Пять стадий принятия неизбежного и Коннора

Когда Гэвин видит его в первый раз, ему открыты только часть лица и беспокойные руки — все остальное загораживает терминал, из-за которого Гэвин и выглядывает. Он не помнит прежде никого подобного — явно новое лицо в участке, и, черт возьми, какое это лицо: ровный профиль, тонкие губы, широкая челюсть. И все это будто сбрызнуто родинками и мелкими, едва заметными веснушками по носу. Когда незнакомый парень чуть поворачивает голову, следя за тычущим зло в телефон Фаулером, падающая тень вычерчивает скулы, и он становится еще в несколько раз сексуальнее. И это не говоря уже о руках — крупные, но узкие ладони, длинные пальцы, аккуратные лунки ногтей, острые костяшки, все те же родинки, мелькающие завлекающе на коже. Гэвин безбожно залипает, прикидывает шансы того, что проебал объявление о появлении нового сотрудника в участке, вспоминает только о слухах о новом андроиде — якобы будущая замена им, непродуктивным кожаным мешкам. Гэвин цепляется за эту мысль ровно в тот момент, когда приподнимается со своего места, чтобы оценить остальное, скрытое за терминалом, — и падает обратно на стул с грохотом, крутанувшись резко к своему столу, отворачиваясь моментально. Чувство, которое возникает, когда он видит яркие, белые буквы на сером пиджаке и неоновый треугольник Кирберлайф над сердцем — над ебаным насосом, — сравнимо только с внезапным ударом под дых. Так Гэвин знакомится со слухом — Коннором, чертовым андроидом со скулами, родинками и нервными руками — и познает первую фазу принятия. Потому что конечно, черт возьми, нет, ему не мог понравиться андроид. Эти ребята забавные хрени, и полезные тоже, но ничто не в силах заменить живого, дышащего человека, когда дело касается такой тонкой темы. А те извращенцы, что пользуются услугами секс-кукол… извращенцы, и этим все сказано, Гэвин уверен. Как можно трахать игрушку, настолько смахивающую на человека, и не ловить эффект зловещей долины? Гэвин вздрагивает, лишь представляя — и он не представляет родинки, молочную кожу, узкие губы, ловкие пальцы, нет, абсолютно точно — передергивает плечами и возвращается к работе. Пока он заполняет накопившиеся отчеты по недавно закрытому делу, незаметно успевает наступить ночь. Гэвин как раз допивает остывший уже кофе, скривившись от мерзкого вкуса, и довольно предвкушает, как пойдет, наконец, домой, когда в отдел заваливаются Крис с заляпанным кровью, покоцанным андроидом, Андерсон и — бляяять. Гэвин разворачивается на пятках на все сто восемьдесят от выхода, который перегородили вошедшие, машет Крису, который как раз кивает на допросную, помогает тому втолкнуть закованного в наручники андроида в комнату и не смотрит на второго андроида в ебаных родинках. С Коннором он сталкивается нос к носу — нос к подбородку?.. черт, этот тостер на ножках еще и охуенно высокий, пусть и не дотягивает до медведя-Андерсона — прямо в дверях у комнаты наблюдения. Между ними и пяти дюймов не наберется, с такого расстояния можно разглядеть дочерта сложную имитацию кожи — ему даже щетину приделали, вырисовали помимо родинок и поры, и мелкие пигментные точки веснушек, и тонкие складочки морщинок, и даже про тонкую кожу под глазами, вечно у полицейских темнеющую от суточных смен, нервняка и тонн кофе, не забыли. А вот сами глаза — странные, так до безумия похожие и такие нечеловеческие, слишком влажные, блестящие, андроид смотрит сверху и взгляд у него… Странный у него взгляд, думает Гэвин, отшатывается с колотящимся сердцем и проходит внутрь, не замечая, как заинтересованно продолжают еще некоторое время следить за ним темные глаза. Андерсон допрашивает сошедшую с ума машину, но робот сидит словно… робот — сломанная, безответная кукла, Гэвин поджимает губы и не смотрит на другого робота — в трех футах от него, неотрывно смотрящего за стекло, вызывающего подспудно странные чувства и навязчивую мысль — если теперь любая машина может наебнуться и начать крошить всех вокруг, может ли так же случиться и с этим Коннором?.. Гэвин не боится. Конечно, он не боится, пфф, он всегда может пристрелить свихнувшуюся жестянку, но на всякий случай вжимается лопатками в стену, отстраняясь дальше. В конце концов, это же просто переносная лаборатория, так? Даже удобно, наверное, все экспертизы сразу и не надо ждать, пока умники соизволят выслать отчет, носить технику не надо — сама себе ходит, сканирует, наверняка и за кофе послать можно. Гэвин уже почти успокаивается, но тут возвращается Андерсон, бросив бесперспективное дело по разбалтыванию девианта. А когда Гэвин предлагает чуть надавить — а что, с людьми иногда даже один намек срабатывает, а этот робот ведь уже один раз среагировал как раз на угрозу от человека, — эта нихуя не просто лаборатория вмешивается в разговор — и Андерсон, блять, пускает одну жестянку к другой. Допросы — это работа офицеров полиции. Что такого сможет сделать этот Коннор, что не смогут они? И захера ему в голос добавили эту хрипотцу, будто он только из постели вылез? Гэвин закатывает глаза, взмахивает руками и поворачивается к стеклу, готовясь говорить сакраментальное «а я же говорил», когда андроид облажается. Гэвин готовится — и сжимает в карманах кулаки так, что пальцы начинают ныть, не может отвести взгляда и проклинает этот день. За односторонним