Пять стадий принятия неизбежного и Коннора

Не проходит и полминуты, как спину накрывают теплые ладони, и Гэвин выдыхает глубоко, трется лбом, но тут же шипит — прямо под головой оказывается грань металлической вставки, и ощущения не самые приятные. Сверху раздается смешок, Гэвин смотрит искоса — даже без скина выражение лица считывается легко — мимика Коннора лаконичная, но очень выразительная. Улыбается, засранец, щурится весело. Гэвин улыбается в ответ и тянется за поцелуем — он получается неспешным, тягучим, таким сладким, что низ живота вновь сводит желанием. Коннор продолжает улыбаться, но взгляд его становится мягче, пробегается по телу вниз и любопытно там замирает — а после он и рукой тянется, стирает одевшимися в скин пальцами одинокую каплю, влажно блестящую на черной матовой пластине паха, и тянет в рот, кладет на язык дальше, в средний отсек — Гэвин помнит, что это как раз для лабораторного анализа, ждет уже, заранее нахмурившись, результатов, но Коннор только мелькает закружившимся — вновь чистым голубым — диодом и улыбается. — Что, и никаких комментариев? — Социальный модуль подсказывает мне, что это было бы неуместно, — вновь насмешливые интонации, Гэвин фыркает и закатывает глаза. — А то ты всегда следуешь указаниям этого модуля. Коннор смеется — Гэвин засчитывает себе победу и довольно ухмыляется. Смотреть на искренние улыбки и слышать его смех оказывается очень приятно. — В этот раз я решил внять совету. Комментарий будет по другому поводу — нам надо в душ. Гэвин осматривает себя, чуть залипает на том, как под проворными пальцами возвращается на место до щелчка пластина отсека на животе и вновь скрывается под будто текучим пластиком — если бы не трогал руками, не ощущал под ладонями этих складывающихся сами в себя сегментов, не знал, насколько тверд материал, то подумал бы, что это такая же жидкость, как скин. И как раз скин Коннор не спешит возвращать полностью — проявляются лицо и волосы, ключицы и плечи, ноги — от аккуратных длинных стоп до середины бедра. Выглядит откровенно странно, может, даже чуть пугающе, но не отталкивающе. Гэвин ведет любопытно пальцами по сверкающей голубым границе и чуть дергается от щекотки, фыркает весело — забавное ощущение. В душ они добираются еще минут через десять — стоило им сесть, Коннор вновь оказался так близко, и следующие минуты пропадают в поцелуе, и этот язык… Гэвин официально объявляет его своим кинком — хотя стоит признаться честно, что весь Коннор кажется каким-то одним сплошным кинком. Вопросов к тому, кто разрабатывал такую внешность, накапливалось все больше. Под душем залипают оба. Коннор — на капли, Гэвин — на кайфующего Коннора. Стоило догадаться, что считывать удары мелких случайных капель, их разлет по телу и скользящие вниз дорожки наверняка должно быть, если заморочиться и не отсеивать ощущения, не запарно в плане просчетов данных, но как раз расслабляюще. Даже забавно, насколько андроидам и людям в итоге могут оказаться по душе одинаковые вещи — каждым по своим, схожим или различным причинам. Гэвин решает добавить и от себя — поворачивает выгнувшего бровь Коннора к стене, выдавливает на руку пахнущий апельсином гель — он ведь не повредит? нет, Гэвин, я же только рассказывал о герметичности; ой, только не становись опять мистером занудой — и начинает водить по гладкому пластику, по мягкому скину, который то и дело норовит исчезнуть из-под пальцев, прослеживает едва заметные стыки. В какой-то момент все тело Коннора — даже поверх скина! — расцвечивается вновь голубыми линиями, и Гэвин смеется. Он одновременно и полностью расслаблен, и взбудоражен. Исчезли все причины стресса последней недели: дело закрыто, а Коннор в его квартире, и, кажется, и в жизни теперь тоже. Но при этом передержанная усталость после работы и признание Коннора переплавились в нервное возбуждение, и уснуть еще явно не скоро получится.                