I
Мгла. Горельник — это мгла. Это запыленные защитные очки — и сплошной туман. Стоило вытянуть руку — и пальцы Тана исчезали в дыме. Все бури стихли. Всё было затишьем. Вокруг оседал этот поганый пепел. Он падал и падал, словно наверху, на небе, сожгли оба солнца — и они стали осыпаться, их тела стали осыпаться, всё небо стало осыпаться вместе с ними… Когда Тан был меньше, он уже ловил эти серые чешуйки пепла, растирал на пальцах — в нежную на ощупь пыль. На коже оставался черный отпечаток сажи. На его полевой форме, и на респираторе, и на очках, и на прикрывшей капюшоном ткани, на перевязанных руках, на перевязанных ногах и на ботинках оставался черный отпечаток сажи. Под тяжелыми подошвами весь этот опавший прах, обжигавший жаром ноги, проминался и будто проваливался вниз. Тану казалось, словно он шел по вате — и под ним была сплошная невесомость. Шаг — и сердце падало. Шаг — и заходился пульс. Шаг. Шаг. Шаг… Им было поручено простейшее задание, такое же, как и всем: дойти до очага, рыжеющего здесь, в пепле, вскрыть вокруг него истлевшую сухую землю — и отрезать лавовые корни, которые его питали. Обычная рутина. Всё пошло не так… Когда было иначе?.. Тан лег грудью на этот мягкий пепел, на одну из дюн. Земля была такой горячей, что тепловизор всё показывал оранжевым и оказался совершенно бесполезен здесь. Тан его сбросил в пепел еще в начале рейда и надел обычные защитные очки. Он сипло дышал через респиратор, и его дыхание казалось ему таким громким в нависшей хрупкой тишине, как будто его слышал целый мир. Хотя он знал: никто не слышал. Во всём этом мире — ни одна душа. Колотилось в висках. Колотилось оглушительно. И Тан боялся не разобрать — приказа мин Кудо. Или поднять голову и обнаружить над собой что-то более страшное, чем смерть. Пока Тан лежал за дюной с остальными, он смотрел, и целый взвод смотрел, как до них пытался доползти единственный выживший мальчик-разведчик. За ним — во мгле — ходили твари. Худые и высокие, как тени, они словно отделились от земли и поднялись над ней на четвереньках. Нельзя было сказать, руки у них, или ноги, или, может, вытянутые лапы. Попавшийся в ловушку, разведчик не издавал ни звука. Он полз вперед, а земля под ним грозила провалиться. В самое пекло. В ад. Огонь. Горельник — это огонь. Живой и жадный. Его корни, словно метастазы, тянулись под землей, и жгли ее, высушивали, оставляли после себя пусто́ты — и если только разведчик провалился бы в одну из них, он тут же бы воспламенился, будто спичка. И он упрямо полз. Они не могли ему помочь. Едва кто-нибудь попробовал бы спуститься — и под ногой у него тут же хрустнула бы прожаренная корка земли. Трещины бы вспыхнули, словно сеть молний, — и ад разверзся бы. Разведчику кинули трос, чтобы вытянуть. Ему нужно было… попытаться медленно и осторожно подобраться ближе, ухватиться. Кажется, что уже вечность назад… их, разведчиков, было трое… Но двое уже погибли. Потому что начали гореть. Они начали гореть — и, взвыв от боли, бросились вперед. Пепел под ними обвалился. И твари по ту сторону огненной бездны загудели глухо и протяжно, как издалека, как из другого мира — загробного. Взвод терпеливо ждал. Такой им отдали приказ. Тан был готов сорваться каждую секунду, что лежал на этой про́клятой земле. Он думал: прочь, обратно, надо уходить. Они уже потеряли двоих. И потеряют еще больше, если твари вдруг заметят взвод за дымом — и побегут в обход. Разведчик двигался очень медленно, и всякий раз, как двигался, его тело дрожало от напряжения. Тан не видел его лица. Но знал: это лицо искажено усилием и ужасом. И знал кое-что еще: если он ранен… всё напрасно. Тан не мог отделаться от ощущения, будто они уже в капкане — и скоро тот захлопнется, и все они здесь