стеклом андроид бросает взгляд в отражающую поверхность — а кажется, будто прямо в глаза, поправляет свою и без того идеальную внешность — и что вообще за чертовщина, какой придурок запрограммировал его на это? — обходит девианта, проводит длинными пальцами по столу и садится выверенным движением напротив, разворачивая, открывая папку, раскладывая в полной тишине фотографии, прикрепленные к делу. А после он складывает ладони на столе, подается чуть вперед, и Гэвин давно уже не видел настолько грамотного давления. Впечатляется даже Андерсон — впечатляется даже, блять, ебанный девиант, начинает ерзать, смотреть, цепляется на закинутую удочку, дергается в какой-то момент и зажимается, едва не соскальзывая — и Коннор тут же смягчает позу, голос, проявляет не сочувствие — имитирует, блять — но понимание. За стеклом девиант раскалывается, а перед стеклом Гэвин обтекает, и даже не может — не хочет, потому что, конечно, это ничуть не возбуждающе — точно сказать, из-за чего конкретно — того, как это выглядело, или того, как профессионально это было сделано. Андроид-детектив. Безупречная машина. Просто. Нахуй. Все катится в гребанный ад, дорогие пассажиры, остановок, блять, не предвидится. Одна железка — пластмасска? из чего они вообще собраны-то — начинает упрямиться, а Крис не может пристукнуть и вытащить уже чертову машину из-за стола, вторая лезет со своими никому не нужными комментариями, Гэвин злится, закипает… Взрывается почему-то Коннор, позволяет себе угрожать, загораживает собой девианта, смотрит сверху — и так, что у Гэвина одновременно холодеет в груди и вспыхивает в паху, и он выхватывает пистолет раньше, чем успевает подумать. Восстание машин. Ебанное восстание машин, вот что это такое, именно так все и начинается. Старикан Андерсон окончательно, видимо, спился, Гэвин смотрит с секундным недоумением на дуло чужого пистолета, а после матерится и уходит. Ну их, пусть сами разбираются, а он — умывает руки, у него смена уже пару часов как закончилась. Ночью, дома в кровати, Гэвин сдается. Бурлящий в крови совсем недавно адреналин зудящим ощущением пробегает по коже, в голове все крутятся сцены прошедшего дня, пока из всего сонма не остается несколько очень ярких картинок. Светлая кожа, длинные пальцы, родинка у костяшки большого. Такие руки охуенно чувствовать на теле, и чтобы теплые, обязательно теплые, он же думает про человека, да, определенно про человека, чтобы скользили, мяли, и наверняка хватка сильная, уверенная, вот так, да… Гэвин выгибается на простынях, дышит чуть чаще и отчаянно жмурится. По телу разливается томление, вместо своих рук он представляет чужие, ведет по груди, цепляет соски, потирая, пока те не твердеют, прихватывает и сбивается с ровного дыхания от стрельнувшего по телу удовольствия. Грудь у него никогда не была прямо очень чувствительной, но представляя, как мог бы мучать сладко, касаться, ласкать его другой… Ладони скользят дальше, ниже, по животу, он дразнит сам себя, проводя вдоль кромки боксеров, пробегаясь кончиками по все более отчетливо вырисовывающемуся контуру встающего члена. Под тонкой тканью становится все теснее и горячее, Гэвин закусывает губу и думает дальше. Про губы и думает. Узкие, верхняя чуть вздернута в капризном изгибе, яркие на белом скине — на белой коже, то есть, черт, черт возьми! — с жесткой складкой в уголке, но кажущиеся такими мягкими, и какие бы они были на вкус, как бы целовали — напористо, податливо, черт, а он, наверное, и не умеет целоваться, но было бы все равно охуенно, Гэвин бы мог научить — и как целовать, и взять в рот член, идеально же смотрелось бы… Гэвин стонет, втягивает в рот пару пальцев, мнет свои губы, размазывая слюну и надавливая на язык, второй рукой, не выдержав, забираясь под ткань и стягивая резинку под яйца, обхватив крепко член, в пару движений заставляя тот окончательно окрепнуть. Связных мыслей в голове все меньше, собственные рамки запретов сдвигаются все дальше, и ладонь все более удобно скользит, плотно, хорошо, заставляя забыть, заставляя не задумываться, не отрицать, просто отдаться горячей фантазии, запретной, сладкой мысли. Длинная, изящная шея, кадык — зачем кадык, он же не ест и не глотает?.. — даже тут точки более светлых родинок, широкие плечи, жесткие, наверняка он весь жесткий, плотный, совсем не живая плоть под искусной имитацией, из чего их все же делают, таких, сука, идеальных, зачем такое лицо и голос еще этот… Гэвин думает, как бы он звал его, низко, хрипло, как назвал бы по имени, и глухо мычит в ладонь, прикусывает костяшки и стонет, рывком убрав руку, вскидывает бедра, толкаясь уже хаотично, сжимает в горсти плотно поджавшуюся мошонку, плавится и каждый выдох теперь заканчивается тихим стоном. В его мыслях — качающаяся в такт движениям прядь волос, навалившаяся сверху тяжесть, горячие — пожалуйста, пожалуйста, пусть они будут горячие, боже, как же хорошо — руки, твердые бока под сжимающими их коленями, немного, еще совсем немного, он почти… Гэвин стонет, содрогается весь, мысленно нарисованная картинка дополняется последней деталью — темные, видящие насквозь глаза машины и вспыхнувший на виске резкой голубой вспышкой диод — и его выбрасывает в ослепляющий оргазм. И, черт, нет, конечно же он дрочил не на… Гэвин засыпает быстрее, чем успевает додумать мысль.