Впрочем… насчет сна ему еще явно рано думать. Коннор разворачивается к нему передом, смотрит сверху, улыбается, в каплях воды он похож на какого-то водного бога — нет, скорее духа, фейри, слишком наглый взгляд, слишком кривая улыбка — слишком настоящий он, реальный, живой, здесь и сейчас. Не бог, и не дух, и не фейри — андроид, присланный из блядской Киберлайф, чтобы испортить жизнь Гэвину — а потом сделать все лучше, чем было все последнее десятилетие. Гэвин усмехается, тянется и целует первым эти мягкие губы, жесткие, если вздумается укусить, обнимает широкие плечи и смеется сам себе тому, насколько Коннор подходящий — по всем чертовым параметрам. Поцелуй становится глубже, горячее, сладкая истома, еще теплящаяся внутри после первого оргазма, истлевает, разгорается новым, ничуть не меньшим огнем. Гэвин гнется, когда чужие ладони надавливают на поясницу, и тихо охает, невольно вжавшись еще теснее, когда задницу сминают сильные пальцы. Внутри вспыхивает, крутит, Гэвин чертыхается и целует снова, все развязней — чертовски давно его не накрывало так, чтобы отказывал мозг и хотелось просто не выпускать из постели сутками. В конце концов, как бы хороша ни была его выносливость, пик гормонального бума, когда можно было устраивать марафонные забеги на целую ночь, уже прошел. Гэвин останавливает Коннора только когда тот давит уже между ягодиц, вспоминает про обещание с языком и вспыхивает — и надеется, что только внутри, хотя метнувшийся к его лицу взгляд быстро разубеждает его в этом. — Стой, подожди. Подожди. Коннор и правда останавливается, но не отпускает, смотрит вопросительно и все еще поглаживает задницу, бедра, до безумия чувствительный копчик — и как только догадался? — а Гэвин прикусывает губу, встряхивает головой и смаргивает влагу с ресниц, щурясь, чтобы капли из все еще льющего душа не попадали в глаза. — Слушай, я давно… не был принимающей стороной, окей? Мне надо подготовиться. Ты можешь подождать… — Я могу помочь. Коннор невозмутим, конечно же, он, как обычно, невозмутим, даже вновь тянется руками, куда не надо — то есть надо, но не сейчас! — но Гэвин мотает головой и фыркает, вновь останавливая, перехватывая за запястья. — Это, блин, весьма интимно, Коннор, — стоит ему это сказать, как он тут же осекается, потому что Коннор так выразительно выгибает бровь, что Гэвин теряется — ему засмеяться или ударить наглеца. Но вскоре Коннор хмыкает, смотрит мягче, а после — лукавее, склоняется, и голос его становится ниже, отчетливее проступает так нравящаяся Гэвину хрипотца. — Я собираюсь разложить тебя на постели, Гэвин, и хорошенько вылизать внутри. А после — трахнуть пальцами. Это недостаточно интимно? Мурашки — целый, блять, табун мурашек сбегает по его спине к ставшей яблоком раздора заднице — и от тембра, и от смысла самих слов. Гэвин хочет сказать — это другое, и это и есть другое, люди, блять, стыдятся всей этой биологической хуйни, которая не была массово сексуализирована, как та же сперма или слюна, но Коннор — он не человек, андроид, у него другая система оценок и морали, он не испытывает стыда — за это уж точно, — он не испытывает отвращения к подобному, и Гэвин представляет: как позволит Коннору, упрется в стенку душа, прогнется, даст себя раскрыть, вымыть, подготовить. Это должно быть стыдно — и это стыдно, это должно смущать — и, да, охрененно смущает. Это не должно отзываться такой волной возбуждения, но отзывается, и Гэвин невольно сильнее сдавливает чужие запястья, сглатывает тяжело. Что этот андроид с ним делает. — …потом. Как-нибудь. Не сейчас. Черт, Коннор, я… — Коннор не дает договорить, обхватывает ладонями лицо, улыбается чуть. Не настаивает — целует мягко, бормочет в губы, что ловит на слове, отпускает и подмигивает, выскальзывая из душа. Гэвин не смотрит вслед, прислоняется лбом к прохладному кафелю и давит в себе желание побиться пару раз головой о стену — он и не помнит, когда в последний раз так сильно смущался, но это определенно было еще до того, как ему стукнуло тридцать. Коннор отзывается слишком многим внутри, и не то, чтобы это было плохо, но Гэвин отвык — отвык, что пробираются так глубоко, что столько о нем видно — столько всего становится вывернуто наружу, всплывает на поверхность, и