Туссентские каникулы

В реке тут и там у самого берега из воды проглядывали остовы затонувших лодок, а иногда — и целых кораблей. Но Иану строго-настрого запрещалось плавать к ним в одиночку. Иногда, когда у Геральта было особенно благостное настроение и не находилось других дел, он отводил мальчика подальше от винодельни, по каменистому берегу, и вместе они ныряли в поисках подводных сокровищ. Чаще всего за сокровища сходили ржавые погнутые ложки, гладкие камни или позеленевшие от времени медные блюда и чашки, но время от времени попадались и настоящие драгоценности. Однажды Иан выловил ожерелье с большим голубым камнем, которое преподнес в дар госпоже Йеннифер, а в другой раз — старинный кинжал с резной ручкой в изразцовых ножнах и кошель с золотыми монетами. Монеты достались Иану, хоть он и не знал, на что их тратить, а вот кинжал Геральт забрал у него, пообещав вернуть, когда придет время. Но каким бы строгим ни был запрет, сокровища речных глубин неизменно манили Иана. Он вовсе не был глупым, и понимал, что нырять одному очень опасно — сгнившие в воде ненадежные доски могли надломиться и обрушиться, погребая мальчика под собой. Но он умел задерживать дыхание почти также надолго, как Геральт, и был уверен, что по крайней мере, взглянуть на обломки сверху, обплыть их вокруг — а ну как мелькнет тут или там отблеск золота в зеленоватой воде — можно и без дополнительного сопровождения. Лодка торчала из прибрежного ила, и, чтобы добраться до нее, можно было даже не нырять в воду. С небольшого уступа над рекой к ней спускались ветви стелящегося по земле причудливо изломанного дерева, и Иан, припадая к стволу, добрался до самой поверхности, внимательно глядя вниз. Нос лодки, позеленевший от тины, проломленный в нескольких местах, заманчиво выглядывал из-под воды, устремленный к небу — видимо, небольшое судно выбросило к берегу сильной волной или порывом ветра. Единственная мачта и румпель скрывались в прохладной глубине, и Иан предполагал, что, если на борту и было что-то интересное, это при ударе было выброшено за борт и раскидано теперь на дне вокруг лодки. А значит, для того, чтобы поискать сокровища, не обязательно было даже приближаться к гнилому корпусу лодки. Иан сел на стволе дерева и огляделся по сторонам. Утро было тихим, безветренным и теплым. Откуда-то со стороны виноградников доносилась дружная негромкая песня работающих там крестьян. Пожелтевшая к зиме трава стояла неподвижная, как солдаты на плацу, а гладь воды казалась совершенно безмятежной, будто река застыла, устав нести свои воды к морю. Лучшей погоды для исследований было просто не найти. Иан честно собирался позвать с собой в экспедицию кого-то из взрослых. Но Геральт накануне до самого рассвета отмечал приезд мастера Лютика — Иан слышал, как они сидели вдвоем в кухне, разговаривали — с каждым часом все громче — смеялись, мастер Лютик пел, и ведьмак время от времени даже начинал подпевать. Веселье закончилось лишь когда первые солнечные лучи осветили горизонт, и маленький эльф твердо знал — сегодня ведьмака лучше ни о чем не просить и вовсе не трогать. Предлагать поход госпоже Йеннифер было совершенно бесполезно — она никогда не участвовала в настоящих приключениях, предпочитая время от времени рассказывать Иану о событиях прошлого, в большую часть которых он не очень-то верил. Что же до родителей — с того дня, как они вернулись, Иан видел их не слишком часто. Причем если папа и был рад погулять или поиграть с ним, хотя больше обещал, чем выполнял обещания, отец вовсе держался ото всех в стороне. Иан не мог понять, в чем дело — на Корво-Бьянко все были рады их возвращению, но отец сторонился разговоров, часто уходил куда-то в поля, а еще начал постоянно носить на голове платок, скрывающий покалеченную половину лица. Прежде он тоже иногда надевал его — но только в особых случаях, если отправлялся в лес или на болота. Теперь же отец даже к завтраку спускался в этом самом платке, а на вопросы Иана ничего не отвечал, лишь коротко хмыкал. Так и вышло, что у мальчика просто не осталось выбора, кроме как отправиться в экспедицию одному. Он еще раз