Их последняя надежда

      Ирен       — Что ты хочешь надеть сегодня? — делаю большой глоток кофе со льдом. Иногда по утрам я остро нуждаюсь в порции кофеина.       — Красные ботиночки, — Эрза хлопает в ладоши.       Не могу сдержать улыбку, расползающуюся по лицу. В Фиоре мы купили новые красные конверсы, на которые мне едва хватило денег — это было до того, как я поняла, что имею некоторые способности к ведению бизнеса. Безденежье порой пробуждает в людях таланты и целеустремлённость.       — Значит, красные ботиночки, — показываю их дочери, — а ещё что?       Она задумывается на мгновение.       — Джинсы, как у тебя.       Опускаю взгляд и смотрю на свои джинсы с дыркой на колене. Думаю, мне следует поблагодарить вселенную за то, что рваные джинсы вошли в моду. Мои настолько старые, что в любой момент готовы рассыпаться в труху, но все считают, что я потратила на них не меньше сотни долларов.       — Ладно, дорогая, надевай джинсы, — беру красную фланелевую рубашку, которую собираюсь накинуть поверх серой футболки, — и не забудь свою такую же. Сегодня мы в одном стиле.       Это её любимое занятие. Если на ней нет обожаемой пачки, она пытается во всём подражать мне. Поначалу это казалось странным, но потом я привыкла, да и наш общий «стиль» прекрасно укладывается в семейный бюджет.       — Поторопись, иначе не успеешь позавтракать.       Я вчера легла поздно, потратив несколько часов на выполнение заказов. Мой бизнес — магазин на Etsy — набрал обороты в последние несколько месяцев и начал приносить неплохую прибыль, но и времени отнимал довольно много.       — Могу я съесть кулуб… клубничный чизкейк? — с трудом выговаривая слово, спрашивает Эрза, входя на кухню и просовывая руку в длинный рукав рубашки.       На этой неделе мы уже дважды ели клубничный чизкейк, но я не могу отказать дочери.       — Но только один, и ещё банан.       — Хорошо! А ты, мамочка? — интересуется она с улыбкой.       — Ну… можешь поделиться со мной, — ничего не могу с собой поделать. Похоже, любовь к чизкейкам досталась Эрзе от меня.       Мы спешим к машине, и Эрза сразу забирается в детское кресло, в котором с каждым годом всё меньше для неё места.       — Как думаешь, мама, он опоздает?       Чертовски надеюсь, что нет.       — Уверена, он придёт вовремя и будет ждать нас, — улыбка выходит слишком фальшивой, когда я замечаю собственное отражение в зеркале заднего вида.       Если он посмеет не явиться, я узнаю его адрес, и тогда ему не поздоровится.       Движение на дороге отвратительное, особенно при переходе через реку в другую часть города. Этот мост всегда заставлял меня нервничать с тех пор, как я научилась водить машину, вплоть до того, что я задерживала дыхание, проезжая по нему. Сейчас, конечно, смелости у меня прибавилось.       Вместе с Эрзой мы поём песню, которая в это время играет по радио, и когда я сворачиваю на парковку центра, в котором мы были записаны в программу компаньонов, то замечаю кое-что неожиданное.       — Он здесь, мама! — с заднего сиденья восклицает Эрза.       Он здесь. Боже, спасибо. Акнология Бельзерион сидит верхом на матовом чёрном Харлее, прижимая телефон к уху, и оживлённо беседует с кем-то. Именно оживлённо — если судить по его жестикуляции. Солнечный свет отражается от стёкол его очков, когда он качает головой. За ночь в городе похолодало, поэтому одет он был соответствующе: в шапку, чёрную кожаную куртку и синие джинсы. Опускаю взгляд на его ботинки, выглядящие так, как будто ими можно проделать в ком-нибудь дыру одним ударом. Но в целом его внешний облик очень приятен.       Но тебе не нужен мужчина, напоминает мне мой сильный и независимый голос из глубин подсознания.       Мысленно прошу голос заткнуться. Моё тело лучше знает, чего хочет.       — Вам помочь? — спрашивает Акнология, когда я выхожу из машины и выпускаю Эрзу.       — Мы сами, — отвечаю по привычке. Нам уже слишком давно никто не помогал.       Он слезает с мотоцикла, и я едва сдерживаю возбуждённый стон, когда он приближается к нам. От долгого сидения на байке его штаны немного протёрлись в области между ног.       — Всё в порядке? — задаёт он следующий вопрос.       Надеюсь, он не умеет читать мысли, а я всё же не выдала себя каким-нибудь развратным звуком.       — Да. Пойдём внутрь? — симулирую волнение, которого не чувствую. — Лейла сказала, что мы сможем использовать ту же комнату.       — Отлично, — кивает он, — как дела, фея? — обращается к Эрзе.       Я улыбаюсь, потому что мне самой всегда казалось, что она похожа на маленькую фею.       Эрза смотрит на него, приподняв брови.       — Хорошо. А почему фея?       — Потому что вчера в юбке ты была очень похожа на фею.       — В пачке, — поправляет она. Для неё это серьёзное слово с серьёзным смыслом, — так правильно.       — Прошу прощения, — Акнология кладёт руку на сердце, — в пачке.       — Сегодня они чистые, — замечает Эрза, не видя следов масла на его руках.       — У меня для тебя кое-что есть, — он опускает ладонь в карман куртки и протягивает ей что-то.       — Не надо было ничего приносить, — не хочу, чтобы он давал моей дочери ложную надежду.       — Нет, — он возражает, когда мы входим в ту же комнату, в которой были вчера, — мы ведь должны проводить время вместе.       Глаза Эрзы сияют.       — Мама, это раскраска с Динь-Динь!       — Её любимая, — смотрю на него, пытаясь понять, как, чёрт возьми, он мог узнать об этом.       — Значит, я угадал, — он пожимает плечами, и я ему верю. Господи, я правда ему верю.       — Почему бы тебе не выбрать страницы, которые ты раскрасишь с мистером Бельзерионом, пока я читаю книгу? — обращаюсь к дочери.       — Зовите меня просто Акнология. Мистер Бельзерион слишком формально.       — Ак-ни-нол-ге, — Эрзе трудно это выговорить, но она так мило старается, что мне хочется плакать. Я снова мысленно благодарю богов за то, что подарили мне такую дочку, — это сложно, мистер, — жалуется она, надувая губы, — я буду звать тебя Акки, — лицо Акнологии нелепо вытягивается.       С моих уст срывается смешок.       — Если что, я рядом, а пока просто представьте, что меня тут нет.

