и от этого ватой закладывает уши. Мужчина сидит сгорбив плечи и уперев взгляд в заснеженную плитку под ногами. Он уверен, что остался в парке совсем один, и не ожидает застать здесь хоть кого-то, однако… Ветка хрустит где-то слева от Арсения, и зыпыхавшееся, частое дыхание режет слух. Он медленно поворачивает голову и округляет глаза: в паре шагов от него застывает какой-то невысокий бородатый рыжий мужик и точно так же пучит на Попова глаза. В его руке зажата длинная отвёртка, и не зарождается даже предположения, что это какой-то местный рабочий. Судя по мешковатой грязной одежде, этот мужик какой-то маньяк-грабитель, и потому Арсений не медлит. Он рывком поднимается на ноги и в прыжке нападает первый. В челюсть рыжему летит тяжёлый кулак, а нога выбивает колено, вынуждая мужика, пошатнувшись, со вскриком приложиться лбом о резной чугун подлокотника скамейки. Тело мешком падает в ноги Арсу, хватаясь обеими руками за разбитый лоб. — Блять, мужик, за что?! Арсений же удивлённо поднимает выпавшую из рук маньяка отвертку и наставляет на него: — Ты чей? Тебя Макар прислал? — Кто? — всё ещё болезненно воет парень, медленно садясь, и откидывается спиной на дерево. Капюшон спадает с головы, и уличный свет обрисовывает довольно молодое лицо со старящей его на несколько лет неухоженной, клочкастой бородой. — Че тебе от меня надо? — Да я тебя даже не знаю, чувак. Парень с трудом фокусируется на набыченном мужике перед ним и сам уже сомневается, не маньяка ли встретил здесь. — Нахуя тебе отвёртка? — вдруг вопрошает Арсений, заметно расслабляясь — пацан явно дохлый и вряд ли ему ровня. Значит, прислал не Макаров и не кто-то из его тусовки, и вероятнее всего он просто бомжара, который планировал обчистить его, предварительно положив на хранение под ребро Попова такое бесполезное оружие. Но он никак не ожидает услышать в следующий момент такое наивное: «Я хотел скрутить скамейку». — Чё? — думает, что послышалось. Но парень уверенно повторяет: — Скамейка эта. Нужна мне. — Нахуя? — Хочу её домой забрать. Арсений недоверчиво оглядывает рыжего, всё ещё морозящего яйца на пожухлой траве, затем наверняка тяжёлую парковую скамейку и её намертво прикрученные к земле болты. — Чую, ты мне заливаешь, — шагает ближе и направляет жало отвёртки прямо в чужой горящий лоб, — а я ненавижу заливное. — Бля, братан, да клянусь тебе, — взвизгивает парень, поднимая вверх руки, сдаётся. — И на кой хер тебе эта скамейка дома? — Матушке в подарок. — Чё? Арсений опускает руку с отвёрткой и склоняет голову к плечу, в откровенном ахуе рассматривая психа. Но рыжий совершенно искренен: — Мой отец умер пару лет назад, и мама очень по нему скучает, — поджимает губы всё ещё испуганно косясь на странного мужчину. — А именно на этой скамейке они когда-то и познакомились. Вот я и решил, что если мама сможет проводить на ней время, то ей станет лучше. И Арсений верит. Мимолётная мысль, что он может хоть кому-то стать полезным, толкает его следующим движением на кортаны перед скамейкой, и вот уже наконечник отвёртки как влитой встаёт в пазы болта, держащего скамейку на месте с правой стороны. — Ты… — не формулируется толком вопрос под рыжей шевелюрой. Но Арсений опережает с ответом: — Вряд ли у тебя есть опыт в воровстве и в работе руками. — Это ты как понял? — медленно поднимается на ноги, подпирая побелённый березовый ствол, не переставая аналогично подпирать бровями линию роста волос. Арсений же в ответ окидывает парня быстрым взглядом и возвращается к прокрутке болта. — Ты хиляк. У меня друг такой же. Скрывает тощее тело под мешками одежды, — заметно сникает, но старается не оборачиваться