огляделся по сторонам, прислушался — место было очень уединенным. Река здесь делала резкий изгиб, образуя небольшой затон, огражденный от взглядов полупрозрачной серебряной ивовой рощей. Иан слез со ствола на берег, быстро стащил с ног сапоги, спрятал их между корней. Длинным кожаным шнурком завязал на макушке волосы, чтобы не лезли в глаза. Наконец, закончив приготовления, подошел к кромке воды и юркой светлой рыбкой нырнул. Глубина начиналась у самого берега, вода была холодной, сбивающей дыхание, но Иан был отличным пловцом, и река совершенно его не пугала. Ему понадобилась пара минут, чтобы привыкнуть к холоду и зеленой полутьме вокруг. Он медленно, экономя движения и набранный в легкие воздух, проплыл мимо остова лодки, приглядываясь ко дну. Под ним плавно колыхались целые заросли вязкой яркой тины, и сквозь нее сложно было что-то разглядеть, нужно было опуститься пониже, может быть, даже покопаться руками. Иан всплыл на поверхность глотнуть воздуха, приготовился уже вернуться к своим поискать, но вдруг услышал приближающиеся со стороны виноградника голоса. Очень быстро, пока его не застукали, он отплыл в сторону, притаился за корпусом лодки, прильнул к нему, благодаря судьбу, что рубаха на нем была такая, что цветом сливалась со склизкой деревянной поверхностью. Голоса приближались, и очень скоро мальчик смог не только расслышать слова, но и понять, кто именно подходил к тайному месту. Его сердце отчаянно застучало в груди — родители шли, разговаривая так громко, что было понятно — они уверены, что их никто не слышит. Иан на мгновение засомневался — он, конечно, иногда подслушивал чужие беседы, и в этом, по его твердому убеждению, не было ничего постыдного — он ведь не собирался никому об этом рассказывать. Но подслушивать за родителями было совсем другим делом. Прежде, когда они жили еще в Вызимском дворце, мальчик пару раз застигал их за очень странными занятиями. Иан и сам любил обниматься с теми, кто ему нравился, но зачем для этого снимать рубаху, а тем более — штаны, совершенно не понимал. Так или иначе, застигнутые за такими объятиями родители, всегда выглядели так, будто их застигли над окровавленным трупом с ножом в руках, и, ради их спокойствия, Иан решил больше не рисковать. Сейчас же они буквально сами шли к тому месту, где он скрывался, и разговаривали, не понижая голоса. Конечно, мальчик мог бы подать знак своего присутствия, но это было чревато серьезным наказанием — все же, если его застигнут рядом с затонувшей лодкой, очень сложно будет доказать, что маленький эльф очутился здесь совершенно случайно. Потому он решил пока притаиться и послушать. Отец был одет в легкую светлую тунику, свободно струившуюся по его острым худым плечам. На голове, как отметил Иан, не наблюдалось его извечного платка, а сильно отросшие черные волосы были схвачены в небрежный рассыпающийся пучок. Лицо отца казалось недовольным, а неестественная бледность выделяла и подчеркивала на нем россыпь веснушек — на Туссентском солнце они и так всего за пару дней стали ярче и заметней. Папа шагал с ним рядом, заложив руки за спину — и Иан знал, что жест этот не предвещает ничего хорошего. С таким видом прежде папа принимал неприятных посетителей во дворце или отчитывал Иана за проступки. Они остановились в паре шагов от спускавшегося к воде дерева, и отец, повернувшись к собеседнику спиной, скрестил руки на груди и устремил взгляд единственного глаза куда-то вдаль — Иан на мгновение даже решил, что его обнаружили. — Это пустые разговоры, — заявил отец резко, — ты все равно не слышишь меня, и я будто камни в колодец бросаю. Папа досадливо поджал губы, но попытки развернуть спутника к себе лицом не сделал, даже отступил на полшага, чтобы точно его не касаться. — Я слышу тебя, — заверил он, — и я слышу, что ты несешь полную ерунду. Мы гости здесь, нам позволили остаться, потому что больше пойти нам некуда, и ты забываешь… — Я ничего не забываю, — отрезал отец, — и это твое трогательное стремление осесть где-то и пустить корни мне очень понятно. Я и сам мечтаю жить в мире и сытости до конца своих дней, но здесь… не то место, в