передо́хнут. Вдруг один солдат выдернул Тана из мыслей… он одолел потихоньку дюну, скатился вниз до ее середины. Чтобы закинуть подальше трос. Тан инстинктивно дернулся вперед. Чтобы потребовать: «Назад!» — но голос мин Кудо почти над самым ухом заставил его вздрогнуть: — Стойте. И Тан осознал, как здесь тихо… Несмотря на шум дыхания и стук в ушах. Так тихо, словно не осталось никого — во всей вселенной, словно они — последние. Тан уставился на мин Кудо. Но тот, казалось, оцепенел. Тан не мог понять: он спятил? Он отдал приказ?! Тан хотел прошипеть ему: «Отзовите! Сейчас же! Отзовите его назад!» — но никакого права Тан на это не имел. Будучи курсантом. Тан огляделся… Все смотрели на мин Кудо, а не на разведчика. Они ждали, что он отзовет. Они почти требовали. Пока один из ветеранов не понял, что это впустую: он сам бросился за солдатом, который спускался вниз, и потащил его обратно за шкирку, чтобы всех уберечь. Но бездна треснула… и зола у Тана под руками посыпалась вниз, потому что вниз посыпалась вся дюна — туда, в пекло. Мин Кудо прошипел: — Уходим. Он схватил Тана за плечо и потянул. Тан обернулся в спешке. Пепел не дал опоры шагу, когда он рванул назад, подальше от огня, — и он свалился кубарем, подняв над собой пыль. Когда он рухнул, боль пронзила всё в нем — от спины до самого нутра. Тан ослеп и потерялся в поднятой пыли. Он попытался встать, но заплутал — в стоящем вокруг облаке, не видя даже своих рук… Он знал: мутанты засекли их. Тан стиснул зубы и зажмурился до того, что проступили слезы. Он ничего, он ничего не видел. И боль была невыносимой — после каждого движения. В голове забилась паника. Тан бы позвал на помощь, но лишился голоса. Он раскрыл рот — и понял, что в горле у него ком. И он закрыл глаза… пытаясь восстановить дыхание, пытаясь — делать вдох и выдох, как учил его шаман у очага… чтобы кошмар ослаб. Истерику замкнуло. Тан медленно осел на колени. В груди у него нарывало: легкие горели едва ли тише, чем драло спину. От пережитого бездействия. И от бессилия. И от нехватки кислорода. Тан посмотрел наверх. Пепел падал на него. Хлопья ложились на стекла его очков. Тан вглядывался — в набухшее, болезненное, умирающее пространство над собой. Оно как будто росло, оно росло из этой пыли — вверх, отдалялось, прояснялось… Это стихала поднятая падением пыль. Тан попытался встать. А потом буквально ощутил, как опустился в пустоту. Внутри него все сжалось. Невесомость. Руки Тана словно прошли под пепел, а потом пепел продавился до более плотных слоев. Но Тан — так и застыл. Из-за дюны показались фигуры солдат в сизой камуфляжке. Они ссыпались вниз, как муравьи, полезшие из муравейника. Тан увидел: они тащили разведчика. Они смогли. А у него — обугленные ноги. Ниже колена — уже не плоть, но только кости, почерневшие и скользкие, с налипшей на них золой. Они не знали. Не могли. Видимость паршивая, а он не издал ни звука. Горел — и не издал ни звука. Он безмолвно, неумолимо, отчаянно полз. Тан попытался встать на неустойчивом прахе. Увидел краем глаза, как мин Кудо подошел к солдату, который, надо полагать, спустился, чтобы кинуть трос… Солдат повернулся спиной, и отзеркалил позу Тана — оседая на колени. Как преступник. Еще до того, как мин Кудо вынул кинжал из ножен. Спускаясь, он прекрасно понимал… Статья 11 Полевого Военного Кодекса. Своеволие в горельнике, подвергающее опасности сослуживцев, карается смертной казнью. Но он не был виноват! Они могли действовать по своему усмотрению, если того требовала ситуация. Его командир — болван. Его командир ему позволил. Тан пытался… Тан был должен. «Отзовите!» Лезвие с хрустом вошло в шею, перебив хребет под черепом. А потом застряло. Чтобы снять с кинжала тело, мин Кудо уперся ногой ему в поясницу и выдернул лезвие. Мертвец упал. Тан не видел крови… только размытые силуэты. Он торопливо пересчитал выживших. Двадцать пять. Потеряли еще двух, когда спустились. Один — казнен. И два разведчика мертвы. Минус пять человек… Тан сжал пепел в кулак. Мин Кудо сделал жест рукой — отступать. Труп, оставленным им, задержал мутантов.II
