Стигматы преступлений

Какой была Шамбала? Саймон впервые не мог найти слов, чтобы описать то, что видели его глаза. Ему даже хотелось стянуть с головы шлем и увидеть еще раз. Другими глазами. Чтобы никакого стекла между ним и Шамбалой не существовало. Сперва льющийся дневной свет ударил по глазам, после, словно кто-то убавил яркость, смотреть можно было без опаски: тихо скрепя горели факелы, напоминая дорогие декорации на искусно заставленной сцене. Только эта сцена была реальной страной, может, не страной. Маленьким клочком давней цивилизации, к которой их привели неисповедимые пути судьбы, затерянными во времени дорогами. Достав специальную камеру из небольшого рюкзака, он сделал несколько снимков. Языком Ису исписаны стены, как наскальными рисунками, и отстав на несколько шагов от группы, очень быстро нажимал на кнопку, постепенно восторг наполнял естество — Саймону нужны все эти знания, он до дрожи хотел знать все, чтобы знать, хотя бы немного, чтобы Шамбала позволила глоток своего познания. Проведя пальцами, запечатанными в перчатки, по стенам, он чувствовал изгибы и трещинки камня, и видел, как дрожат его руки, а сердце содрогается от избытка живых эмоций. Шамбала всегда казалась страшилкой и одновременно заточенным раем в скалы и гробы земли. Люди вечно искали его наверху, на небесах, а он был здесь, загадочной территорией базирующейся на знаниях и силе сознания. Бурный восторг историка растекался по жилам настоящей эйфорией, но ему недостаточно побывать в коротком туннеле, который отделял от настоящего чуда, от настоящего действа на арене мироздания. Именно здесь могут быть заточены тысячи знаний человечества, каждая тайна, каждый виток огромного механизма… Это пьянило, Саймон Хэтэуэй чувствовал себя пьяным, словно напился до потери сознания и не мог успокоить трясущиеся жилы собственного тела, и уже через минуту остановился, прикрепил карманную камеру к костюму, и включил видео. «Что здесь написано?» — задумался Хэтэуэй, еще раз осмотрев надписи. «Добро пожаловать» или «Катитесь в Ад»? Истоки земной и неземной мудрости тянулись сюда, и Саймон догадывался, что таких мест несколько: пустыня Гоби, Гималаи, или Гиперборея — в древнегреческой мифологии — в Гренландии, недалеко от Уральских гор, на Кольском полуострове, в Карелии, на Таймырском полуострове. Существует даже предположение, что Гиперборея располагалась на ныне затонувшем острове (или материке) Северного Ледовитого океана. Хэтэуэй уже прочитал столько литературы, что раскалывалась голова, а все эти места переплетались и усиливали влечение найти и изучить. От миссии зависело одно: будут ли они искать дальше все эти храмы или похоронят знание под бетонными блоками, сейфами, кодами и всеми прочими механизмами, которые хранили секреты тамплиеров. А ведь страшно просто забыть о существовании подобного, и Саймон сглотнул, переступив через плиту, и, задумчиво повернувшись, застыл. Их обдувал приятный ветерок, но отвести взгляда не хватило сил, как и зажмуриться, покрутить головой, ущипнуть себя, когда тяжелыми звуками, будто столкнулись тектонические плиты, завибрировал воздух сзади. Кайлас закрылся. Мурашки побежали по коже. Похоже, их ждали. Саймон тяжело дышал, но делиться мыслями не стал. Шамбала могла открываться на определенный период: кто успел, тот успел. А не ждала их, чтобы поглотить. Он посмотрел под ноги: камень, слегка скользкий и гладкий. Дальше было больше. Высокие потолки, темные извилистые дорожки лестниц, маленькие здания — на вид — тибетские монастыри с вплетением новомодной органической архитектуры, поросшие деревьями, кустами и цветами. Саймон словно услышал непрерывный диалог природы и человека. Внутри Кайласа был микромир, со своими правилами и обязательствами. В самом центре находился — высотой с человеческий рост — круг, из какого-то металла — цельная пластина двадцать четыре фута вширь. Вокруг круга тянулись узкие каменные лестницы поросшие камнеломкой — неприхотливым цветком, и мхом. Крутые склоны Кайласа снаружи — внутри усыпаны небольшими