котором мне хотелось бы задерживаться. Папа хмыкнул и развел руками. — Мы же сошлись на том, что хотим построить дом, и… — И нам надо где-то жить, пока он не построен, — резко оборвал его отец, — но мы не сошлись на том, где именно должен быть построен этот дом. Почему здесь, в Туссенте? Мы можем поехать куда угодно, в любую часть света — хоть в Цинтру, хоть в Назаир, хоть на Скеллиге, но ты решил, что задержимся мы именно тут, где на меня все смотрят, как на странную диковинку. — Здесь на тебя так смотрят, потому что в Туссенте уже много лет не видали ни одного эльфа, — возразил папа, — а в любом другом месте будут таращиться, потому что помнят твое лицо еще по плакатам, где было сказано, что ты — опасный преступник и душегуб. Мне кажется, можно потерпеть любопытные взгляды — люди быстро привыкают к необычному и перестают обращать внимание. Да и когда вообще тебя волновали косые взгляды? — Никогда, пока я мог прирезать любого, кто посмотрит на меня косо, — зло откликнулся отец, и сердце Иана вдруг неприятно дрогнуло. Он вспомнил слова мастера Лютика, которые до этого момента не принимал на веру. Его родители в прошлом были непримиримыми врагами — и больше того, убивали и мучили себе подобных, не считая жертв и не зная жалости. Сейчас, глядя на застывшее лицо отца, в это очень легко было поверить. Мальчик прильнул к корпусу лодки плотнее, полностью обращаясь в слух, боясь услышать еще больше правды — и не в силах перестать слушать. — Рад, что ты не намерен резать никого из местных, — нейтрально, с нотами жесткого сарказма, заметил папа. Нахмуренные черные брови сурово сошлись у переносицы. Обветренное лицо казалось Иану совершенно незнакомым. Тот, кто всегда ему улыбался, был добрым, внимательным и родным, у кого всегда можно было найти защиту, к кому всегда можно было забраться на колени и обнять за шею, исчез, а на его месте стоял человек, с которым страшно было заговорить, от прямого пытливого взгляда которого сложно было укрыться. — Еще эта колдунья, — продолжал отец, и Иан заметил, как он сжал кулаки, — которая, видимо, решила, что Иан — ее сын, и предпочла бы, чтобы тебе отсекли голову, а меня сгноили в Дракенборге, лишь бы мы никогда за ним не приезжали. — Прекрати, — папа теперь ронял слова, как тяжелые камни, едва размыкая побелевшие твердо сжатые губы, — она заботилась о нашем сыне, ничего не прося взамен, и твои слова… Отец рассмеялся, но в смехе его не было ничего веселого. Стало понятно, что с большим удовольствием он плюнул бы собеседнику в лицо. Папа медленно выдохнул, и продолжил уже более миролюбиво: — Я не верю, что тебя настолько пугают взгляды крестьян на твой шрам или ты всерьез веришь, что Йеннифер намеревается отнять у нас Иана. Есть что-то другое, о чем ты мне не говоришь. Скажи, Иорвет. Ты обещал ничего от меня не скрывать, помнишь? А я чувствую, что сейчас тебя волнует что-то по-настоящему важное. Иначе мы с тобой бы сейчас не разговаривали. Отец молчал. Иан видел, как дернулось его лицо, как губы искривились в горькой незнакомой усмешке, а потом задрожали, будто эльф готов был закричать или заплакать. Он опустил веко и наконец выговорил очень размеренно и негромко, подчеркивая каждое слово. — Да, они все меня не волнуют, — сказал он, — меня волнует ведьмак. Папа удивленно моргнул, уголки его губ неуверенно дрогнули. — Геральт? — переспросил он, — но почему? Вот уж кто помогает нам безо всякой задней мысли. Я знаю его много лет, и он… — Всегда тебя выручал, я знаю! — почти выкрикнул эльф, развернулся на пятках, и теперь они наконец-то стояли лицом к лицу, — и я знаю, что ты тоже вытаскивал его из совершенно безвыходных ситуаций — то из тюрьмы, то из-под нильфгаардского меча, и вообще вы друзья не разлей вода. Но, может быть, ты забыл, какой договор вас теперь связывает? Я вот прекрасно помню. — Я тоже помню, — подтвердил папа, пару секунд помолчав, взвешивая каждое слово, — но с тех пор, как я заключил этот договор, у меня не прибавилось ни неожиданных детей, ни даже щенков или жеребят на конюшне. Я не получил наследства от давно потерянного родственника или новостей от забытых союзников. Так