***

      Акнология       Представить, что её нет? Мне придётся стать слепым в таком случае. Она смотрела на мой член так, как в безжизненной пустыне смотрят на воду, но не попыталась соблазнить, и я оценил эту сдержанность. Я всё ещё чувствую то же притяжение, что и вчера, но пообещал себе уделять внимание только ребёнку, которому должен помочь. Это не значит, что я не замечаю красоты Ирен, но мне следует игнорировать её заинтересованность.       Выдвигаю стул, помогая Эрзе сесть. Она забирается и усаживается на колени, чтобы хорошо видеть стол.       — Какую страницу ты хочешь раскрасить? — беру упаковку с мелками. Они кажутся такими маленькими в моих руках, и это напоминает мне, что и с маленькой девочкой нужно быть осторожным. Такие люди, как я, без труда могут причинить боль по невнимательности.       — Эту, — она вырывает страницу и кладёт передо мной, — а тебе вот эту.       Эрза закусывает губу и оглядывается на мать, которая не обращает на нас никакого внимания. Это хорошо — значит, Ирен позволяет мне полноценно проводить время с её дочерью.       — Как думаешь, нам нужно спросить у мамы?       — Нет, — качаю головой. Скорее всего, у Ирен не так много времени на себя, а сейчас она выглядит вполне довольной, — мы справимся сами.       Эрза кивает и начинает раскрашивать. Мне хочется задать несколько вопросов, но так, чтобы не заставлять обеих чувствовать себя неловко, поэтому решаю начать с самого безобидного.       — Ты ходишь в школу? — аккуратно заштриховываю волосы феи, как если бы красил велосипед. Что, чёрт возьми, со мной не так? Как парень вроде меня, который привык работать руками и видел немало дерьмовых сторон жизни, оказался здесь? Раскрашивая картинку с шестилетним ребёнком?       — Да, я учусь в первом классе, — Эрза высовывает кончик языка от усердия, — а сколько тебе лет?       Мне нравится, что она любознательна и сама интересуется мной.       — Двадцать девять, — отвечаю, морща нос, — я старик.       — Ого, как маме. Значит, она тоже старушка.       — Эй, вообще-то человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, — слышу со стороны голос Ирен.       — Что ж, в таком случае, я чувствую себя намного старше своих лет.       Мы молчим несколько минут, прежде чем Эрза вновь говорит:       — А папа старше тебя и мамы.       — Правда? И сколько ему, фея?       В голосе Эрзы слышится резкость, как будто она пытается донести до меня нечто важное:       — Тридцать семь. В тридцать пять у него был кризис среднего возраста, поэтому он разлюбил нас.       Я прекращаю раскрашивать, поскольку уверен, что таких слов Эрза нахваталась от матери. И не виню Ирен, потому что папаша Эрзы явно тот ещё придурок. Но моё сердце разбивается из-за болезненной серьёзности в детском голосе. Протягиваю руку и беру Эрзу за подбородок. Она отстраняется от меня, но я не принимаю её реакцию близко к сердцу. Эрза мне не доверяет, и это нормально.       — Знаешь, если так, то он много потерял. С другой стороны, не будь он таким дураком, я бы не сидел здесь, проводя один из самых крутых дней в своей жизни, раскрашивая с тобой.       Кажется, мои слова успокаивают Эрзу, и пять минут спустя мы возвращаемся к раскрашиванию, как будто ничего больше в этом мире нас не заботит. Однако у меня остаётся масса вопросов о человеке, разбившем сердце этой маленькой девочки.