Пять стадий принятия неизбежного и Коннора

Окей, ладно, да. Гэвин думает об андроиде. Конноре. Как о нем, блять, не думать, эта сволочь теперь везде, таскается по офису, высматривает, вынюхивает что-то. Притащился в комнату отдыха, сука, испортил все настроение одним видом, еще и начал артачиться, сам уже как гребаный девиант. Гэвин не сдержался, вмазал, хорошо так, даже железку проняло — Гэвин и не думал, что сработает, бил, как привык с людьми. И пока андроид сползает перед ним на колени, внутри расползается что-то темное, душное, алчно поднимает голову злорадство, даже ноющие от удара костяшки — жестянка и правда на ощупь совсем не человек, ткань и пружинящий слой скина едва ли смягчили отдачу твердого корпуса, из чего бы он ни был — не отвлекают от момента превосходства. Гэвин уходит, растирая руку, прекрасное настроение держится ровно до вечера.  Следующий вызов — в андроидский бордель, Гэвин исходит на желчь в два раза чаще обычного, Крис, прибывший с ним на дело, то и дело посмеивается и даже соглашается в чем-то. Гэвин оглядывается внутри, кривится на пошлые цвета, с интересом осматривает раздетых в одно, даже не очень-то сексуальное, белье дроидов, его всего передергивает — завлекающие тела, может, и проработаны хорошо, только вот все как под копирку: одно выражение лица, одинаковые улыбки и кромешная пустота в глазах. Вот уж у кого ничего человеческого, пусть и внешне вроде выглядят также, настолько глухую пустоту разве что у нариков и психбольных встретишь. Ни с теми, ни с теми трахаться не тянет. Не то, что у Коннора, — Гэвин вновь морщится, — того пусть и выдает блеск, но взгляд мертвым совсем не назовешь. Гэвин развлекается, пытается представить Коннора в одной из прозрачных колб, но даже в собственной фантазии тот так смотрит, что Гэвин отмахивается от мысли. Нет, пластиковому супердетективу не место среди секс-кукол, к сожалению, хотя в отрыве от борделя представить того в одних плавках, а то и без… Гэвин ловит себя на мысли и заводится за секунду от нуля до ста — или со ста до тысячи, не то, чтобы он и до этого был спокоен — и становится совсем невыносимым. И это ему еще даже не сказали, что дело уходит к чертовой парочке неразлучников — а ведь всего день прошел. Всего день! Гэвин не знает, как будет терпеть робокопа и дальше. Он и не терпит. На второй стадии он задерживается дольше всего. Проходит день, еще один, чертов Коннор то и дело мелькает перед глазами, все также исключительно вежливо посылает Гэвина с его приказами, спрашивает время от времени что-то, на первый взгляд невинное, но он уверен, — а все вокруг твердят, что Гэвин параноит, чтоб их — что их местный Терминатор его подъебывает. Гэвин то и дело хватается за пистолет, и только тогда Коннор съебывает от него, чует, жопа пластиковая, что рука не дрогнет выстрелить. Время убыстряет ход, машины реально восстают — а он ведь говорил! — андроид корпусом наружу выступает со всех экранов, Гэвин мимолетно думает, каков Коннор без скина — и тем же вечером избивает грушу в зале, а после дома зло, но все равно умопомрачительно горячо дрочит на вспыхивающую перед глазами картинку. На горизонте маячит ФБР и закономерный итог — их сладкую парочку таки просят вон с дела. Гэвин наблюдает, сощурившись, фыркает и уходит было выпить кофе, но замечает идущего в архив Коннора. Он не помнит, чтобы жестянка до этого крутился рядом с уликами, у него и раньше-то доступа не было, а сейчас он и вовсе не пришей к кобыле хвост — дело у ФБР и им облажавшийся андроид-охотник вряд ли нужен. Коннор опять иронизирует, Гэвин опять хватается за пистолет, бесится и уходит. Пока он перекидывался любезностями с Коннором, в отделе явно что-то произошло — Тина шепотом рассказывает, что Андерсон врезал агенту, что прибыл от Бюро — и в глубине души, как настоящий полицейский, Гэвин