на рыжего. — А то, что ты не вор, понятно по тому, что ты не позаботился о камерах на входе. — Почему думаешь, что не позаботился? — А ты позаботился? — недоверчиво оборачивается Арсений, но по парню, охуевше стреляющему по сторонам взглядом, и так всё понятно. — Нет, — лишь подтверждает слова мужчины «маньяк». Арсений фыркает: — Дилетанты. — А ты, значит… вор? — уточняет парень, напряжённо сверля взглядом чёрный затылок. — И сидел? — С чего ты взял? Парень кивает на татуировки на руках, победно выдёргивающих первый болт. — Пока что не попадался. — А почему ты мне помогаешь? Если собрался обворовывать меня, то предупреждаю сразу — я ходил на каратэ. Арсений же звучно прыскает, иронично осматривает вставшего в киношно-бесполезную позу для атаки рыжего и сильнее расплывается в улыбке. — Я заметил, ага. Когда ты рожей своей скамейку чуть не разъебал. — Ты застал меня врасплох. — Ага, — закатывает глаза принимаясь за вторую ножку, — я так и понял. Мужчина вытирает со лба рукавом проступивший бисер пота и с усилием давит на рукоять отвёртки. Судя по тому, как хорошо та подходит для дела, парень действительно готовился. Удивительно только то, как он в одиночку планировал переть скамью отсюда, ещё и наверняка куда-то за Драмку. Хотя, честно говоря, Арсений надеется, что скамейку парень планирует поставить у подъезда где-то в близлежащих дворах. Да только Попов явно не удивится даже, если по итогу скамейку придётся тащить прямо в квартиру. Он уже вписался, а значит, всё равно поможет, ведь это куда лучше мозгоёбства в полнейшем одиночестве. — Ты когда-нибудь задумывался о том, что люди похожи на животных? — вдруг начинает парень, наконец выбираясь из кустов, и опасливо делает шаг ближе к Арсению. — С хуя ли? — даже не поднимает головы тот, принимаясь за последнее крепление. Собственная сила и ощущение себя неукротимым вновь наполняют тело зверя жизнью. Парень же рядом, осмелев, принимается разглагольствовать: — Ну вот у меня, например, есть пёс, и мы с ним похожи сильно. — Яйца лижешь? — перебивает Арсений смешком. Минутка охуительных историй на радио «рыжий маньячело» это именно то, что нужно было Попову в этот убогий вечер. — Бля, нет, — морщится парень. — Мы просто едим с ним одну еду и спим вместе. И теперь уже, замерев, хмурится Арсений, поднимая на собеседника взгляд: — Бля, ты чё, из этих? — Каких? — Собакоёбов? — Да ты чё, мужик! — возмущается парень. — Я никогда и не думал о таком! Мне женщины нравятся! И Арсений резко теряет интерес к теме. — Поздравляю. — А тебе? — зачем-то уточняет рыжий. — Ты женат? — Если бы я был женат, вряд ли сидел бы здесь посреди ночи, — ёмко отвечает Арсений тоном, не требующим каких-то ещё доёбов. Но рыжий всё же уточняет: — Тебе некуда идти? — Я не бомж, — устало выдыхает Попов, вытаскивая последний болт, — просто не хочу домой. Он выпрямляется, вручает рыжему его отвёртку и, внаглую оттянув карман пуховика собеседника, ссыпает в него выкрученные, мокрые от талого снега болты. Арсений разминает затёкшие плечи, мысленно прикидывает, сорвёт ли спину этой не самой лёгкой ношей, и вовремя вспоминает о главном — он оглядывается по сторонам в поисках какого-нибудь камня или кирпича потяжелее. — А хочешь ко мне в гости? — вдруг спохватывается парень, хватая мужчину за рукав и с надеждой вглядываясь в синие глаза. — Я тебя с мамкой познакомлю, она у меня мировая баба. И я должен хоть как-то отблагодарить тебя за помощь. Чаем, например. — Ну, от чая я точно не откажусь, — кивает Арсений, и парень удовлетворенно расплывается в улыбке. Он отпускает рукав Арсения, но тот и не думает менять траекторию движения. Под