это для человека, а уж как много сможет увидеть андроид, для которого, кажется иногда, и стен не существует… Гэвин мысленно дает себе пощечину, скалится и отталкивается от стенки. Нахуй рефлексию, важны только факты. А факты таковы, что Гэвина угораздило влюбиться — и Гэвин пока что боится задумываться о том, как давно — в самого невыносимого андроида-засранца в мире, что это каким-то чудом оказалось взаимно — а вот вопрос о том, как Коннор-то умудрился, уже куда интереснее, — и что этот самый андроид, у которого даже члена нет, уже довел его до пары-тройки крышесносных оргазмов и ждет, когда сможет довести еще до одного. И это все, что сейчас важно. Когда Гэвин выходит из душа, на ходу вытирая волосы, и заходит в спальню, Коннор лежит, развалившись на кровати, уже затянутый целиком в скин. Гэвин залипает на длинные ноги, краем сознания отмечая, что синие простыни были выбраны им на прошлых выходных наобум не зря — на темном фоне светлая кожа Коннора почти светится, и родинки на таком контрасте тоже выделяются еще сильнее. Нет, спроектировавший его дизайнер определенно был тем еще извращенцем. Гэвин заползает на кровать, нависает над Коннором, а после падает — коварный андроид подсекает руки, но не дает удариться, ловит со смешком и укладывает на себя, пока Гэвин пытается выматериться и унять зачастившее сердце. Гэвин вскидывает голову, хочет уже высказать все, что думает, но лицо Коннора оказывается слишком близко — глаза Коннора оказываются слишком близко, Гэвин выдыхает шумно — и жмурится, отвечает на поцелуй, раскрывая рот, впуская гибкий язык, вздрагивает мелко, стоит представить, как этот язык окажется внутри совсем в другом месте. Задница поджимается невольно, и Коннор своими ладонями явно это чувствует — губы чуть изгибаются в улыбке, пальцы крепче прихватывают за бедра, раздвигая сильнее. Коннор отрывается от его рта, и вслед за языком тянутся тонкие, быстро обрывающиеся влажные ниточки — внутри у Коннора куда более мокро, чем обычно, наверняка подкрутил уровень смазки — и эта возможность андроида полностью контролировать свое тело в который раз вместо отвращения отзывается у Гэвина восхищением и почти завистью. Коннор меняет их местами, и Гэвин откидывается на подушки, заводит руки за голову под чужой хваткой, разводит колени, пуская Коннора ближе, и вскоре весь оказывается под андроидом — Коннор не пушинка, он весит, пожалуй, побольше Гэвина, но тяжесть эта приятная, не душит — Коннор нечеловечески балансирует на коленях, не вдавливая человека под собой совсем уж в кровать. Он явно знает, что надо делать — что хочет делать, — и Гэвин окончательно расслабляется, отдавая инициативу в чужие руки. Коннор не торопится. Теплые губы исследуют шею, Коннор не чурается ставить укусы и расцветающие багрянцем засосы — он только еще в начале, перед самым первым, зовет вопросительно по имени, и Гэвин и тогда, как сейчас, без слов запрокидывает голову, открывая шею. Будет сиять метками на весь ДПД — ну да и похуй, пускай, блять, завидуют. Коннор и правда определенно имеет план действий, но в каждом его касании чувствуется интерес и любопытство, и осознание, что для Коннора это впервые, заставляет прикусить губу и зажмуриться — невольный стон вырывается лишь шумным выдохом, но не остается незамеченным. Коннор усиливает старания — Гэвин все же стонет коротко, когда теплые губы накрывают сосок, а после прохладный язык дразняще ведет по кругу, Гэвин комкает в пальцах подушку и гнется — и вскрикивает на укус, не болезненный, но резкий, чувствительный по раздразненной плоти. Гэвин рискует бросить взгляд вниз — и очень зря, Коннор отвечает своим, ухмыляется и облизывается, облизывается, облизывается — длинный язык тянется дальше, выше, темно-розовый кончик плавно переходит в белую, почти прозрачную часть с тянущимися в глубине синими жилами. Гэвин смотрит как завороженный, следит, как скользит Коннор вниз, по животу, паху, и язык влажно чертит дорожку следом — и эта еще не вся длина, он знает. Коннор не обходит стороной вставший давно член — оборачивает языком