неистово одобряет, так их, крокодилов в отглаженных костюмчиках — но все настолько увлеклись бесплатным представлением, высыпались к пропускному пункту, что участок — пустой. А один слишком самостоятельный андроид ошивается в закрытой для доступа зоне. У Гэвина и правда не дрожит рука, когда он стреляет, вот только Коннору хоть бы хны, пуля выбивает искры из стены там, где до этого была голова андроида. У Гэвина шумит в ушах от адреналина, он сосредоточен как на настоящем задержании, но все равно едва замечает, когда его лишают оружия, пружинит весь, пытается бить, но Коннор — ни единого лишнего движения, не атакует сам, только блокирует, но при этом так, что Гэвин уже чувствует наливающиеся синяки. А потом вообще нихуя не чувствует, пока не обнаруживает себя валяющимся мордой в пол под взглядом половины офицеров и агента ФБР. У того подбит нос и наливается смачный синяк, и это немного утешает. Гэвин надеется никогда больше не встретить ублюдка, хотя, вспоминая драку, внутри все дергает нездоровым энтузиазмом, Иерихон — старый корабль, стоящий в порту сколько Гэвин себя помнит, — взрывается, события несутся совсем кувырком, и вот уже баррикада у центра утилизации, журналисты облепили сетку вокруг, Сеть лихорадит, Гэвин видит того самого агента — Перкинс, что ли, — нацгвардия окружает скучковавшихся андроидов, и чем бы ни закончились переговоры самопровозглашенного лидера жестянок, Гэвин и без того знает — вся эта толпа собралась не для того, чтобы всего лишь побряцать оружием на потеху писакам. И так и есть, безоружных андроидов перебивают, словно мух, Гэвин морщится — со стороны это выглядит суперплохо для политической верхушки, от и так небольшой толпы остается жалкая кучка, и Гэвин… Гэвин, конечно, ненавидит Коннора, определенно ненавидит, и все они ведь всего лишь машины, но как-то это, черт возьми… Андроиды целуются, и это настолько внезапный ход в духе романтических боевиков, что, видимо, спецназ охуевает не меньше Гэвина — и госпожа президент охуевает, похоже, не меньше, думает Гэвин, глядя, как, повинуясь неслышному приказу, отступают бойцы. Но потом раздается взволнованный голос ведущего, картинка переключается и все встает на свои места — по широкой улице марширует будто бесконечно тянущаяся вдаль колонна одинаковых мальчиков-девочек в как под копирку белой униформе, и на фоне этого вышагивающий впереди — не машинно-единым, но четким, задающим ритм пульсу Гэвина шагом, — Коннор выглядит ослепительно. Гэвин определенно ненавидит этого андроида. Когда Гэвин отключает трансляцию, на его лице все еще блуждает незамеченная им самим улыбка. Сочетанием каких-то диких условий восстание машин, пусть и мирное, все же проходит успешно, общество бурлит, Гэвин предчувствует головную боль, бессонные сутки и полный пиздец, а копы ведь не эти неутомимые машины, чтобы двадцать четыре на семь и без перерыва на пожрать, посрать и покурить. Видимо, кто-то свыше слышит его, и, блять, слышит как-то хуево — Гэвин приходит на работу утром и обнаруживает там. Ебучего. Блять Коннора. Он будто из-под воды слышит собственный рык, бросаясь вперед, не обращает внимания на заблокированную руку и бьет вновь туда же, куда в первый раз, в самое солнышко, он помнит, как подействовало, сейчас эта машина получит… Костяшки болят точно также, а вот андроиду хоть бы хны, он смотрит — и Гэвин видит злорадство там, за этими жутко-живыми стеклышками, — перехватывает резким движением, а потом мир крутится у Гэвина перед глазами и в лицо ему прилетает стол. Или точнее это Коннор его в стол лицом укладывает, скула и нос взрываются болью, Гэвин сдавленно выдыхает и в следующий момент оказывается на свободе. Когда он подрывается, Коннор поправляет педантично галстук, кривит губы в откровенной ухмылке, и Гэвина почти физически скручивает от желания