что я даже не знаю, что ему предложить, когда пройдет этот год. Геральт заключал со мной эту сделку, чтобы ничего с меня не взять, это был вопрос чести. — Зеркало, — обронил отец, и Иан едва расслышал это слово, и решил даже, что неправильно понял. Папа прикрыл глаза и выдохнул. Его лицо будто враз расслабилось, как мехи, из которых вышел весь воздух. — Зеркало, — повторил он, и в тоне его промелькнула холодная обреченность. — Если ведьмак вспомнит о договоре, ты обязан будешь отдать его, — продолжал отец, и теперь его голос звучал бесстрастно, почти жестоко, — а он — обязан будет его забрать. Папа молчал, а Иан, чувствуя, что окончательно перестал что-либо понимать, от одного взгляда на него ощутил вдруг такую пугающую пустоту, что холодная вода сомкнулась вокруг него липким удушливым коконом. Он прижался к лодке вплотную, пачкая руки и лицо тиной, боясь лишний раз вздохнуть, чтобы не обнаружить своего присутствия. Он случайно подслушал какую-то страшную, невыносимо тяжелую тайну, и теперь непременно должно было случиться что-то непоправимо плохое. — Он действительно спас нашего сына, — заговорил папа явно через силу, — и я должен был ему заплатить. — Такую цену? — отец тряхнул головой, и волосы, выбиваясь из ненадежного пучка, рассыпались по его плечам, — теперь ты понимаешь, почему мы должны уехать? Папа ступил вперед и опустил руки на плечи эльфу. Тот мгновение колебался, готовый скинуть его ладони прочь, но потом сам подался навстречу объятию. Отец был немного выше папы, но сейчас в его руках на миг показался маленьким и хрупким, ищущим защиты также, как иногда искал ее Иан. Иллюзия длилась всего мгновение. Родители некоторое время стояли, соприкасаясь лбами, а потом отец отстранился. — Если он попытается забрать тебя у меня, — сказал эльф предельно серьезно, — я его убью. Иан устремил испуганный взгляд на папу, и тот готов был уже что-то ответить, но в этот момент склизкий корпус лодки, к которому прижимался маленький эльф, хрустнул, накренился, и начал заваливаться в воду, утаскивая Иана вниз, наваливаясь на него. Мальчик и вскрикнуть не успел — гнилая доска ударила его по лбу, а потом холодные зеленые волны сомкнулись над ним. Проснулся он, лежа на боку, гудящей головой на чьих-то коленях, чувствуя, как обжигающая нос и горло вода выливается изо рта. Иан закашлялся, попытался приподняться, но сильные заботливые руки удержали его от этого. Ледяные дрожащие пальцы убрали мокрые волосы со лба, на котором, садня, наливался синяк. — Очнулся, — зазвучал над ухом голос папы, и Иан тут же узнал колени, на которых лежал. Он открыл глаза, все еще откашливая воду, и огляделся. Отец — мокрый насквозь, с волосами прилипшими к лицу, синюшно бледный и грозный, как призрак Полуденницы, нависал над ним, и когда Иан перехватил его взгляд, губы эльфа дрогнули и поджались. — Вам придется придумать очень хорошее объяснение, милсдарь, — заявил отец стальным тоном, рывком поднялся на ноги и прошелся по берегу, отбрасывая из-под ног мелкие камешки. Иан медленно сел, чувствуя, как руки папы все еще придерживают плечи — лица его мальчик видеть не мог. Папа молчал — и это было хуже всего. — Я случайно, — прошептал Иан — горло саднило, и он почувствовал, как грудь сдавило тянущей болью — словно кто-то ударил в нее кулаком. Мальчик всхлипнул и сжался. Погружаясь в воду, погребенный под гнилым остовом лодки, он не успел испугаться, но сейчас страх смыкался вокруг него, как прежде смыкались зеленые волны реки. Он задрожал и качнулся назад, стараясь прижаться к груди папы, и тут же очутился в его крепких объятиях. — Все обошлось, — произнес папа негромко, таким привычным для Иана мягким успокаивающим тоном, — шишка на лбу — вот и все боевые раны. Отец замер и развернулся к ним. — А если бы нас тут не было! — он не смотрел на Иана — только на папу, будто именно на него так сильно злился, — он мог бы утонуть! И мы нашли бы его, только когда течение прибило бы его тело к пристани! Иан ничего не мог с собой поделать — от этих слов, от того, каким напуганным было лицо отца, от того, как на секунду крепче обнял его папа, он всхлипнул, потом