монастырями, зданиями в один-два этажа с золой каемкой вместо крыши и укрытые таким же металлом, как и круг. Чувствуя дрожание пальцев, он поднял голову вверх, и вздрогнул, когда Берг заговорил. — Похоже на огромный механизм. — Чистый цинк, — добавил оперативник «Сигмы», — но может, быть и сплав с медью. — Тогда он должен быть пластичным, если чистый, — Берг стоял ровно и пока что не собирался спускаться по ветхой каменной лестнице. — При комнатной температуре хрупок, при 100—150 °C цинк пластичен, — запротестовал оперативник. — Ну, или это не цинк. — Отлично. Меня больше волнует, где наши друзья. И, действительно, тишина. Не просто тишина, а глухая, вечная, казалось, даже стены поглощают звуки и не дают им выйти за пределы определенного круга. Чем дальше, тем тише. Слух начал улавливать слабые звуки: стук сердца, звуки дыхательных движений, шумы в желудке. Когда они не двигались, не скрипела и не шелестела броня, то нарастала тревога. — Абсолютная тишина, как безэховая камера, ни один звук не пробивается сквозь толщу скал, — заметил Хэтэуэй. Его сердце билось очень сильно, волнение и тревога шли откуда-то изнутри, а не из головы. Но они, заглядывая в темные провалы окон храмов, натыканных, как грибы, залитых неярким светом огня из масляных ламп, с опаской спускались по ветхим лестницам, закрепив трос. Один раз оступившись, Саймон почувствовал, как внутренности дернулись вниз и провалились туда, где едва ли был пол. Темная бездна снизу, сверху, а здесь — залитые светом лестницы и крыши храмов, в стенах которых сверкали разнообразные минералы. И он хотел еще задержаться в непонятном «здесь». «Шамбала, как философский камень», — подумал Хэтэуэй, и, медленно выдохнув, последовал за остальными, рассматривая окружение. Несмотря на то, что новейшая камера болталась на груди, ему хотелось запомнить своими глазами. Детально рассмотреть надписи, шифры, оставленные Ису, и прикоснуться к таким вроде бы незначительным деталям для обычного человека и работы всей жизни для историка Абстерго. Казалось, Саймону никогда не надоест история, а Цивилизации — часть истории… и Шамбала — пустынное царство из камней разной породы и огромного пласта металла непонятно для чего. Могло ли это быть огромным механизмом для хранения или передачи энергии, Саймон не знал, но подозревал, что правда скоро откроется, потому что она уже дышала ему в затылок. Чувство холода повеяло откуда-то сзади и снизу, словно совсем не рай распростер свои мудрые объятия, ад — вечность — в котором им грозилось прожить, если они не выберутся. Но знания здесь определенно хранились, Саймон ощущал их горький вкус. Спустя пять минут им показалось, что они ходят кругами, и не имеют возможности выбраться из пасти каменных лестниц, заросших мхом. Они не дошли, не дотянулись ни к одному из храмов, и не прикоснулись к плите, по которой расходились золотые полосы, кипящие энергией и силой. — Здесь уже ходили, мох примят, и не нами, — голос Берг донесся до Хэтэуэя, как сквозь стену, но тот опустил голову, видя чей-то отпечаток ноги. Ему до жути не нравилась тишина, хотелось закричать, услышать эхо, и наконец-то увидеть тех, кто пришел первым. Индийцы, очевидно, не одно десятилетие искали Шамбалу, но, где они сейчас, почему не смотрят вверх, почему не ходят по лестницам, или же они сидят в храмах, и ждут чего-то. Хэтэуэй представлял размеры Шамбалы. — Мы ходим по кругу. Узнать бы, что внизу, — Саймон посмотрел на цинковую площадку под ними. — У храмов нет окон и дверей. Просто темные провали. Точно нарисованные и ненастоящие. Думаю, это иллюзия. Мы идем к ним, а они все дальше. Мы к ним — они дальше, — собственный голос подводил Хэтэуэя, легкие сжимались от нехватки воздуха. В этой пещере, размером целый квартал, было тесно, тесно до безликого ужаса, который затаился в провалах черных окон, и он рискнул. Задержался на пару секунд и повис над пропастью на прочных тросах. Грубый окрик помешал ему сосредоточиться на арене. Никто не видел лица Берга, но точно знали, что тот уже придумал план. Только разгадки у