Туссентские каникулы

В постели Иан задержался гораздо дольше, чем пару дней, и под конец своего заключения просто не знал, чем себя занять. Читать он толком не мог — строчки книги расплывались и скакали перед глазами, а он был слишком большим, чтобы просто разглядывать картинки. Взрослые иногда приходили скрасить его досуг, но у них, конечно, были и собственные, очень важные дела, и Иан в первое время капризничал и просил папу или Геральта остаться с ним подольше — почитать ему или что-нибудь рассказать, но потом настаивать стало стыдно. В конце концов, он сам был виноват в своем незавидном положении, и никто не обязан был нянчиться с ним дольше, чем им позволяло время. За окном стояла, как назло, ясная теплая погода, и сквозь открытые ставни Иан слышал, как во дворе разговаривают и смеются работники, как ржут лошади в конюшне, как мастер Лютик прохаживается по винодельне, напевая что-то или вслух спотыкаясь на непослушных строках очередного стиха, как шумит река и ветер проходится по виноградным лозам, буквально подначивая мальчика — выходи, ну где же ты? Мы тебя заждались. Но госпожа Йеннифер, которая лично руководила его лечением, строго запрещала ему даже помышлять о том, чтобы сбежать, грозя страшными последствиями. Последствий — вроде непонятного «кровоизлияния в мозг» — Иан не боялся, но вот подводить госпожу Йеннифер, которой обещал быть послушным, совершенно не хотелось. Под вечер того дня, когда Иан готов был уже взвыть от бесконечного лежания и созерцания потолка, к нему пришел отец. Он заходил и раньше. Иногда, просыпаясь ночью, мальчик скорее чувствовал, чем видел его присутствие рядом с собой. Отец сидел у его кровати, не спал, молчал и, кажется, следил, чтобы Иан ни в коем случае не перестал дышать во сне. Маленький эльф понятия не имел, откуда в нем взялось это знание. Он просто понимал, словно слышал мысли отца, невыраженные, не облаченные в слова, но такие понятные. И, не открывая глаз, Иан поворачивался на бок, высовывал из-под одеяла ногу или руку — затем лишь, чтобы отец беззвучно поднялся, подошел и укрыл его поплотнее, а иногда — сжал его пальцы в своих или осторожно поцеловал в лоб. После таких моментов Иан всегда засыпал крепче, не слыша вечного шума в голове, без плохих снов и тревог. Сегодня же у отца в руках была флейта. Он присел на край кровати, оценивающе окинул Иана взглядом. — Думаю, завтра ты уже сможешь встать, — вынес он вердикт, — голова у тебя не болит? В глазах не двоится? Иан прислушался к себе, решив ответить честно — в предыдущие дни ответы на эти вопросы давались ему с трудом, но обмануть отца было невозможно. — У меня ничего не болит, — проговорил он, усаживаясь в постели повыше, — и я бы хотел пойти ловить светлячков. Можно? — Завтра, — повторил отец. Он устроился поудобней, пробежался пальцами по гладкому корпусу флейты, мельком улыбнулся, — хочешь, я тебе сыграю? Иан замер. С того дня, как мастер Лютик подарил отцу флейту, тот ни разу к ней не притронулся — мальчик был в этом совершенно уверен. Он не слышал ее звуков в доме или из сада. И сейчас отец говорил так, словно собирался поделиться с сыном сокровенной тайной, в которую никого больше не посвящал. — Конечно, — поспешил согласиться Иан, и отец, снова улыбнувшись, поднес мундштук флейты к губам, аккуратно, словно прощупывая пульс на теле раненной птицы, пробежался по отверстиям пальцами, помедлил секунду, припоминая мелодию, и наконец заиграл. Музыка была простой, незамысловатой, без резких переливов, как в песнях мастера Лютика, но и без унылой монотонности, как в этюдах, под которые танцевали на балах. Отец играл, словно вил длинную