еще раз, и наконец совершенно позорно расплакался, как малое дитя. — Прекрати орать, — осадил отца папа, потом обратился к Иану — тихо и ласково, — все в порядке, малыш. Сейчас пойдем домой, и госпожа Йеннифер приготовит для тебя целебный отвар. Еще мгновение — и Иан оказался над землей, прижатым к папиному плечу — у него отчаянно закружилась голова, и он зажмурился, боясь, что сейчас его вырвет. Но ничего такого не произошло, он только коротко икнул, сплюнул остаток отдающей тиной воды. Отец шагал рядом с ними, не глядя больше на Иана, и за растрепанным пологом его волос мальчик не мог разглядеть выражения лица. Ему хотелось спать, а мысли путались, наскакивая одна на другую. — Не дай ему заснуть, — услышал он сквозь дрему встревоженный далекий голос. — Я вовсе не сплю, — попытался ответить Иан, но вместо этого ощутил, как в рот ему набивается тина. Она пытается проникнуть в горло, просочиться в его тело, наполнить легкие и оборвать дыхание — мальчик задрожал, пытаясь ее откашлять, выгнать из себя, но оказался вдруг перед гладью большого мутного зеркала и увидел, что тело его покрывает сияющая серебряная чешуя, а зеленые лапы реки теперь не утаскивают его в смертельную мглу, а обнимают и утешают, как папины руки. Иан попытался дернуться, всплыть на поверхность, но увидел, как вокруг, одна за другой, как звезды на высоком туссентском небе, загораются золотые огоньки. Кто-то рассыпал по дну реки пригоршню монет, и Иан поплыл к ним, протягивая руки-плавники, чтобы собрать сокровища, но без пальцев сделать это было совершенно невозможно. Он чувствовал, как со лба вниз, по щекам, катятся тяжелые теплые капли, и удивился — с чего бы это? Он вроде давно перестал плакать, да и можно ли заплакать, когда плывешь под водой? — Я не плачу, — попытался оправдаться он перед большой трепещущей черной медузой с лиловыми огоньками глаз, — я не плачу, — повторил мальчик, и внезапно проснулся. На глаза сползала тяжелая, теплая, пропитанная чем-то пахучим тряпка. Иан поднял руку, чтобы отодвинуть ее, и тут же услышал движение рядом с собой. — Тише, — отец говорил шепотом, и в его голосе больше не было ни злости, ни раздражения, ни обвинений — только безграничная нежность, — тише, я здесь. Тряпка исчезла с глаз, и Иан, часто моргая, попытался оглядеться. В комнате было почти темно, лишь на столе у кровати горела одинокая свеча. Воздух, тяжелый и жаркий, был пропитан насквозь терпким запахом трав и еще чем-то кисловато-тревожным. Голова гудела, но не болела, только все вокруг слегка расплывалось перед глазами. Горло неприятно саднило, а во рту стоял вязкий привкус тины. Холодные пальцы отца бережно коснулись щеки Иана, и мальчик подался навстречу этому касанию, приносящему смутное облегчение. Сильнее всех прочих чувств — сильнее гула в голове, страха и духоты — им вдруг завладело раскаяние. — Прости меня, — прошептал мальчик хрипло, — мне нельзя было нырять одному, но я подумал, что сумею… — Все в порядке, — прохладные пальцы снова огладили его лицо, — тебе придется полежать пару дней, но ты поправишься. — Но завтра праздник, — Иан попытался сесть, но комната завращалась перед его взором, и мальчик покорно опустился обратно на подушку. — Отпразднуем позднее, — пообещал отец, — без тебя никакого веселья не получится. — Я только немного посплю, — пообещал Иан, полный решимости не портить своим родителям торжество, к которому они так долго готовились, — а потом… — Спи, — сухие теплые губы коснулись его лба — чуть левее того места, где пульсировал эпицентр гула. Иан снова был на берегу, раздумывая, где бы найти палку подлиннее, чтобы сбить с ветки гудящий пчелиный улей. Если сделать все правильно, как учил Геральт, можно будет полакомиться медовыми сотами, Иан почти ощущал на губах липкий сладкий привкус. Вот только нужно дотянуться… Он поднял глаза и уткнулся взглядом в черные, прохудившиеся сапоги. Ноги, обутые в них, едва заметно дергались, и мальчик, замерев от накатившего ледяного ужаса, посмотрел выше. Висевший на ветке эльф был одет в простую зеленую куртку — в такой отец обычно ходил на охоту. Половину тонкого, почти