головку, скользит по стволу вниз, накрывает губами, сжав плотно. Горячее наслаждение наливается томно по всему телу с каждым касанием, Гэвин стонет вновь, толкается бедрами вверх — и Коннор придерживает его, но не отстраняется, дает двинуться дальше, вновь ощутить это сумасшедшее сдавливание узкой горловой трубки. Гэвин увлекается — нельзя не увлечься, минет от андроида оказался нереально охуительной вещью, но Коннор отстраняется под недовольный стон, прикусывает чуть внутреннюю сторону бедра у самого паха, заставляя вновь вскрикнуть, дернуться, довольно хмыкает — и подхватывает ноги Гэвина под коленями, поднимает выше, разводя, раскрывая для себя. Все звуки захлебываются еще в горле, Гэвин рывком опускает руки вниз, вцепляется в простыни, от предвкушения сводит живот и поджимаются пальцы ног. Промежности касается теплый выдох, Коннор чертит носом по бедру линию, ведет губами, касаясь напряженной мошонки, вычерчивает кончиком языка тонкий шовчик, ставит засос на другом бедре, еще один. Гэвин стонет тихо, откидывает голову назад — потолок плывет перед глазами, все тело одновременно и сковывает напряжение ожидания — и почти трясет от желания под ласками-пытками растечься в лужу. Коннор чересчур умелый, как для девственника, почти обидно — но обидеться толком Гэвин так и не успевает. Прохладный, мокрый язык лижет влажно и длинно — от копчика до яиц, и еще раз, надавливая сильнее, Гэвин дышит урывками и низко, протяжно стонет, когда Коннор все же толкается внутрь — тонкий кончик легко проникает по чуть растянутым стараниями Гэвина в душе мышцам, гладит изнутри, толкается дальше, назад — и вновь вперед. Язык — гибкий и сильный, прохладный, но Гэвин чувствует — тот теплеет внутри, нагревается, — он напрягает пресс, тянется и сам перехватывает себя под коленями, впивается в бедра до синяков. Коннор смотрит снизу — пошлый, горячий взгляд, пронизывающий от макушки до пяток, — вытаскивает язык, облизывается — и толкается вновь, но в этот раз вжимается лицом, давит и проникает дальше, глубже, и Гэвин не выдерживает, срывается в один стон, другой — и не может уже перестать. Тело дрожит непроизвольно, хочется выгнуться, качнуть бедрами, то ли отстраниться, то ли насадиться еще сильнее, но Гэвин только сильнее прижимает колени к груди, жмурится и тихо скулит — он сжимается вокруг скользящего внутри языка, но, обманчиво мягкий с виду, тот оказывается очень плотным по основной длине — и Коннору, черт возьми, совсем не нужен член, чтобы трахнуть Гэвина, тот отлично справляется и так. Дыхание срывается, отчаянно не хватает воздуха, мысли разбегаются из головы, не успев толком сформироваться — хорошо, так хорошо, горячо, четыре — пять? — дюймов гибкого языка заставляют едва не биться в судороге удовольствия, мягкие губы давят снаружи, кончик то и дело задевает простату, удовольствие топит с головой, накрывает волной цунами. Гэвин не соображает совсем, потерянный в жаре, стонет, когда Коннор тянет его за руки, но без вопросов разжимает подрагивающие от напряжения пальцы — тяжелые ноги без поддержки тут же разъезжаются по кровати, дрожат, от смещения язык проталкивается еще чуть дальше и Гэвина гнет над постелью в арку, срывая с губ протяжный стон-выдох. И еще один — когда Коннор переворачивает его, не вытаскивая свой блядский язык, и Гэвин не может, не может, не может держаться, руки дрожат, и он падает, вжимается лбом в подушку, скулит протяжно, и вцепившийся в бедра Коннор — единственное, что удерживает его ровно. Все тело ходит ходуном, напрягается и расслабляется в такт толчкам языка, Гэвин то горбится, подаваясь назад, то обессиленно выгибается, вжимаясь в кровать, хватая ртом воздух и все равно задыхаясь. Коннор позади вновь щелкает статикой, стонет по-своему, по-машинному, и этого много, слишком много и слишком горячо, это Коннор, и Гэвин не готов к тому, как будет горячо, сладко, полно. Узел внутри сжимается, стискивается и дергает, и Гэвина трясет в оргазме. …Гэвина трясет, но Коннор, — сволочь, блять, Коннор, пусти, дай кончить, дай, дай, пожалуйста… — Коннор