врезать по этим губам — и от желания, — но тут появляется Фаулер, Коннор бросает взгляд в угол потолка — ах ты ж тварь пластиковая, он еще и камеры взламывает одним взглядом! — Гэвин отмахивается от вопроса о помятом виде и следит, прищурившись, как Коннор вслед за капитаном уходит в аквариум, и уже догадывается, что будет дальше. И естественно, естественно, Коннор работает теперь с ними — опять. Доброволец, блять, из Иерихона, и Гэвин знает. Это не будет просто. Они сталкиваются. И сталкиваются. Срутся — Гэвин поливает Коннора дерьмом, Коннор выгибает бровь и посылает в ответ так завуалированно-тонко, что сам факт, что андроид так может — это уже само по себе оскорбление. Дерутся — Гэвин нападает и раз за разом оказывается приложен к какой-то поверхности, и он никогда не признается, что считает каждый такой раз. И тем более никогда не признается, что вспоминает о том, как близко в такие моменты Коннор, во время фантазий так часто, что в какой-то момент у него встает прямо в отделении. Они одни в пустом коридоре у туалетов, в участке только еще несколько сонных дежурных и все они в офисной зоне. Коннор держит его руку в захвате, всем телом удерживая вжатым в стену, у него действительно горячие руки и неожиданно теплое дыхание — и нахера ему дышать-то?.. У Гэвина мурашки разбегаются по загривку, вниз по спине течет горячая волна и сводит бедра, Гэвин замирает, задерживает дыхание, только бы не заметил, только бы не понял… — Серьезно, Гэвин? Хриплый голос звучит прямо над ухом, и Гэвин выдыхает судорожно, жмурится, а блядский Коннор делает что-то странное, прижимается будто волной, и член дергается от такого, а перед глазами в черноте расплываются цветные круги. Он раскрывает рот, но вновь не успевает, Коннор отпускает его — теперь обе ладони лежат на стене по бокам от Гэвина, — и вновь на самое ухо растекаются ядом слова: — Это ведь и есть то, чего тебе на самом деле хочется? И да, так и есть, и, блять, не пошел бы Коннор нахуй, вот такие вот люди нелогичные. Он так и говорит — иди нахуй, Коннор, — и подается было назад, но Коннор не отступает, и Гэвин лишь вжимается в него спиной, задницей, прикусывает губу — он одновременно и опасается, и жутко заведен. Его вера в то, что однажды он одолеет чертову жестянку, уже давно дала трещину, и если тот только захочет… Коннор неожиданно дергается — одновременно машинно и очень по-человечески неловко, — и твердые ладони проходятся по бокам, на что Гэвин замирает, охуев. — Мог бы ведь получить уже давно. Что? — Что? — А можешь — сейчас. Гэвин моргает и чуть оборачивается через плечо, внутри все вновь замирает, на этот раз от странной смеси неверия и надежды. Он не знает, что ожидает увидеть, но видит — разверзнувшуюся бездну, голод и огни пожарища. И если бы он с самого начала не знал, что Коннор чересчур живой для простой машины, сейчас бы не мог не поверить в это — так смотрят только живые. Те, которые хотят. Гэвин знает. Гэвин видит такой взгляд в зеркале. Гэвин облизывается судорожно, отворачивается так резко, что что-то щелкает в шее и неприятно стреляет мерзким теплом, но даже это не отвлекает от нарастающей внутри бури. Гэвин ждет, что будет дальше, но они так и замирают. Раздражающая сейчас ткань любимой обычно куртки не дает даже почувствовать как следует чужие руки, и Гэвин вновь чувствует подтачивающую и так шаткое терпение злость и скалится. — Что, электронный девственник не знает, что делать дальше? — чужой фырк заставляет сжать кулаки и сощуриться. — Информированное согласие, Гэвин, иначе это может быть расценено как насилие. — Ой, а то ты чураешься насилия, — глаза закатываются на автомате, — чтобы подраться со мной, ты разрешения не спрашиваешь. — Не смеши, какие драки? К тому же, ты правда хочешь, чтобы я озвучил очевидное? — Гэвин закатывает глаза и фыркает. Он