сверкающую нить из невесомой белоснежной шерсти, чтобы потом сплести из нее тонкие кружева — только тронешь, разорвутся. Иан никогда прежде не слышал ничего подобного. При нем на музыкальных инструментах играли только люди, и он вдруг с кристальной ясностью понял, что игра эльфа — это совершенно другое дело. Отец, казалось, не просто выдувал воздух и формировал звуки, правильно ставя пальцы — он сам вливался в эти мягкие тягучие звуки, тянулся к Иану, и мальчик ощущал, как светящаяся паутина опутывает его — желая не пленить и покалечить, но укрыть, защитить и согреть. В музыке отца не было четких фраз, не было ритма — он просто рассказывал без слов долгую, хорошо знакомую любому эльфу историю — и Иан слушал — и слышал в ней то, чего никто бы не смог поведать ему на словах. И очень скоро, через несколько долгих пронзительных минут, мальчик ощутил, как увлажняются его глаза, но за эти слезы ему было совершенно не стыдно. Это была естественная, самая верная реакция на его первое настоящее знакомство с самим собой, как с эльфом. Отец сидел, повернувшись к нему здоровой половиной своего лица, откинув волосы назад, и золотой закатный свет, льющийся в окна, очерчивал его спокойные тонкие черты, выделял каждую темную веснушку, подкрашивал багрянцем опущенные тяжелые ресницы, и Иану в какой-то момент начало казаться, что это он сам держит флейту и играет на ней. Казалось — отдай отец инструмент ему, мальчик сможет с ходу повторить мелодию, ни разу не ошибившись. И ему вдруг невыносимо захотелось попросить попробовать сыграть — но он не отважился. Не потому что боялся, что отец откажет, а потому что не хотел его перебивать. Наконец эльф опустил флейту, и пару мгновений в спальне висела тишина — густая, как янтарь, в котором музыка оставила свои четкие отпечатки. Иан вдохнул — вроде бы впервые с тех пор, как отец заиграл. Слова были не нужны — ни благодарность, ни восхищение, ни просьба повторить. Все это было излишним. Отец проводил его по тропе мелодии ровно настолько, насколько было позволено, и Иан остался стоять, как над зеркальной поверхностью лесного озера, глядя на самого себя, и наконец-то узнавая себя в отражении. Отец повернулся к нему и улыбнулся. Понял, видимо, какой эффект произвел на мальчика, и был удовлетворен результатом. — Спи, — сказал он тихо, — завтра наконец будет праздник, которого все так ждали. Иан в первую секунду даже не понял, о чем он говорит. Но потом, просияв, улыбнулся. — И будут пирожные и малиновый сок? — спросил он, опускаясь головой на подушку. — А как же, — отец поднялся и, держа флейту одной рукой, второй расправил на Иане одеяло, и тот поспешил закрыть глаза, чтобы поскорее наступило завтра. Он даже не понял, как заснул, но проснулся от того, что кто-то аккуратно трогал его за плечо. Иан, недовольно заворчав, попытался увернуться — по его ощущениям за окнами стояла еще глубокая ночь. Но рука оказалась настойчива. — Ну же, просыпайся, — раздался над ухом недовольный голос отца, — сам же жаловался, что тебе скучно и надоело лежать. Иан открыл один глаз и огляделся. В комнате действительно царили жемчужные предрассветные сумерки, но отец стоял над его кроватью, полностью одетый, с плащом, накинутым на плечи, и своей извечной косынкой на голове. Одежда Иана лежала рядом с ним на кровати — и к обычному набору из штанов, рубахи и куртки прилагался еще и дорожный плащ. — Мы куда-то едем? — Иан поспешил сесть, на миг испугался, что сейчас у него все поплывет перед глазами, и его вернут в постель, но ничего не произошло. Голова была ясной, и даже сонливость слетела с мальчика. — Едем, — подтвердил отец, — скорее, пока