удивлённым взглядом нового знакомого подхватывает с земли увесистый булыжник размером во всю его ладонь и для проверки невысоко подкидывает его, тут же ловя. — А это зачем? — опасливо интересуется парень, да только Попов вместо ответа хитро дёргает бровями. Он быстрым шагом направляется к выходу из парка и, замахнувшись, с хрустом впечатывает камень точно в небольшую камеру видеонаблюдения. Булыжник с глухим стуком валится на землю, окружённый россыпью мелких осколков, мешающихся с грязной снежной кашей. — Хватай свою скамейку, и погнали, пока нас не заметили. И упиваясь чужим восхищённым взглядом, Арсений думает что, может, и хорошо, что сегодня он так и не решился прыгнуть, хоть тяжёлая туша зверя внутри продолжала тянуть под землю. — Помнишь, я сказал, что мы похожи на животных? — вдруг вновь нарушает тишину парень, с заметным усилием переставляя ноги и пытаясь мужественно удержать действительно тяжёлую скамью. — Ну, — бросает в ответ Арсений, проглатывая простреливающую боль в левой руке. Завтра она ему за это приключение точно спасибо не скажет, но и похер. Зато отвлекает от душевных терзаний на все сто из десяти. — Ты как кенгуру, — вдруг оповещает новый кореш Попова, поясняя: — И дерёшься, и прыгаешь. Ещё, кстати, самец кенгуру может заниматься сексом до пяти раз в день. И от этого ебанутого факта становится как-то нервно-смешно — после стольких раз за ночь Антон бы его не просто за дверь выставил, а с голым хером через окно. — Я не пробовал. — Я тоже, — в тон отзывается рыжий. Арсений решает поддержать странный диалог: — И я скорее какая-нибудь коала, которая ширяется эвкалиптом и спит в кустах. — У самца коалы, кстати, раздвоенный пенис. И на одном из них даже есть подобие когтя, чтобы внутри самки цепляться и её оплодотворять. — Ты сейчас это сам придумал? — кривится Попов, зачем-то представляя себе такое милое с виду животное, но с двумя хуями-тентаклями. — Нет, ты чё, — со знанием дела вздёргивает подбородок парень. — Это вполне известный факт. — Тогда коала это один мой друг. Зацепился за свою шлюху, а она и не отпускает. Рыжий явно не силён в поддержке малознакомых людей, но спасибо, хоть не лезет — осознаёт, что это очень больная тема. — А хочешь, я буду твоим другом? — вдруг резко тормозит он. — У меня нет никого, да и я никогда не променяю друга на женщину. Дружба же куда важнее. Мужчина горько усмехается и опускает скамейку на землю. Он скептически оглядывает нового, явно очень наивного знакомого и думает: да почему бы и нет, всё равно уже терять нечего. — Арсений. Лучше Арс, — протягивает ладонь для рукопожатия. Парень напротив в ответ светится: — Данила Поперечный. Можно Даня. Попов пожимает чужую, столь же холодную, как и его собственная, ладонь и тянет из кармана пачку сигарет. — И откуда же ты, Даня, знаешь столько про члены животных? — Я ветеринар, — гордо отзывается тот. — Ещё люблю дискавери и всякие передачи про животных. А ты? Чем занимаешься? — Саморазрушением, — сладко затягивается мужчина и протягивает раскрытую пачку новому другу, но тот отрицательно машет головой. — Чудной ты. Но да и похуй.

⎃ ⎃ ⎃

