I
Когда вчера вечером Тан вернулся в казарму разбитым и тихим после того, что случилось с Лином, все побоялись, тронув его, поднять бурю. Это был Лин. И каждый знал, что за него Тан бьет еще свирепее, чем за всё остальное. И тот, кто отдал приказ о наказании Лина, выше он званием или нет, навлек на себя… не гнев мальчишки, но гнев Рофира. Атэ решился говорить с Таном, только когда услышал о возвращении сто сорок второго. И тот буквально побежал — навстречу с призраком. Атэ проводил Тана глазами и замер у лазарета. И, помедлив, прошел внутрь, чтобы проведать Лина… не ради Лина, ради Тана. Потому что тот отказался — войти. Лин оживился на шаги, но почти сразу разочарованно отвернул голову, и Атэ сказал: — Он был здесь. Лин глухо ответил: — Я знаю. — Ему назначили рейд. С такой спиной… Лин закрыл глаза. Он уже был за стеной. И теперь он знал, какая боль после бичевания… когда каждый вдох натягивал все швы и каждый выдох становился пыткой. Всё это будет резать Тана — там. Его заставят и группироваться, и перекатываться, и съезжать по дюнам вниз, и убегать. Они могли бы отложить свое дурацкое наказание до рейда, но они всё знали… Тан не получит звание. И теперь его словно отправили на смерть. Атэ спросил: — Ему не позволят стать командиром, так? Лин прошептал: — Атэ… И тот склонился к койке — за дрожащим голосом. — Быть командиром — это его судьба, он умеет это лучше всех, и это всё, чего он хотел, и всё, для чего он создан… Атэ кивнул: — Да. — Они его похоронили. Даже если они его оправдают и не приговорят к казни, он не получит звание. Они его похоронили… И он знает. И он не пришел со мной проститься. Атэ испугался — того, что Лин ему сказал. Атэ испугался, но взял себя в руки. Взял паузу, взял время — на трезвость. И убежденно произнес: — Он вернется. Но Лин ничего не ответил. Он слишком хорошо знал Тана. Куда и зачем ему возвращаться? Без звания… — Он вернется, вест Фэй, — спокойно повторил Атэ. — Ему дали восьмидесятый… Лин повернул к нему голову: с вопросом. — Их командир совершает ошибки, — сказал Атэ, выпрямляясь. Они оба тут же поняли, что эти ошибки вернут Тана в корпус — разъяренным демоном, но с выжившими солдатами. Но и другая… жуткая догадка посетила их: его заставят совершить первую, но не последнюю казнь. Атэ добавил: — Когда-нибудь, если мы выберемся — но не раньше, он, наверное, и сможет вас простить… и увидеть, что другой судьбы для него не было, и что, если бы не вы, его уже давно списали бы со счетов.II
Когда в солдатскую казарму входил офицер, взвод строился в две стройные шеренги — по обе его руки. Он делал шаг — и пара за парой, слева и справа солдаты опускались на колено, клали руку на сердце и на герб альянса. И, чуть склоняя голову, смотрели — в ожидании приказа. Стояла тишина. Только свирепствовал Рофир за стенами, и две пары ботинок — сержанта и его курсанта-тени — отстукивали мерный ритм. Мин Кудо застыл посреди взвода: половина солдат опустилась на колено, половина — нет. Он заметил тело. Койка выглядела как зияющая дыра. Как распахнутая могила. Постель была в крови, стена — в потеках. На полу поблескивала темная лужа. Когда всё остальное пространство серое: как сталь, как зола, как дым. Что-то колючее и старое отозвалось в Тане… Вроде занозы, про которую он уже забыл думать. Эта картина была точь-в-точь, как когда он застал отца. Тан пришел к очередному трупу — на инициацию, и он уже не злился, он… Мин Кудо отвернулся — и дошел до самого конца казармы. Дошел как по стеклу, которое вот-вот могло бы лопнуть под его ногами. У Тана было то же ощущение… Мин Кудо кивком спросил дежурного. И тот сказал, будто это для всех и всё могло бы объяснить: — Сто сорок второй… И что-то воскресло — вдруг и снова. В Тане. Вздрогнуло, отозвалось, схватило его сердце ледяной костлявой рукой. «На одно белое лицо — две тысячи смертей». Мин Кудо выдохнул догадку. Солдат бывшего сто сорок второго наложил на себя руки. Сейчас начнется… Труп — это проблема. Дисциплинарка. Нарушение порядка. Бюрократия — у всех: от офицера до инквизитора… Ничего хорошего. Допросы, рапорты и протоколы… Прошения в прачечную, объяснительные — об испорченном матрасе и белье, придется списывать. Потом пойдут