перехватывает член под головкой и у основания, сдавливает аккуратно, но сильно и непреклонно, вытаскивает язык одним длинным тягучим движением, и Гэвин рушится на бок, содрогается весь, утянутый в неслучившийся оргазм, по щекам течет влага от переизбытка всего, но он даже не замечает — тянется дрожащей рукой, цепляется за запястье Коннора и рвано дышит, срываясь на короткие, охрипшие чуть стоны. Коннор безжалостен. Коннор отпускает пережатый ствол, подхватывает ногу Гэвина и опускает коленом себе на плечо, садится поверх другой — и Гэвин весь раскрыт перед ним, распахнут: припухшие губы, россыпь засосов и укусов по шее, плечам, по внутренним сторонам бедер, прижатый к животу, подтекающий член с обнаженной, поалевшей от напряжения головкой, поплывший совершенно, пьяный в ноль взгляд. Гэвину чертовски хорошо и чертовски плохо, тело чуть липкое от проступившего пота, тяжелое, непослушное, голос охрип и безумно хочется кончить. Так же безумно хочется, чтобы это никогда не кончалось. Коннор замирает на пару секунд, тянется после ко рту. Гэвин промаргивается, чтобы лучше рассмотреть — охуенное же зрелище, — но Коннор уже вновь держит крепко за бедро, целует-кусает у колена, а тонкие пальцы проезжаются подушечками по расселине. Гэвин жмурится — пальцы влажные, скользят легко, дразняще, большой давит на промежность за яйцами, заставляя вздрогнуть всем телом, выгнуться, уходя от слишком сладкого давления — но Гэвин едва может двигаться сам, Коннор держит крепко, надежно, и от такой ограниченности вновь почти выкидывает к границе оргазма. Подушка рядом оказывается очень вовремя, ее можно мять и кусать, глушить рвущиеся наружу глухие, вымученные стоны, потому что Коннор продолжает дразнить, трогает, гладит, потирает, едва давит, но не толкается внутрь, только вкруговую обводит сжимающийся под такими издевательствами вход. Гэвина бьет дрожь, удовольствия слишком много и ужасно недостаточно, он уже хочет просто подрочить, выплеснуть это натянувшееся в струну напряжение, но Коннор перехватывает руку, предупреждающе зовет по имени. От его тона становится ничуть не лучше, от проскакивающих в ровном голосе глитчей вовсе едва не темнеет перед глазами. А потом Коннор толкается — одним пальцем, сразу вторым, сгибает их, восхитительно длинные, внутри, и давит ровно на простату, от чего Гэвин вскидывается, вздрагивает весь, прячет лицо в изжеванной подушке, но стон все равно разносится на всю спальню — низкий, протяжный, жаждущий.  Коннор и правда — совершенно охуительным образом — безжалостен. Разводит пальцы внутри, прокручивает в запястье, вталкивается и протискивается третьим. У Коннора аккуратные, красивые, но крупные руки, пальцы — стройные, музыкальные, длинные, Гэвин вечно на них залипает — но внутри они ощущаются совсем по-иному. Коннор заполняет, растягивает, вталкивается сильно и глубоко, так, что костяшки давят на растянутый вход, большим пальцем вновь ласкает снаружи, и Гэвина трясет — мелко, сильно, бьет дрожью так, что Коннору приходится остановиться и крепче придавить собой. В комнате жарко, темноту разгоняют лишь тонкие полоски светодиодов под потолком, Гэвин дышит разгоряченным воздухом, и голову пьянит от мускусного запаха секса с тонкой, едва уловимой ноткой озона — так начинает пахнуть Коннор, когда недавно игрался со скином. Долгого перерыва Коннор не дает, не дает хоть немного спасть напряжению, Гэвин плывет совсем и скулит на новый толчок — выверенно-идеальный, резкий, Коннор трахает его размашисто, вжимает пальцы до упора и похлопывает подушечками по точке внутри, разнося электрические молнии по всему телу. — …Коннор, Кон, Кон, пожалуйста… — Гэвин даже не замечает, как бормотание прерывает протяжный скулящий стон, гнется, мечется на постели, чуть приходит в себя, только когда ласковая ладонь оглаживает бедро закинутой на чужое плечо ноги и бок. Гэвин открывает слезящиеся глаза, смотрит туманно, улавливает однобокую, горячую, одобрительную усмешку Коннора, взгляд кажущихся в темноте откровенно черными глаз — и вскрикивает, сжимается на толкнувшемся аккуратно