До стены, многоэтажной, темно-серой, монолитной, оставалось метров двести. Когда они вышли из горельника, когда почти ощутили под ногами твердую почву, твари настигли их. Тан не мог бежать со всеми. Он пытался… Но горельник словно не пускал, и Тан застревал, одолевая дюны, и терялся в их пыли. Да, он чертовски плохо видел, он опять почти не видел ничего. И фигуры, такие же серые, как окружение, становились всё мутнее и мутнее, а его спина — горела всё сильнее. Уже чуть ли не за плечом он слышал этот гул… И знал, что не успел. Голос к нему так и не вернулся. И он думал лишь о том, что не успел. Капитально. Ничего. Но несколько солдат, вообще-то, шли за ним. Специально — за ним. Взводу вверили курсанта. И они собирались дотащить его до корпуса любой ценой. Тан почувствовал, как один из солдат рядом с ним обернулся. Обернулся, отпустил Тана, отступил на шаг. И Тан впервые в жизни увидел, как опал бинт, и мечник схватился за рукоять, и его вены тут же набухли темнотой: по ним — через эту рукоять — жадно бросился паразит, которого местные генинженеры прозвали «сущностью войны». Но солдат вынул меч из ножен слишком рано, и самое хрупкое лезвие в мире разломилось — и разбилось в воздухе, как разбивается от удара стекло. А потом, нахлебавшись крови, сущность, закованная в меч, все осколки удержала в воздухе. Меч слился воедино до удара. И Тану на плечо шматком упала кровавая густая слизь. Тан дернулся и свалился солдатам под ноги. Он обернулся и попятился назад — из-под мутанта. Тот сполз с клинка, рассекшего его надвое — от гортани до макушки. За его костлявым большим телом Тан увидел целый рой. И этот рой из темных силуэтов был куда быстрей, чем взвод. Тану помогли подняться. Несколько метров какой-то солдат — без имени, с серийным номером на шее — удерживал Тана, пока тот не подстроился под темп, а после — отступил назад, Тану за спину. Паника ушла. Ее место заняло другое, чужое Тану чувство. И оно умножилось, когда он увидел, что они оставляют разведчика. Как товарища, как человека. Не сговариваясь и не дожидаясь разрешения. Тан оказался к нему близко. Тан посмотрел ему в глаза — за стеклами. Немые и влажные. Этот мальчишка столько метров полз, цепляясь за жизнь, игнорируя боль. А теперь… из-за какого-то курсанта, который мог меньше всех них в этом дыму, его оставляли. Но разведчик положил руку на сердце, отдавая Тану честь и свою жизнь, и склонил голову. Он закрыл глаза, он перестал смотреть на аратжина: его служба была окончена, и все приказы — произнесены. — Вперед, вест Сай, — сказал другой солдат. Они уводили Тана, а он вспоминал, как сущность латала ребра выжившему из сто сорок второго. Она могла бы спасти его ноги… Тан обернулся только раз. Твари набросились на живое тело, превратились в одно сплошное месиво, чернильное пятно. Оно росло во мгле. Статья 23 Полевого Военного Кодекса. В чрезвычайных ситуациях раненый считается погибшим.III
Тан сдернул защитные очки и респиратор в зоне карантина. Прошелся быстрым шагом в замкнутом пространстве, увиливая от рук медиков, которые уже заметили: у него вся спина в крови. На нее налипла зола, форма отсырела, пропиталась болью Тана, почернела. — Аратжин. В нос ударил запах нашатыря. Тана заставили — прийти в себя и опуститься на скамейку. Он тяжело дышал. Всё в нем было гневом. Ядовитой темной яростью. Его глаза — обезумев — искали виновного. Мин Кудо спокойно снимал форму, чтобы его осмотрели. Тупой ублюдок. Тан сжал руку в кулак. И стиснул зубы, когда его рубашку пришлось резать. Медики отдирали ее от бинтов — под застывшими взглядами солдат, которые смотрели на Тана с каким-то… то ли трепетом, то ли ужасом… Тан пробыл в аду меньше двух суток, но теперь его трясло. И его детское желание, наивное желание служить на фронте, побеждать чудовищ и отодвигать горельник от стен корпуса сгорело и истлело там.IV