Руки откровенно дрожат. Арсений, конечно, мужчина натренированный, но даже для него и даже в четыре руки почти восемьсот метров переть килограмм так пятьдесят это почти перебор. Что говорить о Даниле — парень дрожит весь, как лист на ветру, тяжело дыша через широко раздутые ноздри и потея, как последняя мразь. Арсений же стойко терпит, сохраняя из последних сил общий вид супермэна, и даже через толщу мыслей «блять, когда же мы дойдём» допускает один действительно навязчивый образ, как однажды из очередной заварушки с ограблением выносил Антона на руках из самого пекла. Он тогда сильно повредил и так вечно страдающее колено и вообще не мог нормально идти, потому и сбегал от охранников, прижатый к груди Арсения. И что удивительно — путь был, вроде, даже больше, и весил Антон килограммов так восемьдесят, но руки у Попова не дрожали вообще. Сердце в груди если только. — Долго ещё? — всё, что спрашивает Арсений на очередном пешеходном переходе, в абсолютно беспечном похуизме не уточняя точного адреса и доверяясь новому другу. Даня же в ответ отрицательно мотает головой, произнося с одышкой: — Через два дома… зелёная калитка… И Арсений даже не сразу догоняет, что они на месте, когда Поперечный буквально роняет скамью чугунными ножками на лопнувший асфальт у некогда действительно зелёной калитки. Забора как такового нет — ржавая проволока, формирующая сетку чисто формально, обозначает границы. За «забором» нестриженные кусты, заваливающиеся на тропинку к деревянному покосившемуся дому. В сравнении с этим участком владения Шеминова выглядели как ебаный дворец с фонтаном в виде водоразборной колонки. Дом явно заброшен, даже свет в треснутом окне не горит, что уж говорить о затянутом пылью чердачном оконце. — Ты точно тут живёшь? — уточняет Арсений на всякий случай, вглядываясь в лицо заёбанного, но счастливого парня. Тот утирает пот возникшим в руках цветочным платком и уверенно хватается за ручку калитки, отворяя её: — Точно. — Окинув взглядом просторы за ней, поясняет: — Я просто кусты забыл подстричь. — Ладно, — отмахивается Арсений. В конце концов, это вообще не его дело, у него в квартире и не такой пиздец иногда бывает. Даня отворяет скрипучую калитку по максимуму, снова подхватывает скамейку со своей стороны и понимает, что так просто она не проходит. Парни вертят несчастный предмет, с трудом всё-таки протаскивая его на территорию, и, пробравшись дальше сквозь плющ и зацепив в добавок несчастную малину, с громкими отборными матами всё же победно устанавливают скамейку за домом, возле небольшого крыльца. Других построек на участке нет, разве что скелет от теплицы в самом конце, но и тот выглядит устрашающе в полумраке ещё не до конца отступившей ночи. Арсений валится на сиденье и, широко раскинув руки по спинке, откидывает голову назад — мышцы гудят во всём теле, голод спазмами крутит желудок, а плечо ноет, требуя по меньшей мере обезболивающее. Но всё, что у мужчины находится с собой, — зажигалка да последняя сигарета, которую тот не думая зажимает зубами. Никотин кружит голову в лёгкой дрёме и Арсений не сразу понимает, что рядом плюхается новый друг, который так же устало переводит дух. — Спасибо, — кидает тот, с искренней улыбкой оглаживая пальцами деревянные доски скамьи. — Мама будет рада. Арсений молча кивает и затягивается глубже. Ему нечего сказать, да и говорить не хочется. Теперь только домой — спать и думать, как нахуй жить дальше. — Дашь затянуться? — вдруг просит Даня, и Арсений, помедлив, всё же даёт новому другу сигарету. Он внимательно смотрит, как рыжий касается её губами, делает вдох и, слегка закашлявшись, возвращает мужчине. — Зачем куришь, если не умеешь? — усмехается Попов и в привычном движении, как после губ Антона, жадно хватает фильтр своими. Но, блять, это не то. — Я всегда хотел научиться, — честно отвечает парень, — но, как видишь, не выходит. Максимум одна сигарета, а потом иду с неё блевать. — Ну и не надо тебе это. Нехуй маму расстраивать. Поперечный усмехается. Парень простой как пять копеек, чудной и этим правда напоминает Антона. Потерявшийся мальчишка, который в старшем первое время видел отца. Да только у