проверки, докладные… Отличная инициация… Тан думал, что его погребет под пеплом, но нет, опять под тем же — под бумагами. Тан не сталкивался с подобным, и редко какой офицер даже после инициации сталкивался, так что неудивительно, что мин Кудо завис на минуту… Неудивительно, но Тан поторопил: — Аратжин? Нам нужно доложить. И тот словно проснулся: — Да. Солдаты не подали виду. Они бы и не стали. Это задело только Тана. Его наставник слишком долго думал, как будто не знал, что любая дисциплинарка — это сразу к инквизиции. Как будто его с малолетства не учили относиться к смерти как к природному явлению и реагировать без промедления. Трупы — это их быт. «Дерьмо и кровь», как сказал однажды мин Хару. Мин Кудо медлил. Хотя тут рядом был пост. Он мог сразу послать солдата из своего взвода со срочным донесением, тот бы быстро передал и вернулся. А потом осталось бы только дождаться инквизитора и его распоряжений. Скорее всего, мин Кудо вызовут в инквизиторский штаб — с рапортом. Тан не видел сложностей. Солдаты тоже, и дежурный спросил: — Разрешите доложить? Мин Кудо кивнул. Ему было пятнадцать. Всего на два года старше Тана. Тан бы спросил: «А какой у вас ТПР? Не медленный случайно?» — но побоялся, что это прозвучит, как и задумано, оскорблением. У Атэ тоже был медленный ТПР, но он умел всё расставить по полочкам. Тану даже стало интересно, как бы тот сориентировался в подобной ситуации… Лин бы, конечно, сразу всё сообразил. И мягко направил какого-нибудь тормознувшего мин Кудо… Тан не мог — мягко. Тану хотелось его встряхнуть и приказать: «Возьмите себя в руки». Солдат умчался с донесением. Все остальные так и стояли без дела. И Тан ждал мин Кудо: не хотел бы тот отдать команду «вольно»? Но тот и сам не шевелился. Застыл — в ожидании. — Ждать придется долго… — сказал Тан. — Таков регламент, — ответил мин Кудо. Тан не понял, при чем тут регламент? Может, он отпустит людей? Не стоять же им полчаса… Они могли бы отойти в другую сторону, подальше от окровавленной койки. Но вслух такого Тан, конечно, не сказал. Тем более Тану в голову лезли вопросы. Один ли тут солдат сто сорок второго или несколько? Если несколько, почему покончил с собой только один? Если один, не покончили ли с собой другие солдаты в других взводах? Кайн им отдал такой приказ? Если да, как он додумался и зачем? Или они не выдержали его смерти? Если не выдержали — почему? Только ли от того, что их первая обязанность — беречь аратжина? Шетжина, не суть… Что об этом думали другие солдаты? Тан нетерпеливо переступил с ноги на ногу. И огляделся. Солдаты на него смотрели с интересом и вниманием. Но они всегда смотрели так… С готовностью — сорваться с места, услужить и пригодиться. Подставить плечо… Тан благодаря солдатам научился ориентироваться в корпусе. Когда Тан был мал, он любил к ним обращаться. И по-прежнему очень тепло к ним относился. Он очень ждал встречи с ними. И не хотел теперь вот так стоять… посреди казармы. Без всякого действия. Тан посмотрел на мин Кудо снова: не очнулся ли тот? Не очнулся… И на какое-то мгновенье Тан забыл о том, что его ум должен оставаться холодным, а лицо — непроницаемым. Он почти сразу взял под контроль эмоции. И украдкой взглянул на солдат: они видели? Солдаты видели, но тактично оставили это без внимания. Мечников привлекли руки Тана. Они тоже свои бинтовали, но иначе, целиком: и пальцы, и кисти. Тан — только кисти. Тан едва заметно пощелкал суставами, придавливая пальцы от мизинца до указательного большим. Мин Кудо на него посмотрел. — Молниеносный ТПР не отличается терпением? Тан даже растерялся. На наезд. Зато солдат заинтересовало это «молниеносный». Они знали, что это — редчайший ТПР. Они знали, что такой у кайна. И только что из их рядов «выбыл» его, кайна, солдат. — Увы, — ответил Тан. — Сложно стоять без дела. — В рейдах иногда приходится. И стоять, и лежать, и чего только — не. Тан склонил голову в почтении, соглашаясь. И ему вдруг стало интересно: почему мин Кудо? Каким качествам он должен Тана научить? Может, терпению?.. Тогда ему придется написать Тану хреновую характеристику… Но Тан стоял — упрямо. И все стояли. Тан обшарил взглядом «место преступления», заметил, что труп держит