прекрасно знает, кто каждый раз является зачинщиком. — Нет, — а после, пока не передумал, зажмуривается и выпаливает, — Да. Коннор молчит так осязаемо озадаченно, что Гэвин издает нервный смешок — смотрите-ка, все же довел жестянку, — и добавляет уже увереннее: — Да, я хочу этого. — Этого? — Гэвин не знает, как Коннор это делает, но голос его — и без того, блять, будто недостаточно горячий — отдается вибрацией внутри, что-то — рот, черт, это рот — касается края уха, дыхание обдает шею, ладони вновь проходятся по бокам, на этот раз под курткой, но все еще так дразняще, так недостаточно, весь жар злости, что еще оставался, окончательно переплавляется в возбуждение, и Гэвин. Гэвин сдается. — Хочу тебя. И оказывается в бешеном водовороте. Куртка стянута к локтям, сковывая руки похлеще наручников, Коннор ведет — мокро, контрастно теплому дыханию прохладным — языком по загривку, кусает, и Гэвин вздрагивает, выдыхает резко, упирается лбом в стену, тянется назад и хватается руками, за что достает — скользкую ткань пиджака, узкие бедра, дергает на себя и стонет — от того, как Коннор вжимается, от того, что Коннор вообще поддается этому рывку. Они все еще посреди коридора в чертовом полицейском участке, Гэвин бормочет что-то о дежурных, получая незамедлительный ответ о местоположении каждого, вспоминает о камерах — Гэвин, а как, по твоему, я слежу за тем, где они — и окончательно забивает, выгнувшись, прикусив губу и замычав, когда чужая ладонь скользит и под свитер тоже. Коннор пока не делает ничего особенного, но от одной мысли, что это именно этот невыносимый андроид, идеальную рожу которому все еще хочется начистить, тот самый, с которым они так вдохновенно лаются уже который месяц… Тот самый, что с первого своего появления покоя Гэвину не дает — от этого пробивает мелкой дрожью, каждый открытый касаниям участок тела становится будто в десятки раз чувствительнее, и на изучающие касания хочется шипеть — этого чертовски мало, и не место затягивать, не время сейчас ходить вокруг да около, и вообще!.. Коннор, видимо, улавливает, вновь притискивает к стене, неожиданно кусает — Гэвин давится воздухом и судорожно сглатывает, дергается, еще раз — и стонет, склоняет голову вниз, подставляясь под губы, островатые зубы, прохладный язык странной текстуры. Шея горит, но Гэвин не думает в этот момент о возможных следах, голову туманит и ведет по-страшному, он так долго представлял, как это вообще может быть, но реальность оставляет фантазии далеко позади. Реальность — она вот, здесь и сейчас, ее можно потрогать, услышать, почувствовать. Гэвин цепляется за бедра Коннора, рычит, дергает стянутыми руками и стряхивает, наконец, куртку, когда Коннор на секунду отстраняется, а в следующий момент упирается ладонями в стену и прикусывает предплечье, потому что твердые пальцы без предупреждения скользят сразу под пояс джинс и сжимают так правильно, что на секунду слабеют колени. Гэвин тянется свободной рукой вниз, расстегнуть джинсы, получает по ней от Коннора, но успевает только возмущенно вскинуться — Коннор сам расстегивает ширинку, ловко и быстро, тянет ниже, подцепляя большим пальцем и белье, и вся ситуация дикая — и дико заводящая. Гэвин мусолит рукав рубашки, глуша слишком откровенные стоны, а Коннор перебирает пальцами, проводит вдоль ствола медленно, будто примеривается, а после обхватывает крепко, идеально, трет головку, и удержать гортанный стон уже не получается. Гэвин жмурится и подается назад, бьется будто в ловушке между Коннором и стеной, откидывается затылком на так удобно подставленное плечо — и чуть не умирает, когда Коннор — удерживающий его крепко хваткой вокруг талии, отдрачивающий мерно и почти жестко, так, что внутренности скручивает от возбуждения — Коннор ведет губами по взмокшему виску Гэвина почти нежно, касается