Антона, в отличие от рыжего, есть характер. Огненный такой, взрывной. Он весь то котёнок ласковый, то зверюга похлеще самого Попова. И царапается он особенно сильно. Призрачные ногти снова впиваются в спину, хриплый голос в голове зовёт. Арсений тяжело вздыхает и опускает голову. Тишина манит опасной бесконечностью, зовёт назад, в прошлую ночь, на подкорке сознания напоминая: «Останемся вместе — и тебе пиздец». — Я пойду, — подаётся вперед, с трудом выныривая из своих «сладостных» дум. — Запиши мой номер и звони, если ещё какая хуйня ебанёт. — Подожди, куда? — возмущённо тянет парень. — Ты же должен познакомиться с мамой! Она точно будет рада гостям. Арсений хмурится, всматриваясь в растерянное лицо под рыжими зарослями: — Какие гости? Ты время видел? — Мама не спит уже в такое время, я те отвечаю. А если спит, то давай я тебя хотя бы чаем угощу, обещал же. Дай отблагодарить тебя. Промёрзшее тело на предложение о чае реагирует мгновенно, и Арсений сдаётся. Он поднимается на ноги вслед за парнем и послушно плетётся в дом к незапертой даже двери. Внутри пахнет какой-то тухлятиной, общий пиздец разваливающейся хибары, что откровенно дышит на ладан, так и вообще подкидывает сознанию не самые лучшие идеи о том, зачем Попова позвали в гости. Обувь свалена у пыльной деревянной скамьи, мешки с гниющим мусором подпирают стену у входа, но рассмотреть что-то большее не получается — мужчину силком уже затаскивают в ближайшую комнату. — Очень стрёмно у вас тут, — честно отзывается Попов, припоминая, что обычно так и начинаются все фильмы о серийных маньяках. Разве что жертв эти маньяки выбирают слабее себя. — Я просто уборку давно не делал, — смущённо улыбается Даня, перешагивая какой-то мохнатый свитер на полу. — Не думал, что кто-то зайдёт. Они минуют небольшой зал с заваленным тряпками диваном, наверняка чёрно-белым ламповым телевизором и небольшим книжным шкафом, на который так же без слёз невозможно смотреть. — И чё, у тебя совсем нет друзей? — опасливо интересуется Арсений, равняясь с рыжим у очередной двери. — Ракета есть, — жмёт тот плечами укладывая ладонь на круглую дверную ручку. — Кто? — Мой пёс. Он, наверное, у мамы в комнате, сейчас познакомишься. Арсений косится на лежащий на полу коричневый свитер и мысленно крестится — честно, он уже готов к любому исходу, даже если запах в доме задаёт далеко не мусор на просторах коридора. — Хуй с тобой, — кивает, — пошли. И Даня заходит первым. Он осторожно толкает от себя дверь и, крадучись, заглядывает в тускло освещённое пространство за ней. — Мам, я привёл друга. Да, извини, что пропал, но мы просто гуляли. Второго голоса Арсений не слышит. Он ловит в себе отголоски паники и крепко сжимает кулаки, пока из-за двери, прямо между ног парня не выглядывает заинтересованный неизвестным гостем мокрый чёрный нос. — Арсений, знакомься, — кивает Поперечный под ноги, — это Ракета. Не бойся, он глухой немного, но добрый. Попов криво улыбается и протягивает руку просочившемуся из комнаты шоколадному лабрадору, который тут же в порыве добродушной радости широко лижет подставленную ладонь. — Смотри, а ты ему нравишься. — Дань, убери собаку, не смущай гостя, — наконец звучит тихий женский голос, и у Попова съезжает гора с плеч — его новый друг не безумен. — Да, мам, — послушно отзывается Поперечный и пропускает Арсения вперёд. — Заходи, я пойду выпущу Ракету погулять. Мужчина кивает и внимательно смотрит, как парень берёт пса за потрёпанный тканевый ошейник цвета хаки и ведёт за собой прочь, оставляя его наедине с сомнениями. Попов со своей родной матерью оставаться-то наедине не любил, а тут неизвестная чужая