руку на сердце, будто отдавая честь… и подумал, что всё-таки, наверное, это акт глубочайшей вины… еще более тяжелой, чем долг — перед Рофиром и альянсом. За то, что не уберег. И, может, дело было не только в том, что не уберег командира. Может, этот командир был слишком значим и ценен — для армии. Для своего взвода. Тан вспомнил, как Лин сказал, что кайн следит за ранеными, даже не умывшись… Как много это говорило — о том, каким он был: склонным к контролю, беспокойным, не упускающим шанса — продлить им жизнь. Но они упустили его… Хотя он возвращался с минимальными потерями. Что там произошло?.. Тот, кто мог пролить свет на тайну, теперь лежал в крови, пробив себе артерию на шее. За время, что Тан стоял, он успел познакомиться — только глазами — со своим взводом. Заметил, что мин Кудо досталось много ветеранов и что паре мечников пора сменить повязки. Они могли бы сделать это хоть сейчас, но им было приказано стоять и ждать… Как всё это абсурдно. Наконец появился инквизитор и потребовал: — Отзовите взвод на свободную сторону казармы. Тан бы так сделал в самом начале, но вот незадача — он еще никто. Он поднял взгляд на мин Кудо: не стыдно? Но тот даже не понял, просто жестом всех переместил. И Тан подумал: «Ну скажи им „вольно“. Они не живые, что ли? Пусть присядут, разомнутся, поменяют повязки…» Этого не случилось. Тан решил, что мин Кудо — урод. И перед тем, как этого урода отпустили в штаб инквизиции с рапортом о произошедшем, Тан, последовав за ним и обернувшись, всё-таки отдал команду «вольно» за спиной своего командира. Потому что мин Кудо не удосужился, а солдаты так бы и стояли — в боевой готовности. У них железная дисциплина, это не аратжины, чтобы хитрить и отлынивать…III
Мин Кудо подошел к штабу инквизиции, а там — толпа из офицеров. Кто кивнул, кто отвернулся — встретили прохладно-равнодушно. Самый старший, лейтенант, сказал про Тана: — Отпустите щенка. Нам объявили общий сбор. Без посторонних. Мин Кудо молча кивнул Тану. Приказ спустился по цепочке — почти пищевой — и Тан, как следовало, положил руку на сердце и развернулся (даже с радостью) обратно в солдатскую казарму. Но обрывок разговора до него долетел всё равно: — Похоже, в морге соберем в полном остатке бывший сто сорок второй. Всё, что Тан слышал о кайне прежде, не говорило о нем так громко, как коллективное самоубийство всего взвода…IV
Тан вернулся обратно в казарму. С удовольствием отметив про себя: повязки сменены. Возможно, он слишком красноречиво на них посмотрел. Возможно, мечники не успели утром. Но итог был один. Теперь всё было как надо. Тан сел возле солдат — на койку. Прямо между ними. Даже не подумав, что он выше званием и должен перед ними держаться иначе, чем всегда. Даже не подумав, что это вызовет во всем теле — от шеи до поясницы — резкую, нестерпимую боль. Это сбило ему дыхание, но он удержал осанку и лицо. И, пока инквизитор всё заносил в протокол, тихо спросил: — Среди вас еще есть кто-то из упраздненного сто сорок второго? — Только он. Тогда точно покончили с собой все… — Он что-то сказал? Перед смертью. Солдаты помолчали и переглянулись. Когда стало ясно, что никто ни слова не слышал, один из них ответил: — Нет. Второй добавил: — Такие, как он, не обсуждают рейды, аратжин вест. Тан не понял: — Как он — это какие? — Ветераны. Он проходил под шетжином все три года. И не уберег. Три года под одним и тем же командиром… три года почти каждый день — бок о бок, там, за стеной. Тан спросил: — Из кайна был хороший командир? Солдаты медлили с ответом. Они не знали, как сознаться аратжину. Среди них, солдат: — Говорили, что лучший. Но Тан хотел узнать — насколько глубоко в них это «говорили»: — Вы бы хотели в сто сорок второй? При кайне. Солдаты промолчали. Но, когда Тан оглядел их, они осторожно кивнули. И кивнули все. Хотя каждый знал: сто сорок второму не давали передышек между рейдами. Если бы Тан был один, он бы разнес в этот момент казарму. Он бы швырял вещи, он бы бил стены, он бы кричал — от несправедливости. Это был его наставник. Самостоятельный молниеносный, как и он. А теперь Тан имел дело с мин Кудо. — Какой у него ТПР? — не выдержал Тан. — У вашего командира. Солдаты не выказали никакого пренебрежения. Один из них ровно ответил на вопрос: — Осторожный медленный. Тан закрыл глаза — скверно выругавшись про себя. Это проверка, испытание. Издевка. Ну нахрена с таким ТПРом разрешили ходить в рейды? Сидел бы в тылу… Ответ на этот вопрос у Тана был только один: в тылу мин Кудо тоже бесполезен. Поэтому в его взводе оказалось столько ветеранов… они-то, в отличие от него, — нет.V