мимолетно языком и спускается поцелуями ниже, до скулы. Хочется стонать, кричать и скулить, хочется поцеловать эти тонкие губы, хочется не так, не украдкой в тишине ночного участка, где все, что может Гэвин — цепляться одной рукой за пряди Коннора, царапая ногтями загривок, удерживаясь, и упираться второй в стену, толкаясь бедрами вперед жадно и рвано. Жар внутри нарастает, закручивается спиралью. Коннор вновь вылизывает шею — губы касаются загривка, а кончик языка мажет аж по горлу, и Гэвина перетряхивает всего — язык у Коннора явно длиннее, чем человеческий. Очередное напоминание о нелюдской природе приходит снизу — по члену будто неожиданно проходятся покалывающей мягкими волосками кисточкой, а после касаются гладким-гладким, еще более теплым, чем скин, и Гэвин распахивает глаза и опускает голову рывком, убирая ото рта закрывающую обзор руку. Вид темных — не белых, практически черных, отмечает краем сознания — пластиковых пальцев с тонкими, подсвеченными синеватым швами сочленений, — такими гладкими, что даже чувствительная головка не ощущает стыков, — на фоне ствола и налившейся багрянцем головки действует настолько ошеломляюще, что Гэвин задыхается, уже даже не стонет и больше не может отвести взгляд, завороженный, едва держащийся на ногах и не видящий уже толком периферию — только длинные пальцы на собственном члене, широкое запястье, мерцающую голубым границу скина. Где-то за ухом раздаются щелчок, негромкое гудение и треск статики, Гэвин сначала дергается — от звука — а после вздрагивает крупно, всем телом, от понимания — это Коннор так стонет, блять, у него же наверняка чувствительные сенсоры на ладонях, и этот их коннект, еще и нализался небось данных, гребанный анализ улик… Гэвин не выдерживает, выгибается в крепком объятии, вжимается весь — в Коннора, в стену, вновь в Коннора, толкается в крепкую хватку гладкого пластика, заходится дрожью и кончает — громкий вскрик тонет в накрывшей его рот ладони, и впившиеся в лицо пальцы вызывают вторую волну, перед глазами плывет и темнеет, уже не только колени, но все тело слабеет, наливается тяжестью, и первые секунды после сокрушающего оргазма Гэвин стоит исключительно силами вновь обхватившего его Коннора. В конце концов он вздыхает глубоко, шатается, но цепляется за стену и вновь может стоять ровно, дышит глубоко и хрипло, разворачивается и приваливается к многострадальной стене спиной. В голове пусто, там ни гнева, ни отрицания — блаженная тишина. Коннор напротив: растрепавшиеся пряди, сбитые ворот и ослабленный галстук, блестящие еще больше обычного глаза и испачканные ладони — на одной слюна Гэвина, на второй его же сперма. Гэвину даже шутить лениво, но он не может не, ухмыляется расслабленно, кивает на руки: — Проанализируешь? Взгляд у Коннора становится ироничным, но не злым, тонкие губы чуть улыбаются, и Гэвин чувствует фантомные касания на загривке, сожалея, что так и не удалось попробовать их на вкус, и это сожаление колючим шариком цепляется внутри, грозя в дальнейшем перейти в самоедские размышления, но пока что — пока что Гэвину все так же лениво и хорошо. — Думаю, с меня уже достаточно твоего биоматериала, Гэвин, — Гэвин фыркает и пожимает плечами, поднимает тяжелые руки и застегивается, заправляя обмякший член в трусы. Коннор идет к туалетам, когда Гэвин склоняется за своей курткой, и слышит, как тот его окликает. Он поднимает взгляд и так и зависает — полувыпрямившись и с раскрытым ртом. Коннор, поймавший его взгляд, подмигивает, слизывает длинно белесые капли с черного пластика, мажет пальцами по языку в своем фирменном жесте, уже ставшим известным на весь отдел, и ухмыляется как засранец. Коннор выглядит восхитительно. — Секс мне понравился больше драк. Ну, так, тебе на подумать. И скрывается за дверьми. А Гэвину и правда есть о чем подумать.