весь дом не перебудили. Одевайся. Вылезем в окно. У Иана заколотилось сердце. Никогда за все годы его жизни отец не предлагал ему вылезти в окно — и никогда он не видел его таким воодушевленным, будто взрослый эльф замышлял какую-то детскую шалость. Терять такой момент было преступлением, и Иан принялся стремительно одеваться. — Но как же праздник? — спросил он, но исключительно для порядка. — У нас будет свой праздник, — пообещал отец, нетерпеливо топая ногой по полу, — я совершенно не настроен весь день наблюдать, как ведьмак и бард напиваются и горланят песни. Они сделают вид, что устроили торжество для нас с твоим папой, но понятно же, что дело совершенно не в этом. Быстрее, Иан. Забыл что ли, какой слух у ведьмака? Еще минута промедления, и он нас вычислит. Иан был уже готов. Он застегнул у горла пряжку плаща, выпрямился по струнке, как солдат, готовый слушать командира. Отец подошел к окну, сел на подоконник, перекинул ноги наружу. — Давай сразу за мной, — сказал он, — я подстрахую. С этими словами эльф легко скользнул вниз, ухватился руками за раму, а потом бесшумно спрыгнул в сад. Иану никакая страховка не требовалась. Он много раз вылезал из этого окна, и за время болезни совершенно не растерял своих навыков. Секунда — и он уже скользил по лозе, тянущейся до самой земли. Внизу отец подхватил его — но не для того, чтобы уберечь от падения, а, кажется, просто, чтобы обнять и на миг прижать к себе. Таких нежностей Иан от него почти никогда не видел, и сейчас решил, что эльф просто тоже ужасно рад сбежать с собственного праздника. Воодушевление отца передалось и мальчику, и он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться от радости, пока они тишком пробирались к конюшне. Там, в тени навеса, удерживая под уздцы двух коней, стоял папа — тоже в дорожной одежде, плаще и со странной конструкцией из ткани на голове — такую Иан видел у бродячих торговцев и гвардейцев-арбалетчиков. На миг мальчику стало неловко — может, ему тоже стоило покрыть чем-то голову? Но тогда отец бы принес ему нужную деталь одежды… — Со мной поедешь или с папой? — спросил отец. Он подошел к одному коню — высокому, почти полностью белому, с мягкой серой гривой. — С папой, — выбрал Иан — сивая кобыла с отметиной в форме бабочки на лбу внушала ему куда больше доверия, чем ее белый собрат. Отец кивнул, а папа подхватил мальчика на руки и сам усадил его у луки седла, потом уселся следом. Обернувшись напоследок, Иан заметил, что в дверях поместья стоит, поблескивая металлической оправой темных очков, Варнава-Базиль и, чуть улыбаясь, смотрит им вслед. Мальчик хотел было сказать, что их засекли, и нужно поторопиться, но, кроме него, дворецкого, кажется, никто не заметил, а он не спешил возвращаться в дом и будить хозяев. Возможно, Варнава-Базиль тоже был в сговоре, и должен был следить, чтобы беглецов не остановили. В это охотно верилось — роль заговорщика подходила дворецкому, как никому другому. Они выехали за ворота бок о бок, и Иан подставил лицо холодному утреннему ветру, треплющему волосы. Предрассветный час пах медом и поздними яблоками. Мальчик так залежался в кровати, что почти успел забыть, как красиво бывало вокруг на заре. Солнце, еще не появившееся из-за горизонта, подкрасило облака в молочно-голубые и лиловые цвета. Ночные птицы и цикады уже не пели, а утренние — еще не проснулись, и над бескрайним серебристым полем стояла торжественная, полая, как пустой сосуд из-под вина, тишина. Казалось — крикнешь, или даже слишком громко вздохнешь, и она рассыплется, как первый иней с ветвей. Дорога под копытами лошадей стелилась ровно и плавно, ехали, не