четвертом пальце, тянется дрожащей рукой, но роняет на полпути, сжимает слабо простыни, прикусывает костяшку пальца. Тело не слушается совершенно, ходит ходуном, дыхания не хватает отчаянно, а задница ноет, посылая мазохистские искры удовольствия — Гэвин растянут ровно на той грани, когда это безумно горячо и еще не больно, несмотря на ноющее, тянущее чувство, с члена уже откровенно течет, Гэвину кажется, что он чувствует под скином андроида каждый стык, настолько чувствительной становится кожа. Когда лишенные этого скина черные пальцы оборачиваются вокруг мокрого от натекшей смазки ствола, Гэвину достаточно буквально одного движения и скользнувшей по головке твердой подушечки.  — Кон!.. Оргазм выбивает и дух, и дыхание, и голос, и само сознание. Гэвин стискивается на трахающих его пальцах, кричит почти, изгибаясь весь, запрокидывая голову и срывая голос в хрип, накатившее и обдавшее изнутри огненное марево даже не думает отступать, бьющая тело судорожная дрожь не затихает совершенно, и Гэвин проваливается в ласковую черноту, обмякая всем телом. Когда он приходит в себя, комнату обдувает легкий ветерок из приоткрытого окна, простыни определенно другие, не чувствуется липкости пота и спермы, задница чуть ноет, а горло саднит, но тело — охуительно тяжелое, наполненное горячей истомой, яйца пусты, а в голове — сладкий дурман. Гэвин не замечает Коннора, пока тот не нависает над ним, даже просто перекатить голову по подушке невероятно тяжело, но Гэвин справляется, расплывается в усталой, какой-то совершенно беззащитной улыбке, и Коннор сверху улыбается ответно, смотрит тепло, склоняется и целует — легко, чуть прихватывая губы, безумно нежно. Когда Коннор отстраняется, Гэвин, наконец, замечает, что тот сидит на краю кровати, и внутри неожиданно колет холодом — что, если Коннор уйдет сейчас. Он не успевает даже додумать, рвется бессознательно рукой и хватает Коннора за запястье. Гэвин отказывается отпускать, он, может, и мудак большую часть времени — но не идиот, и совершенно точно не хочет потерять это. Потерять Коннора. — Останься, — голос хрипит так, будто он выкурил пачку за раз, Гэвин откашливается и благодарно выдыхает, когда Коннор подносит стакан с теплой водой. Становится чуть легче, и Гэвин упрямо сжимает пальцы крепче, хмурит брови. — Останься, Кон. Коннор щурится, смотрит — так и хочется сказать испытующе, — Гэвин не отводит взгляда, хотя внутри все замирает в ожидании чужого решения. Но Гэвин уже признался себе, прошел все стадии принятия неизбежного, ведь, если так подумать — этот чертов андроид с первого взгляда выбил почву из-под ног и перевернул все с ног на голову. Гэвин задерживает дыхание — и Коннор улыбается, все линии его лица будто смягчаются, теплеет взгляд, и Гэвин заворожен совершенно — никакой код не сможет прописать такие изменения. Ничто не сможет сымитировать искренность — вот такую, живую, простую. Настоящую. Коннор забирается под одеяло, обнимает Гэвина, тут же подавшегося ближе, обнявшего ответно, и даже жесткость корпуса под скином совершенно не умаляет того уютного чувства, что окутывает Гэвина. Усталость после тяжелой недели, эмоциональных горок и двух охуенных оргазмов набрасывается на него с новой силой, и Гэвин закрывает глаза, ткнувшись лбом в твердое плечо и расслабляясь в чужих руках. Гэвин вырубается с мыслью, что счастливей он уже не будет. *** Гэвин просыпается от скользнувшего по лицу солнечного блика, и он еще только щурит взгляд, а Коннор уже как-то знает, что его человек — его человек, черт возьми, от этого не должно так перехватывать дыхание — уже не спит, и обнимает крепче, сдвигается весь чуть, вжимаясь сзади еще крепче, изгиб к изгибу, такой по-нечеловечески твердый, такой надежный. И солнце греет спереди, а Коннор сзади — Коннор, которому вообще не нужно спать, не обязательно лежать и дожидаться, пока несовершенный человеческий организм отдохнет, — чужой нос скользит за ухом, и сипловатый, низкий голос бормочет на ухо — доброе утро, Гэвин — а Гэвин. А Гэвин — теперь, вот теперь, — действительно счастлив.