женщина. Он мнётся под дверью пару секунд, пока тот же болезненный голос не нарушает молчание: — Проходи, Арсений, не стесняйся. На удивление уютная, чистая комнатка встречает его особым теплом. Платяной шкаф справа от двери, напротив — большая двуспальная кровать с лежащей на ней очень худой, измождённой женщиной лет пятидесяти. На её голове белая в жёлтый горошек косынка, сама она, в розовой ночной рубашке, спрятана под толстым одеялом. Взгляд тёплый, добрый, как и слабая улыбка на сухих тонких губах. Женщина кивает на коричневый пуфик у кровати, и Арсений сдаётся, послушно ковыляя к нему. — Спасибо, что присмотрел за моим оболтусом, — она раскрывает тонкую ладонь, лежащую поверх одеяла и ждёт, когда гость послушно вложит свою расписную кисть в её тёплые пальцы. — За ним нужен глаз да глаз. — Да не за что. — Ты очень хороший человек, Арсений. — Вы не можете этого знать, — хмыкает тот, поднимая на женщину взгляд. Глаза у неё зелёные, тусклые. Наверняка смытые тяжёлой болезнью. Арсений отчего-то уверен, что в лучшие годы эти глаза могли бы потягаться в красоте с глазами Антона. Не могли бы. — Ты запутался, устал. Это нормально, — вдруг начинает она. — Мы все люди, все не без греха. — Очень длинная ночь, — вдруг садится голос. В груди нарывает зарытое, невысказанное никому и никогда. Женщина одним прикосновением, взглядом обнажает сокрытую очень глубоко душу Попова. — Я не только про эту ночь. Арсению ответить нечего. Он потерялся, сбился с пути, и то, ради чего хотелось жить, больше желания не вызывает. — Кто-то разбил тебе сердце, я права? И женщина своей прозорливостью попадает в мишень. — Просто поссорился с другом, ничего серьезного, — врёт на автомате, как и привык. Но матери Дани не нужны никакие слова, чтобы понять это. — Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет. Арсений не силён в разговорах по душам, не силён в литературе и красивых цитатах, но только почему-то на физическом уровне чувствует, как от одной фразы трескается вся его наращённая годами скорлупа. Весь мир расходится по швам. — Ты ищешь ответы в случайных прохожих, пытаешься найти такого человека, который укажет тебе дальнейший путь, — она ласково поглаживает пальцем тыльную сторону ладони Арсения, не глядя обводя на ней контур клевера, что так и не принёс хозяину удачу. — Я знаю, где был Даня сегодня ночью, и знаю, что ты помог ему в этом. Я действительно благодарна тебе за помощь, но ещё я вижу, что ты просто бежишь от себя. Я сама была такой, когда потеряла мужа. Но знаешь, Арсений, заменить того, кто навсегда прочно осел вот здесь, — женщина осторожно отпускает чужие пальцы и кладёт руку на дрожащую грудь мужчины, — невозможно. — И что мне делать? — сипит голос, окончательно срываясь. Женщина снова опускает свою тонкую, почти прозрачную кисть, на его руку. Арсений чувствует, как его захлёстывает болью, наполняя до краёв. Всё пережитое зверем с его кровью расползается ядом по венам, и глаза щиплет солью. — Я не смогу… без него… он — всё. Мужчина закрывает свободной ладонью лицо, стыдливо пряча свою слабость. Он беспомощен, так, блять, беспомощен, что тошно от самого себя. — Простите… простите меня, — бессвязно шепчет и подаётся вперёд, опускаясь лицом в мягкое одеяло. Как виноватый пёс, утыкается в чужие колени и хрипит. Захлёбывается всей своей больной, неправильной, ненужной любовью, которой так долго пичкал несчастного зверя, пытаясь скрыть её, похоронить в себе. — Отпусти ситуацию, — женщина впутывает пальцы в чёрные волосы, поглаживая в материнском заботливом жесте маленького мальчика по голове. — Ты так долго был сильным, что теперь можно перестать.