спеша, не разговаривая, и Иан, пригревшись в сильных папиных руках, даже начал задремывать. — Ты представляешь, как они разозлятся? — спросил папа неожиданно. Он не повышал голоса, будто тоже попал под очарование рассветной магии, но в тоне его слышалось легкое волнение. — Ты представляешь, насколько мне на это наплевать? — в тон ему поинтересовался отец. Папа хмыкнул, и Иан почувствовал, как он покачал головой. — Откуда ты вообще узнал об этом выступлении? — поинтересовался он, и отец гордо вскинул голову, будто собирался признаться, что выпытал эту тайну у местных разбойников. — Кто-то приклеил плакат прямо у ворот винодельни, — ответил он тоном каким делятся настоящими секретами, — и я уверен, Иану представление эльфского цирка понравится гораздо больше, чем пьянка твоих друзей. Иан встрепенулся, услышав незнакомое слово. — Цирк? — переспросил он, — что это? — Вот, что натворила твоя политика, — трагично ответил отец, поведя плечами, — ребенку почти восемь лет, а он понятия не имеет, что такое цирк. — Я не запрещал циркачам въезд в Вызиму, — возразил папа, — просто твои сородичи не больно-то хотели в нее возвращаться. — Интересно, не потому ли, что их всех изгнали еще при твоем драгоценном Фольтесте? — осведомился отец, и Иан вдруг почувствовал, как волшебное очарование распускающегося утра тает, и родители, кажется, погружаются в настоящую перебранку. — Анаис выпустила эдикт, по которому им разрешено было вернуться в город, — ответил папа разрушительно серьезно. — Чтобы нарваться на очередной погром в трущобах или облаву в Храмовом квартале? — ядовито переспросил отец, и Иан, спеша спасти ситуацию, подергал папу за рукав до того, как тот успел ответить что-нибудь обидное. — Так что такое цирк? — спросил он настойчиво. — Увидишь, — таинственно ответил отец, но спор на этом, казалось, закончился. К Турнирным полям они выехали, когда уже совсем рассвело. Солнце проглядывало сквозь туманную взвесь облаков, и, несмотря на ранний час, вокруг было уже полно народа. Иан, привстав в седле, оглядывался по сторонам. Посреди поля был возведен широкий цветастый шатер, на верхушке которого, едва треплемый легким ветром, покачивался алый с золотом флаг. Перед шатром был возведен широкий, увитый лентами и поздними цветами помост. Рядом с ним толпились дети — в яркой одежде, от которой у Иана зарябило в глазах, и он в своей зеленой куртке и буром плаще показался себе возмутительно ненарядным для такого сборища. Взрослые сидели на низких скамьях, а, кому не хватило места, стояли вокруг помоста. Над толпой висел, как рассветный туман, гул голосов, из шатра раздавалась музыка — не похожая ни на что из того, что приходилось Иану слышать прежде. Музыканты играли на лютнях, флейтах и барабанах, выстраивая, вытачивая, как скульптуру из куска дерева, четкий гипнотический ритм, под который хотелось не танцевать, а застыть и смотреть, гадая, откуда же доносятся звуки. Коней остановили у высокой деревянной ограды. Папа спешился и помог вылезти из седла Иану. Тот оробел, но не желал этого показывать — лишь крепко вцепился в руку человека. Тот ободряюще сжал его пальцы. — Идем, — шепнул он, — подойдем поближе. Отец тоже уже стоял рядом с ними, и — удивительное дело — скинул с головы капюшон и оглядывался по сторонам с плохо скрываемым восторгом. Иана это его выражение ободрило куда сильнее, чем слова папы, и он разулыбался, наконец давая себе почувствовать происходящее. Музыка, голоса и толпа больше не пугали, а интриговали его, и он начал с нетерпением предвкушать, что же будет, будто именно этого ждал все время, пока лежал в постели. Ладони папы он, впрочем, не