него не было, а Саймон сосредоточено барахтался в самом низу. От странного предчувствия близости разгадки избавиться не получалось. Рядом. Почти. В нескольких сантиметров огромная каменная сцена притязательно сверкала, когда они были наверху, а теперь… Вместо всего была пустота. Он все делал автоматически, закрепить, затянуть, и спуститься. — Кажется, это испытания. Я вижу и верю, — под нос прошептал себе Саймон, совершенно сбитый с толку. Он не понимал, почему делает это, почему завис над пропастью своего несовершенства, своих страданий и терзаний, и позволяет им дальше править собой. Столько культур, историй, истоков хорошего и плохого. — Почему я не могу просто поверить, что там она есть? Сцена нашего театра, нашего будущего и прошлого… Мы видели все, что нужно осталось спуститься и пойти дальше, — уже громче рассуждал он. Перед глазами стояла черная пелена, дышать становилось сложней, потому что именно Берг кричал до его утомленного сознания. Что никакой религии не существует. Было правление Ису. Они правили технологиями, не верой, только силой и почти мудростью. Берг даже схватил черной перчаткой трос и тряхнул Хэтэуэя. Он забавно подпрыгнул, и, схватившись правой рукой за металлический трос, посмотрел вниз. Казалось, его пятки щекотало ледяное дыхание самой горы. — Хэтэуэй, черт тебя дери, поднимайся! — другие оперативники стояли на лестнице, а Саймон посмотрел на Юхани. Тот выглядел никак, безлико, в шлеме, выдерживающем выстрел, не походил даже на тамплиера, которого хотел видеть. Ему жутко хотелось смотреть на живых людей, без этой брони, без стекла перед глазами, без пластин на груди. — Или ты поднимаешься, или я перережу трос, и скажу, что ты не выжил. — Пусть так, — спокойно согласился Хэтэуэй. Сверху посыпалась каменная крошка и пыль. Он закашлялся. — Саймон, я предупреждаю тебя. Очнись, и следуй моим приказам. А теперь поднимайся. Ноздри пощекотал запах чеснока, в момент, когда его жизни грозила опасность или ожидался какой-то крах, то его ждала Чамунда — проклятая богиня, которую он ненавидел всей душой, каждой клеточкой тела, ведь именно она ждала его смерти, наслаждалась последними вдохами, дрожала от предвкушения, когда можно будет впиться острыми зубами в горло и выпить кровь. Горячую и вкусную. Кровь поверженного врага. Врага, который нарушил давний покой, и ничего не дал взамен. Саймон дернулся, почувствовав холодные тонкие ладони у себя на лодыжках и сцепив зубы, нажал на механизм, поднимаясь. Вечность. Броня стала четче, Берг снял свой шлем и потирал кулаки. Этого стоило ожидать, кажется, Саймон Хэтэуэй заразился чем-то опасным, заразил свой рассудок до последнего нейрона и продолжал барахтаться в отходах иллюзий. — Да, что, черт возьми, происходит. Хэтэуэй, ты… — у Юхани закончились слова, и Саймон стянул свой шлем тоже, сжав его в руках. С каждым своим словом, он спускался ниже и ниже, в пустоту. Там не было сцены. Не было цинковой пластины. Потому что, она была в другом месте. Именно отсюда было видно покрытие и золотые линии, присущи архитектуре Ису. — Возможно. Спасибо. Опять, — холодно произнес Саймон, поджав губы. Он задолжал Бергу целую жизнь. — Я не знаю, что это. Возможно, еще тогда в храме, в Индии, где вы меня нашли, мы вдохнули какой-то галлюциногенный газ или еще что-то, я не знаю. Извините, друзья, — твердо заговорил, посмотрев каждому в глаза сквозь черные стекла. Безумие еще не полностью поглотило своего носителя. Берг молчал, хмурился. И не понимал, как он мог допустить Хэтэуэя до миссии. Как мог позволить ему зайти с ними в Шамбалу, без подготовки и прочего. Разве раньше не видел безумия в светлых глазах высокопоставленного тамплиера, разве не замечал, как тот отмахивается от несуществующего запаха чеснока, как смотрит в темноту, задержав дыхания, и сжимает ладони на груди, в надежде ослабить ярость гор, сжимавших, как резиновый пищащий мячик, его легкие. Похоже, он сам не в себе, точно. — А вы знали, что первое упоминание о Шамбале в буддийских текстах встречается в Калачакра-тантре, X век