истлевшего лица, скрывал алый, как кровавый сгусток, платок. Тонкие мертвые губы, сгнившие настолько, что приоткрывали неровные ряды желтоватых зубов, еле заметно шевелились. Повешенный пел, и Иан знал слова этой песни. Колыбельная, которую отец иногда напевал, если ему не спалось, знакомая, изуродованная смертью мелодия. Еще мгновение — и Иан узнал повешенного. — Нет! — закричал маленький эльф, чувствуя, как тело сотрясают холодные судороги, будто он так и не выбрался из тяжелых речных волн, будто все еще тонул и не мог выплыть на поверхность, — Нет! Его снова удерживали знакомые сильные руки, но на этот раз это не приносило никакого облегчения. Иан твердо знал — эти самые руки вздернули на ветке его отца, и он отчаянно попытался вырваться. Над ухом мягкий женский голос заговорил на непонятном языке, и Иан, еще пару раз вздрогнув, успокоился. Открыл усталые глаза, все еще не понимая, где находится и что происходит. Над ним на этот раз сидел встревоженный папа — но увидев, что Иан открыл глаза, он тепло улыбнулся. Мальчик вздрогнул, встретившись с ним взглядом. — Ты хотел его убить? — спросил он, не успев задуматься над вопросом, — мастер Лютик сказал, что ты многих убил, и его тоже хотел. Это правда? Лицо папы застыло и помрачнело, и Иану вдруг захотелось, чтобы он разубедил его, сказал, что это — просто сон, глупости, и такого быть не могло. Но папа молчал. Из темноты рядом с его постелью выплыло спокойное лицо отца. Он присел на край кровати, не глядя на застывшего молчаливого папу, поправил влажную повязку на лбу Иана. — Это было очень давно, — заговорил он, и мальчик заметил, как папа дернулся, будто намеревался закрыть ему рот. — Думаешь, сейчас самое время рассказывать об этом? — осведомился он, но эльф покачал головой. — Рано или поздно, Иан все равно бы узнал об этом, — заметил он, — и лучше мы сами ему расскажем, чем доверим это мастеру Лютику, с которым я еще серьезно побеседую завтра. Явно капитулируя, папа отодвинулся, и лицо его скрылось в тени. — Это правда, — отец сложил руки на коленях, и продолжал прямо смотреть на мальчика. Искалеченная половина лица оставалась неподвижной, будто была неумело вылеплена из белой глины, — тогда шла война, и нам обоим приходилось убивать. Твой папа охотился за мной, а я — за ним, но, даже встречаясь и держа клинок у его горла, я не мог его прикончить — как и он меня. Мы были предназначены друг другу, и, пройдя каждый своим путем, наконец перестали сопротивляться судьбе — и больше не расставались. И не расстанемся до самого конца. Когда тебе станет лучше, я расскажу, как твой папа спас меня и лечил мои раны. Иан перевел неуверенный взгляд на человека, все еще сидевшего в тени. Он видел, как поникли и опустились папины плечи, как крепко сцепились, переплетясь, пальцы, и мальчику вдруг снова стало стыдно. — Папа, — позвал он тихо, протягивая руку, и человек, помедлив мгновение, утопил его ладонь в своей, подсел ближе. — Расскажи сейчас, — попросил мальчик, — я пока не хочу больше спать. Как все было? Вы никогда не рассказывали. Папа вздохнул и покачал головой, но на этот раз на лице его, поймавшем полосу света, появилась едва заметная улыбка. — Ну что делать, расскажу, — сдался он, устраиваясь поудобней, — началось все с того, что твоего отца чуть не пристрелили мои партизаны, когда он явился к нашей пещере без оружия и со стрелой в плече. — У меня с той ночи остался исключительно уродливый шрам, — пожаловался отец, тоже подсаживаясь ближе, — и все потому, что твой папа совершенно не умеет обрабатывать раны. — Сказал бы спасибо, что я не отдал приказ тебя добить, — отозвался человек, но тут же осекся, покосился на Иана, но тот слушал его спокойно, не моргнув глазом — слышал, что папа на этот раз просто шутит. — А дальше? — потребовал мальчик, — что было дальше? — А дальше, — ответил папа тоном доброго сказочника, готового к долгой обстоятельной истории, — твой папа долго прикидывался, что не может управлять левой рукой, лишь бы найти повод остаться в моей пещере. Эльф презрительно фыркнул, но через мгновение рассмеялся. — Честно говоря, — сказал он, — это чистая правда.