отпустил, но, когда они начали пробиваться сквозь толпу поближе к сцене, тот взял его на руки и усадил себе на плече. Теперь Иан мог по-настоящему окинуть взглядом окрестности. В небольшом отдалении он заметил раскрашенные в разные цвета палатки — оттуда доносились аппетитные запахи жарящихся пирожков, карамели и специй. Музыканты, оказалось, прятались прямо за помостом, и играли на своих инструментах с таким пылом, будто хотели выжать из музыки все до капли. Люди, едва замечая их, пропускали троицу вперед, и наконец, на границе детского столпотворения, папа остановился. На скамьях им места не нашлось, но Иану и так все было прекрасно видно. Отец остановился рядом — плечом прижался к плечу папы, и такой широкой улыбки мальчик не видел на его лице никогда в жизни — ей не мешал даже проглядывающий из-под платка шрам. — Я так давно не видел таких представлений, — шепнул он, обращаясь сразу и к Иану, и к папе, — лет сто, не меньше. Ну и толпа! — Конечно, тут толпа, — хмыкнул папа, — в Туссенте эльфов не видели столько же, сколько ты не видел циркачей. — Тише, — шикнул на него отец, — начинается. Музыка смолкла рывком, будто все исполнители враз поперхнулись звуками. Люди в толпе тоже притихли и устремили взгляд на сцену. Пару мгновений висела тишина, потом из-за разлетевшихся пол шатра на помост выступил высокий рыжеволосый эльф в ярко-голубой тунике, подхваченной алым кушаком. Он вышел на центр сцены и развел руки в стороны. — Приветствую почтеннейшую публику! — объявил он, — труппа Огненного Яссэ рада быть здесь, в сказочном Туссенте, и представить вашему вниманию свое сказочное представление! По всему выходило, что Огненным Яссэ был он сам, потому что эльф торжественно раскланялся под дружные аплодисменты толпы — Иан тоже захлопал изо всех сил. Эльф обернулся на каблуках, будто хотел всем и каждому продемонстрировать яркость своих одежд, потом взмахнул руками, и вокруг его ладоней закружились прозрачные золотистые бабочки, похожие на всполохи огня. Они взметнулись вверх, к светлеющему небу, и аплодисменты превратились в овацию. — Это магия? — шепотом спросил Иан у папы, — он волшебник? — Я думаю, фокусник, — шепнул папа в ответ, будто была какая-то разница, и отец снова шикнул на него. — Конечно, он волшебник, — заверил он Иана. Огненный Яссэ, меж тем, сделал еще один широкий пас руками, и теперь между его ладоней завибрировал, забился, как плененная птица, клубок огня. Яссэ поднял ладони, и огонь поплыл вверх, вслед за бабочками, к небу, но эльф не дал ему подняться, махнул рукой, и шар прокатился по толпе детей, вызывая радостные визги и вскрики. Иан застыл в ужасе — вот сейчас у той девочки у самой сцены загорятся косы! Но этого не случилось. Шар, разросшись до размеров спелой тыквы, вдруг рассыпался искрами, покрывая все вокруг мерцающими алыми блестками. Отец зааплодировал первым. Яссэ поклонился, одернул свою рубаху, повернулся лицом к толпе. — А теперь, добрые жители Туссента встречайте — Лайло и его братья покажут вам настоящие чудеса эльфской ловкости! Яссэ отошел в сторону, и на сцене вместо него появились три почти совершенно одинаковых эльфа, поклонились, а потом начали вытворять такое, что Иан засомневался, что они тоже не были иллюзией, созданной волшебником. Эльфы прыгали, вставали друг другу на плечи, выписывали в воздухе сальто, подлетали почти до самого неба, потом сплетались в общий клубок, и наконец рассыпались в фантастические фигуры из собственных тел, гибких, как податливая мягкая глина. Под конец этого представления у Иана уже в глазах рябило от их кувырков, и он покрепче вцепился в папу, чтобы не упасть с его плеч на