н. э., которая, как утверждают, сохранилась со времён царя Шамбалы Сучандры, получившего учение Калачакры от Будды Шакьямуни? — невзначай задал вопрос Хэтэуэй, дабы заполнить паузу, и перевести мозг подальше от злобного и раздраженного дыхания Чамунды. Снова крушение. Снова неудача. Только чья: его или Чамунды? Противостояние древних сил настораживало, особенно, когда понимание их природы затерялось где-то еще на полных улочках Нью-Дели. — Уже да, — кивнул оперативник. — И все-таки мне кажется, что это лифт. Жаль спуститься ниже нельзя, рассмотреть бы механизм. — Попроси Хэтэуэя, у него потрясающая миссия: завершить жизнь как-нибудь эксцентричнее и драматичнее. — Не по протоколу, — пожал плечами оперативник, потирая ладони. Но Саймон видел, едва ли ему бы отдали приказ рассмотреть, есть ли какой-то механизм под сценой, то Крейн не упустил бы возможность посмотреть, что там. — Да-да, мистер Хэтэуэй, вы слишком важная фигура, чтобы вас здесь забыть, — поддакнул другой оперативник, разглядывая черные окна, и активировал тепловизор. — Летиция Инглэнд нам этого не простит, впрочем, как и смерть вам. — Благодарю за понимание, — кивнул, и заговорил уже намного тише: — «Memento mori» говорю себе и тебе. «Помни о смерти», Саймон Хэтэуэй помнил, что именно таким было приветствие монахов ордена траппистов, как вечное напоминание о неотвратимой смерти и печальной судьбе. Саймон встречался с несколькими монахами и посещал монастыри в Бельгии по долгу работы, живя за их укладом несколько недель ради обнародования статистики для своей презентации. Но ничего конкретного об А.-Ж. ле Бутилье де Рансе — настоятеля монастыря, чьи решительные реформы изменили не только уклад жизни траппистов, а и за одобрением многих влиятельных лиц церковной иерархии привело ко многим изменениям в жизни других католических монастырей, узнать не удалось. — Мне еще давать опровержение, что «Абстерго» не корпорация зла, — пробормотал тихо он, переведя взгляд на сцену. — Уверен, что решение уже придумали. Как раз хотели развернуть капанию по выпуску новой игры. По тематике подходит. Саймон кивнул, подобрав горсть камней, и отпустил их прямо над провалом, в который собирался спуститься. Они не долетели ни через минуту, ни через пять, просто потонули во тьме, будто встряв в черное облако ваты, которое заглушило их стук. — В монастырях никого живого. Похоже на бутафорию, — ширина пропасти не позволяла просто так дотянуться до храмов, но даже при нормальном освещении видно был минимум. Темные глазницы храмов смотрели жадно и беспощадно. Перед глазами мелькнул древний механизм подъема Арихмеда. Саймон припоминал чертежи, но провести аналогию с кабиной, подвешенной на пеньковом канате, поднимавшейся наверх с помощью ручной лебедки или ворота, не смог. Он поискал глазами рычаги: подобного не наблюдалось совсем. — Нам придется встать на эту штуку, — указал Берг на сцену из цинка или другого металла. В холодном воздухе Шамбалы витал страх, поступок Саймона породил еще больше слухов и сомнений. Доверять можно только себе, так считалось ранее, но теперь сила уже не призрачных и не вымышленных стен давила своими холодными руками, каменными и древними. Древними, как Ису, как весь мир. Неуверенно кивнул, все-таки Хэтэуэй был согласен с ним, как сам того и хотел. Им нужно попасть туда, в самый центр Шамбалы, эта прелюдия, бутафория тайного царства никуда не годилась. — Сморите, цепи! — Крейн указал лучом света на цепи. Отсюда их видно не было, Крейн стоял повыше, вытянувшись во весь свой рост и высоко поднял руку, надавив на железный корпус фонаря пальцами. Кнопка фонарика пульсировала красным светом, намекая, что скоро разрядиться. Луч погас. — Черт, да что с ними, — он посмотрел на корпус, рассматривая на предмет трещин или других повреждений. — Это был наш последний фонарик. — Половина техники вышла из строя, — Юхани Берг продолжал смотреть на площадку. — И как туда добраться? Вопрос был скорее риторическим, так решил Саймон и оперативники, когда Берг закрепил трос и потянул его к каменной