Тан шел за мин Кудо по коридору как в трансе. На опиатах, которые глушили боль, но не глушили то единственное топливо, которое приводило в движение все его ослабшие мышцы. Это топливо было гневом. С тех пор, как поступил, Тан думал лишь о том, что однажды выйдет за стену — в качестве полноценной части армии. Чтобы наконец — служить. А теперь он думал, что сойдет с ума. Мин Кудо оставил взвод в казарме, как инструмент — на месте. И вел Тана сдавать рапорт. Тан мысленно раскладывал на строки пережитое. Шесть смертей. Меньше, чем за двое суток. Им надо было ждать, им всем. Мин Кудо должен был отозвать того солдата, а не казнить затем за свою ошибку. И разведчика они спасли бы, сущность бы восстановила ему ноги. А вместо этого его сожрали заживо. Да лучше бы сгорел. Вдруг мин Кудо затормозил — и Тан застыл за ним. Несколько секунд оба не двигались. А затем мин Кудо обернулся. — Мы ждали разведчика, но дюна стала осыпаться… Нет. Они ждали, а потом один из солдат — без приказа — спустился вниз и спровоцировал обвал. А сержант-ублюдок допустил. Сержант-ублюдок потерял троих напрасно. Тан молчал. Мин Кудо продолжил: — Провал увеличился, авангардцы стали падать. Я отдал приказ отступать. Мы потеряли еще одного. Казнь — не потеря. Казнь есть казнь. Тан не мог включить мозги, чтобы кивнуть, чтобы создать видимость согласия, дойти до штаба и сдать сержанта с потрохами. Тан прошипел сквозь зубы: — Нет. Мин Кудо вбил его в стену, выхватил кинжал и надавил лезвием ему на горло. Когда есть выбор, выжить или умереть, выбора, вообще-то, нет. Не у потомственного офицера. И мин Кудо об этом знал. Он не угрожал. Он тоже злился. От бессилия и на себя. Он сделал рывок — последний — зверя, которому осталось жить не больше нескольких часов. Тан притих. Лезвие винтового кинжала — скрученного в клинке плавно, куда плавнее, чем спираль ДНК, — было до того наточенным, что малейшее движение — и проступала кровь. Послышались шаги… целый хор шагов. По коридору продвигался очередной взвод в очередной рейд. Мин Кудо отступил и убрал кинжал в ножны. Тан приложил перебинтованную руку к шее, затем отнял и посмотрел на красный отпечаток. И, глядя на него, Тан подумал о том, что в карантине сменил форму — и ее больше нельзя пачкать. Взвод гремел все ближе. Идеально построенный, идеально синхронный. Мин Кудо не пропустил их — жестом, который был так же естественен для офицера, как вдох и выдох. Сорок безликих солдат в серой камуфляжке преклонили колено. Молоденький капрал, который вел их, застыл недоуменно. Но кивнул. И Тан кивнул. Мин Кудо — нет. В нем что-то поломалось. А Тан смотрел на солдат, вспоминая свой «первый приказ». Смотрел с каким-то странным чувством — после рейда. Тан прошипел, больше не стесняясь: — Пусть они пройдут. Мин Кудо отпустил их: «Проходите». И они поднялись. Шаги их снова загремели. И еще долго не стихали, только уменьшались и глушились, когда они ушли за поворот. Тан перевел взгляд на мин Кудо. Тот прижался к стене — и сполз по ней, осев на корточки. Как человек, лишившийся опоры. Он спустил вниз респиратор, обнажая лицо. Ужасно юное лицо. С ужасно постаревшими глазами. Он не раз и не два выходил за стену. В отличие от Тана. И он сказал — словно с каким-то… неверием и сожалением о нем, курсанте: — Первые рейды… они