землю. — Ты в порядке? Голова не кружится? — тихо, видимо, чтобы отец не услышал, спросил тот, и Иан отрицательно мотнул головой, хотя она действительно начинала кружиться. Вслед за акробатами снова выступил Яссэ, показал еще несколько трюков с огнем, но на этот раз к нему присоединилась хрупкая, прозрачная, как пламя свечи, и такая же рыжая, как он сам, эльфка в почти незаметном платье. На этот раз волшебник творил свою магию вокруг нее, и волосы девушки, и без того огненные, вспыхнули под его руками. Толпа ахнула, но она, сделав изящный пируэт, смахнула пламя, взяла его в руки и закружилась, рисуя в воздухе вокруг себя причудливые пылающие знаки. В какой-то момент Иан совершенно потерялся во времени, и про себя лишь надеялся, что представление никогда не закончится. И ровно то же самое — он знал это — ощущал стоявший рядом отец. Мальчик понимал, что его собственный восторг происходил еще и от того, как радовался всему вокруг обычно серьезный, даже временами печальный эльф. Наконец, когда очередные трюки были позади, Яссэ снова вышел на сцену и поднял руку, призывая публику к тишине. — А теперь — приветствуйте! — заявил он, — Виенна, по прозвищу Соколица, продемонстрирует исконно эльфский талант к стрельбе из лука. Иан не понял, что произошло, но отец, до этого буквально купавшийся в собственном веселье, вдруг застыл, почти заледенел, протянул руку и сжал ладонь папы. Тот покосился на него удивленно. — Уходим, — шепнул отец, и Иан, совершенно не понимая, что происходит, смотрел на эльфа во все глаза. От радостного возбуждения не осталось ничего — лицо отца стало бледным, заострилось, как после тяжкой болезни, а единственный глаз нервно забегал вокруг. — Мы не можем, — ответил папа неожиданно серьезным тоном, — толпа. К тому же, может быть, ты ошибся. — У эльфов не бывает одинаковых имен, — безнадежным тоном ответил отец, но стремиться из толпы перестал, смирившись. На сцене, меж тем, появилась красивая эльфка в струящемся зеленом платье. Тяжелая черная коса была перекинута через не по-женски широкое плечо. Медовые глаза заскользили по толпе, а на точеном лице заиграла ехидная, даже жестокая улыбка. В руках эльфка держала большой четырехплечный лук, а за спиной ее виднелся колчан со стрелами — насколько мог видеть Иан, вполне настоящими, с тонким серым оперением. — Добрые зрители! — заговорила Соколица, и голос ее поплыл плавно, стелясь к земле, как болотный туман. — для следующего номера мне понадобится доброволец. Разумеется, в толпе тут же взлетело вверх несколько десятков рук, но Соколица обвела их равнодушным взглядом и наконец задержала его на отце, который пытался сжаться, спрятаться и стать невидимым. — Я вижу, на представление сегодня пришел наш собрат, — объявила лучница, — большая редкость для этих земель. Прошу, незнакомец, поднимись ко мне, покажем вместе, что умеет Старший народ. Иорвет молчал и не двигался с места, а толпа, обратив к нему сотню глаз, начинала волноваться, подбадривать его и свистеть. Соколица стояла, расправив плечи, и протянув к нему руку. Отец сомневался еще пару секунд, а потом, не взглянув ни на папу, ни на Иана, зашагал к сцене сквозь расступающуюся толпу. По пути сбросил с плеч плащ, и по хлипким ступеням на помост поднимался уже, высоко подняв подбородок, легкими, скользящими шагами. Он остановился рядом с Соколицей, и та, склонив голову к плечу, как настоящая хищная птица, оглядела его с ног до головы. — Кто это? — тихо спросил Иан, но папа лишь мотнул головой. — В моем колчане — настоящие стрелы, — сообщила эльфка, подтверждая догадку Иана, — одно неловкое движение, и жизнь твоя оборвется, брат