лестници, примерно в трех с половиною футах. Они молча наблюдали, как подтянулся Юхани и закрепил трос, чтобы съехать первым и приземлиться точно в центре. — Не двигается. Ждите. Проверю, если ли здесь какие-то рычаги. По центру нарисованная спираль закрученная вправо. — Похоже на раковину? — Хэтэуэй вытянулся, но рассмотреть не получалось. Слишком далеко. — Да. — Это один из символов Тибета. В такие раковины дуют монахи, призывая всех на молитву. Раковина считается символом пробуждения от сна неведения: как звук раковины разлетается беспрепятственно во все стороны, так учение Будды распространяется в мире, помогая всем живым существам достичь просветления. Только причем здесь Будда… Возможно, кто-то из его учеников все-таки попал в Шамбалу, что преобразил ранние механизмы. — Хочешь сказать, что мы по пути должны были найти раковину? — Можно попробовать изобразить обертонное пение тибетских монахов. Они немного похожи по динамике, вроде бы. Я не уверен. Что именно активировало механизмы, Хэтэуэй не догадывался. Ни ассасинов, ни индийцев нет здесь, столпотворения из душ и тел тоже не наблюдается, вряд ли кто-то из них увлекался горловым пением и в точности скопировал тибетских монахов. — Там больше ничего нет? — Есть, думаю, значение у них такое же, как и у первого. Впрочем, ждите еще, — убрав остатки камней и пыли с рисунков, он присвистнул. Две культуры сражись друг с другом, на золотые линии Ису наложил кто-то рисунки, навечно впечатав их в камень, и разукрасил. Яркие краски Индии и Тибета затерлись, но Берг мог четко определить, какой цвет принадлежал разным элементам. Основными были: оранжевый, белый, желтый, зеленый. Громоздкие благие символы Тибета казались чужеродными. Конфликт людской цивилизации и древней, не человеческой, даже в самых мелких деталях, завораживал. Берг упал на живот и пошарил руками внизу, по боку платформы, стараясь определить, как оно работает, и резко зажмурился, откатившись в сторону, когда тонкие прожилки вспыхнули ярким золотым свечением, а возле уха лязгнула мощная цепь. Послышались глухие стуки, будто заржавелые цепи и детали пришли в действие. Неумолимым грохотом покатился звук, что хотелось закрыть уши и глаза, дабы не видеть, как яркий свет съедает фигуру Берга, а моментально сработавший механизм в два счёта разорвал натянутый трос, унеся Юхани куда-то вверх. Саймон моргнул, ощущая настолько был напряжен. Для этой работы нужны стальные нервы. Тишину между ними можно разорвать только похожими звуками тяжелых механизмов. Молчание длилось несколько минут, будто траур по ушедшему брату уже начался, а шею сдавил тяжелый запах ладана и роз. Но Хэтэуэй был уверен, что Берг жив и здоров, просто нашел новый уровень Шамбалы, тот на котором затаились враги. — Придется ждать очередь на подъем. Ничего не работает. Наушники, как вся техника, оказались бесполезными. Саймон кивнул и посмотрел вниз, слегка наклонившись, проверил камеру. Она еще работала. Что немало удивило, однако он очень рад, что еще несколько минту, часов, она запишет здешние красоты, пусть и не те самые. Потаенные, скрытые, потрясающие. — Мистер Хэтэуэй, я бы не советовал вам так делать, — заговорил серьезно Крейн. Его глаз профессор не видел. — Бросьте, я уже в порядке. Ему пришла в голову латынь и, совершенно напрасно, распорядок дня в монастыре. Идею с одним важным периодом пришлось отложить за неимением средств. Тогда он был еще обычным сотрудником Абстерго, не имея таких полномочий, как сейчас. «Впрочем, — подумал Хэтэуэй, — придел мечтаний был не здесь. Восторг всплыл, как случайно найденный древнеегипетский затопленный город Гераклион». Вроде бы нахождение Шамбалы должно вызывать больший восторг, как нахождение например золотой монеты в толще воды или земли, или руины древнего храма, однако холод и страх накатывали волнообразными землетрясениями, сминая и сбивая твердую почву под ногами. Костер они развести не решились, впрочем, ничего подходящего не было, разве что внутри. — Нужно проверить монатыри, — обратился он к оперативнику. — Я предполагаю, что внутри могли остаться письмена тибетцев, что помогло нам в дальнейшем. Шамбала огромна, — говорил он быстро и подкрадывался к ближайшему храму. Через черные глазницы окон на него снова смотрела пустота. Всего шесть с половиною фут расстояние между ним, стоящим на каменной лестнице, и тибестким монастырем. — Я не уверен, что туда стоит лезть, — заговорил оперативник «Сигмы» и недовольно сложил руки на груди.  