Выход за стену откладывался. Мин Кудо всё не шел. Тан молча сидел с солдатами, и они наблюдали, как инквизитор, запротоколировав всё и изъяв улики, ушел, а после него засуетились рены. Они вынесли труп, затем забрали с собой постельное и матрас — и принялись оттирать кровь. Тан не заметил, как солдаты переглянулись, как принялись решать между собой одними глазами: что делать? Это длилось недолго, но между ними вспыхнула почти дискуссия, немая. Один из них в итоге преклонил колено перед Таном и, не поднимая глаз (что было странно), позвал Тана, глубоко опустив голову: — Аратжин… Тан понял раньше, чем он сказал. И, резко поднявшись (это заставило всех отклониться, как будто иначе Тану не хватило бы места), он попытался расстегнуть рубашку, чтобы взглянуть, насколько плоха спина, уже предвкушая пытку в прачечной. Но пальцы всё еще его не слушались… и он почувствовал, как всё это комично… какой бракованный курсант им достался. Тан попытался замедлиться и выравнять дыхание… и, когда пуговицы наконец ему поддались, он, стягивая форму, прочувствовал каждый стежок на своей коже, каждый рваный край на вытянутых ранах… Он всё еще держал лицо. Он посмотрел на свою рубашку и закрыл глаза… предвкушая писанину… прямо перед рейдом. В этот момент в казарму вошел мин Кудо и, заметив, что Тан весь — в бинтах, застыл. Да, у того вышло на редкость отвратительное утро: одна подстава за другой. Сначала труп. Теперь оказалось, что поручили мальчишку, которому по медпоказаниям нельзя ни в какой рейд. Он не стал спрашивать Тана, а развернулся и пошел спрашивать, какого черта, у командования. Тан беспомощно закрыл глаза, сжимая пальцами, которые до этого момента отказывались подчиняться, снятую рубашку… Когда он открыл глаза, перед ним сел солдат с аптечкой и с нашивками на форме в виде ядовитой змеи. Их полевой медик… Тан не стал спорить. И знал: когда ему станут менять повязку, весь взвод увидит его позор, увидит его спину, на которой не осталось чистого участка кожи. Солдаты не спросили ничего, только переглянулись. Тан не наблюдал за ними, он не заметил: эти шрамы, эта боль и то, с чем его отправляли в рейд, намертво сцепили их с ним. Почти нерушимой клятвой. Они знали, что ему придется тяжело. И они знали, что должны вернуть его назад. Как и мин Кудо. Но, в отличие от него, они были не в бешенстве. Они восприняли это как данность. Им достался крайне паршивый курсант… о котором пришлось позаботиться еще до рейда. Но ветераны, повидавшие достаточно аратжинов, заметили и кое-что еще. У Тана почти не было шрамов, какие бывают у обычных вестеан: шрамов от птичьих когтей. Бинты Тану обновили — и стянули туго. Когда пылающие и дерущие раны затихли, он заметил: дышать стало труднее, но в то же время — менее болезненно. Он сжал в руках рубашку, разглядывая на ней бурые полоски крови. — Аратжин вест… — Саен, — помог Тан. — Саен, — солдат склонил голову. — Позвольте дать совет. — Я слушаю. — Вы надели полевую форму. Когда вы вернетесь с рейда, прачечной будет плевать, в каком она виде. Солдат сказал: не сдавайте ее сейчас, ничего не пишите. Тан склонил голову в ответ — благодарно. И надел рубашку обратно. С мыслью безраздельно ужасной: «Гребаные пуговицы…»VI
Когда вернулся мин Кудо, он тяжело дышал. Тан молча передал ему приказ. Если бы мин Кудо сразу прочитал его, он бы не бегал выяснять, какого черта. Под черной инквизиторской печатью было написано: «Разрешен выход за стену, несмотря на повреждения кожных покровов». Мин Кудо сказал лишь одно: — Надеюсь, вы доживите до конца рейда, вест Саен. Потому что по возвращении и без вашего трупа меня ждет кипа бумаг… Тан учтиво склонил голову. А мин Кудо жестом приказал построиться. Они пойдут за стену… и Тан воочию увидит, каков горельник, названный «могилой бога» и ставший теперь «могилой кайна»…