мой. Как тебя зовут? Пусть толпа скандирует твое имя, если тебе суждено сегодня умереть. — Иорвет, — отчеканил отец, и люди вокруг сцены захлопали, подхватив и передавая из уст в уста его имя. — Здравствуй, Иорвет, — Соколица улыбнулась. В руке, свободной от лука, появились сразу три красных наливных яблока, и эльфка протянула их отцу. Тот взял, и она отступила на несколько шагов. — Поставь одно на голову, — скомандовала Соколица, — а другие держи в руках. Я буду стрелять по ним. Иана вдруг охватило противное, тянущее чувство — очень похожее на то, что он ощутил, когда его выловили из реки, и страх смерти плавно вползал в его грудь. Сейчас он ощутил то же самое — но на этот раз боялся не за себя. Он никогда не видел настоящей казни, лишь читал о них, но теперь все выглядело в точности, как в тех романах, где злодея вели на эшафот. Отец — обвиненный и приговоренный — стоял перед Соколицей, готовый принять свою участь. И Иан хотел бы закрыть глаза или хотя бы отвести взгляд, но никак не мог перестать смотреть. Плечи папы окаменели, он сам не двигался и вроде почти не дышал. Когда Иорвет встал в нужную позицию, эльфка отошла еще на несколько шагов — теперь они стояли по разные стороны сцены, — подняла лук и заложила первую стрелу. Иан так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони, но он не обратил на это внимания. Толпа скандировала имя его отца, но, когда Соколица натянула тетиву, вокруг обрушилась пугающая, вязкая тишина. Стрела вылетела с легким свистом, а потом с глухим стуком врезалась в яблоко на левой ладони отца. Люди не аплодировали, будто каждый из них вдруг точно осознал, что происходит. И Иану захотелось крикнуть, спрыгнуть на землю, побежать к сцене и закрыть отца от очередной стрелы своим телом. Снова звякнула тетива, и второе яблоко, с правой руки, отлетело в сторону, пронзенное. На этот раз Соколица опустила лук и внимательно посмотрела на отца. Она, казалось, хотела в последний раз взглянуть на его лицо и запомнить его таким, каким видела — бледным, но совершенно бесстрастным. А, может быть, эльфка надеялась увидеть в нем хотя бы тень страха. Но Иан знал — весь страх достался ему, а отец, когда стрела войдет ему в глаз, не дрогнет и не пошевелится. Эльфка снова подняла лук, и на этот раз, когда она спускала тетиву, Иан все же зажмурился. Публика вокруг, дрогнув, снова раскололась аплодисментами и криками — люди скандировали имя отца, а Иан боялся открыть глаза и увидеть, что радуются они тому, что эльф упал на сцене замертво. — Все кончилось, — шепнул папа, и это ничуть не помогло. Лишь когда рядом послышался тихий, дрожащий голос Иорвета, мальчик отважился посмотреть. Отец прятал лицо, но Иан заметил, как дрожат его губы. — Сука, — выдохнул он едва слышно. — из моего собственного лука… Представление подходило к концу, но Иан больше не смотрел на сцену — ни на очередные трюки волшебника, ни на поклоны артистов. И когда толпа начала редеть, он шепотом попросил папу спустить себя на землю, и, пока они шли обратно к лошадям в молчании, вцепился, что было сил, в ледяную руку отца. У самой ограды, где уже нетерпеливо топтался на месте белый жеребец, Иан, не оборачиваясь, услышал шаги за спиной. Ему не надо было оглядываться, чтобы понять, кто шел за ними. Соколица остановилась в паре шагов, и смотрела все так же — хищно склонив голову к плечу. — Вернон Роше, — выговорила она, как страшное оскорбление, — какая неожиданная встреча. Папа молчал и глядел на нее в упор — тем самым прямым взглядом, от которого невозможно было скрыться. Отец же развернулся к эльфке и опустил руки, сверля ее глазом. Иан опасливо прижался к