Броня отряда «Сигмы» внушала ему, откровенно говоря, ужас, к счастью самого себя он не видел. Хэтэуэй на редкость покладисто кивнул и снова перевел взгляд на храм. Где-то в их походном снаряжении был складной крюк для скалолазания. — До возращения мистера Берга вам не рекомендуется что-либо делать. — Просто любопытно, и как вы меня остановите? Что там, в протоколах? — полюбопытствовал Хэтэуэй, полуоборотом повернувшись к оперативникам выглядывая отставленные рюкзаки со снаряжением. Предположительно, скальный крюк был в разобранном состоянии. Оперативники молча переглянулись. Без прямого приказа вред они причинить не могли, если, конечно, самовольно не будут «защищать» жизнь высокопоставленного тамплиера священной девятки. Саймону сделалось хуже, чем больше он стоит напротив глазниц храмов, тем страшнее ему становиться, а побороть страх можно было только одним способом: пробраться внутрь и увидеть своими глазами. Никого и ничего живого там не запряталось, он верил приборам и отряду «Сигма», уж они о безопасности побольше него знают. — Индия и Тибет тесно связанные между собой, и близкому знакомству с буддизмом способствовало завоевание китайского Туркестана, именно там тибетцы нашли многочисленные монастыри и библиотеки. Как оказалось, искусство письма они освоили в короткий срок и обнаружили склонность к литературе. Много ценных книг с Индии, которые не сохранились там, дошли до нас из Тибета. Шамбала сама по себе недоступное место, отличная почва, чтобы оставить направление для своих учеников и последователей. Стены одного храма. О большем я просить не буду, шесть с половиною футов. Он их уговорил. Не сразу, примерно, после двадцатиминутного рассказа о Тибете из разных источников.            — Профессор, осторожнее, — Крейн совершил прыжок в пустоту первым. У Хэтэуэя замерло дыхание, и лишь когда оперативник вцепился черными перчатками в окно храма и, скользя по сухой траве и влажному мху, забрался внутрь, он шумно выдохнул, последовал за ним. Черные глаза в преддверии истинной мифической — уже не такой мифической! — страны стали к нему ближе. Крейн помог ему забраться внутрь, и при ночном видении камеры Саймон разбирал убранство помещения. — Похоже на одиночные кельи «Дупуг» для отшельников, их строили высоко в горах для созерцания. Обычно, это пещеры или углубления и принадлежат они святым ламам, а скиты, распространенные не только в буддизме, но предназначение у них одно. Он заметил небольшое углубление непонятно для чего. Но отшельники готовили здесь себе еду, в помещении, где едва помешалось два человека, сухие и тщедушные монахи могли жить месяцами. В углу кельи Саймон нашел деревянный сундук, разноцветную занавеску, припавшую пылью, укрытую как покрывалом мхом, и ветхий свиток, который подобрал с особой осторожностью, и призадумался, уставившись в пустоту туманным взглядом.  Монахи не могли жить здесь много времени, им требовалась еда и вода, подумал Хэтэуэй и выглянул из окна, посмотрев не опустился ли их лифт. Они упустили много знаний и много преданий, пока бездумно шли за индийцами, посмевшими открыть Шамбалу. Тибетские горы больше не казались таинственным витком истории в компании какого-нибудь старика-ламы, беззубого, со сморщенным лицом, в серых одежах с традиционно спущенным плечом. По рисункам, между архитектурой Ису, прорисовывался истинный лик тибетских монахов и громкое осознание. Они были здесь, не все, лишь достойные. Может раз в сто лет, пятьдесят, меньше или больше, но секреты Шамбалы принадлежали им без всяких ключей.   Гул механизмов заставили его встрепенуться и посмотреть на Крейна. Пора.