обычно тихие. Выкапываешь корни, замораживаешь их азотом… Без такой разведки. Вам не повезло… Тан больше не злился. Тан думал убежденно и спокойно: «Я сдам рапорт — и тебе конец». А мин Кудо, немного помолчав, словно попытался оправдаться перед ним — или перед собой. — Да, — сказал он, будто отвечая на вопрос или нападку, — моя работа — знать. Наша работа — знать. Но я не знал. Что огонь уже так глубоко, что вся дюна обвалится и что разведчик полз без ног… Солдаты всю дорогу исправляли его ошибки, а он не смог исправить всего одну. Мин Кудо затих, оставив его с этим знанием. С порезом. И со шрамом — навсегда. А потом спросил — уже без чувства: — Вы кого-нибудь уже казнили? К чему этот вопрос, Тан осознал лишь в штабе инквизиции.V
Тан сдал рапорт. Обратно в казарму его не позвали. Он остался сидеть в инквизиции. Он переживал всё, что случилось, его мозг беспокойно работал, разбирал на куски рейд. И каждая мысль возвращала его — к немым и влажным глазам за стеклами очков. К руке — положенной на герб альянса, к голове — склоненной. Разведчик закрывал глаза, Тан проходил мимо, мутанты набрасывались… «Вест Сай…» Кто-то ошибся, назвав Тана по фамилии. Теперь он прокручивал старые, почти забытые — и снова всплывшие — слова отца: «Нашего первого царя, вест Сая, звали „Тан“. Твоя мать так назвала тебя. „Рассвет“… О, какова ирония, что с самого рождения ты видишь наш закат…» За всю жизнь Тан от матери услышал только одну фразу: «Я верю, что вы — наш Рассвет». Но ее слова отозвались только глухой, задавленной горечью. Мин Кудо прав: первые рейды легкие и без потерь… Но им не повезло. Горельник подобрался слишком близко и проник в землю слишком глубоко. Счет пошел на недели. Корпусу осталось недолго… И снова перед Таном встали — немые влажные глаза. Мин Хару, в чьем кабинете Тан находился, сказал: — Вы должны собраться. Потому что Тан сидел как неживой. Он тихо произнес: — Они спасли мне жизнь… — Это их работа, — ответил мин Хару. Но это — больше, чем работа… Тан сказал: — Он потерял шестерых. — Да. — Его казнят? — Зависит от прецедентов. Мин Хару встал с места, закрепляя на кожаном поясе ножны, и Тан позвал его, подняв глаза — пустые. Тан сказал: — Вы должны его казнить.VI
Затем Тана вызвал кардинал. Заставил встать в стороне. Тан заложил руки за спину. Кардинал молча и долго просматривал бумаги. «Военный трибунал» обошелся без посторонних экспертов и проходил по-будничному тихо, среди нескольких инквизиторов. Кардинал задал мин Кудо вопрос: — Что стало с вашим последним разведчиком? Но мин Кудо молчал. Сначала Тан подумал: тот солгал в рапорте. Но чем дольше длилось безмолвие, тем лучше он осознавал: мин Кудо написал правду. И, хуже прочего, ответа он не знал. Не знал, как умер человек, чтобы жил Тан. Кардинал спросил: — Вы не знаете, что стало с вашим солдатом? Мин Кудо хранил тишину, и Тана снова захватила злость. Страшная, тяжелая, она поднималась откуда-то из нутра, как поднимались в пустынях бурей пески. — Аратжин вест Саен пишет в своем рапорте, — продолжал кардинал, — что вы не отдали распоряжение и переложили это на свой отряд. Вы впустую прождали этого солдата, из-за которого потеряли еще двоих, и забыли о нем? Мин Кудо всё еще было нечего ответить. Кардинал тяжело вздохнул… И сказал: — Это уже не первый рейд, проведенный вами в таком… ключе. Вы понимаете, что это означает? Мин Кудо опустился на колено, положил руку на герб и склонил голову, смирившийся с любым решением… и с тем, что решение только одно. Кардинал кивнул мин Хару, и тот, всё еще оставаясь куратором, обратился к Тану: — Аратжин вест Саен. Это сделаете вы. И вдруг ярость выключилась в Тане, словно по щелчку. Они приказали ему исполнить приговор. И приговором была смертная казнь.