нему, будто боялся, что Соколица пришла закончить начатое. Но лука у нее в руках больше не было. И самое жуткое — она приветливо улыбалась. — Виенна, — ответил за папу Иорвет. — Ты снова удивлен, командир, что я все еще жива, не так ли? — эльфка усмехнулась, еще раз пробежала глазами по лицам родителей, и наконец остановила взгляд на Иане. — Не бойся, соколенок, — сказала она ласково, — посмотри на меня. Иан, преодолевая панику, посмотрел. Медовые глаза эльфки теперь казались каплями янтаря — неожиданно теплыми. Она сделала полшага к мальчику, но папа выступил вперед, преграждая ей путь. — Ты боишься меня, Вернон Роше? — спросила Соколица участливо, но папа снова ей не ответил. Эльфка хмыкнула и глянула на Иана, — как тебя зовут, соколенок? — услышал мальчик. На миг маленький эльф захотел, чтобы кто-то из родителей остановил, перебил его, не дал ему заговорить со странной женщиной. Но оба безмолвствовали. И мальчик понял, что теперь — слово за ним. Он запрятал страх поглубже, выступил вперед, навстречу эльфке, и гордо поднял голову, как делал отец, отвечая на неудобные вопросы. — Иан аэп Иорвет, — гордо отчеканил он. — Это не твое имя, — покачала Соколица головой, и Иан почувствовал, как Иорвет сжал кулаки. — Ты очень красивый, соколенок, — с удивлением мальчик заметил, как янтарь ее глаз плавится, а в чуть опущенных уголках собирается влага. Но наваждение длилось мгновение, потом Соколица снисходительно покачала головой, — Я не собиралась убивать твоего отца, — сказала она, — просто хотела поздороваться. Иан хотел было ответить, что для этого хватило бы простого «Привет», но смолчал, не отводя глаз от лица женщины. — А еще у меня есть для тебя подарок, — помедлив, добавила она. Быстрым жестом, как Огненный Яссэ творил свою магию, Соколица извлекла из складок платья тонкую, немного потертую, явно очень старую флейту, протянула ее Иану, — я берегла ее для тебя. Возьми. Иан все еще держался за руку отца, но тот вдруг ослабил хватку, выпуская его, и мальчик был вынужден отцепиться. Флейта в ладони женщины — такая невзрачная, совсем не похожая на мерцающий подарок мастера Лютика — странным образом манила его. Будто это и вправду был дар, предназначенный именно для него, и Иан не стал задумываться, откуда Соколица знает его и почему хранила для него этот подарок. Он шагнул к ней ближе, протянул руку. Когда флейта переходила из ее пальцев в его, эльфка на мгновение сжала ладонь мальчика, и того словно обдало коротким теплым порывом ветра — взгляд Соколицы изменился, стал печальным, глубоким, как трещина на льду замерзшей реки. Она почти сразу отпустила его и отступила. Иан сжал флейту, глядя на Соколицу во все глаза. — Если захочешь снова посмотреть представление, — проговорила эльфка дрогнувшим голосом, — мы здесь еще три дня. А потом уедем, чтобы никогда не вернуться. — Спасибо, — ответил Иан и удивился, как хрипло прозвучал его голос, — милсдарыня. — Меня зовут Виенна, — напомнила эльфка, потом развернулась и стремительно зашагала прочь. Иан стоял, сжимая в руках неожиданный подарок, не решаясь обернуться к молчаливым родителям. Он чуял, что произошло нечто очень важное, недоступное его пониманию, но не знал, стоит ли спросить, или мучиться неизвестностью дальше. — Иан, — папа первым нарушил молчание, — если хочешь, мы пойдем за ней. Мальчик удивленно обернулся — зачем бы ему хотеть догонять Соколицу? Он ведь уже поблагодарил ее за подарок. Папа смотрел не на него — его выжидающий взгляд был устремлен на отца. Тот стоял, поджав губы, сверля глазом круп сивой кобылы. Потом резко обернулся к Иану. — Это, мой мальчик, — выговорил он, — твоя мама.