Стигматы преступлений

Оперативники осторожно подступали к лифту, прицелившись, и ждали, пока пыль развеется. Кто-то закашлялся, из тумана белой пыли стало видно черные руки, отмахивающиеся от частиц. Потом явился и сам Берг. — Спешу обрадовать и огорчить. У Шамбалы несколько ярусов, какой нам нужен уже догадался. Пока я катался, меня заметили и попытались убить. Не ассасины — индийцы, — Юхани стоял в центре, сняв шлем и продемонстрировал царапины на затылке. Но вид у него был странеее, нежели до этого. Лицо Берга светилось чем-то неземным, или у Хэтэуэя снова начались галлюцинации. Он пригляделся. Юхани Отсо Берг и, правда, изменился: разгладились жесткие черты лица, несмотря на все обстоятельства, он выглядел спокойным и каким-то одухотворенным. Живительная сила Шамбалы подобралась к нему почти вплотную, подумал Саймон Хэтэуэй и сглотнул, нерешительно замерев на каменной лестнице, потирая руки. Возможно, все случайности, связывающие его с Чамундой, сделали свое дело и теперь доверять никаким святыням, особенно, когда их природа скрыта за плотным коконом вечного металла, не собирался. И это с учетом того, что Чамунде они еще ничего не заплатили. А храм в Индии более приземленный, общественное место. Шамбала же была отдалена от всего мира несколько тысячелетий, и почему-то Саймону перехотелось нарушать первозданный покой. Тянуло вперед только то, что враги выигрывали. Неужели, это могло остановить перед открытием века? Саймон Хэтэуэй кивнул сам себе и выпрямился. Миссию следовало закончить… или они не ученые и не тамплиеры, положившие свои жизни ради целей и стремлений ордена. Много веков они шли к величию, и теперь профессор чувствовал тяжесть решений. Он должен сделать все возможное, чтобы узнать, как можно больше о Шамбале, связи с Ису и, очевидно, мировом господстве. Пара секунд полета предзнаменовала скорое падение, но его не произошло. Все стояли на механизме подъема и ждали. Один Берг знал о чем-то, и Саймон опустился глаза, разглядывая  рисунки, сосредоточено разбирая символы и знаки. Работа была древней, иногда обновлялась. Монахи старательно наносили краску, которая затиралась под их ногами и шагами самого времени, и вновь по кругу. Увы, ему не удалось побывать на обнаружении находки — наскальных изображений с буддийскими фигурами в уезде Манкан в округе Чамдо. Скорее всего, там была весьма полезная информация. Чутье подсказывало, что борьба с Ису начиналась постепенно, шаг за шагом, они пытались понять и покорить непростительную власть древнейшей цивилизации, даже в таких незначительных вещах, но поняли ли тибетские монахи всю мощь Шамбалы? Страны, с древнейшими механизмами и машинами. Или все осталось за чертой без суеты и спешки, без радикальных идей, которыми буквально взрывались люди за пределами выстроенного покоя тибетской мудрости? Правила мудрецов уже настолько въелись в его голову, что Саймон даже подумывал оставить некоторые догмы за стенами Шамбалы и пытаться понять, что происходит «здесь и сейчас».  — Что ты еще видел? — Саймон уставился вопросительным и серьезным взглядом на Берга, в надежде, что это не все. Разве можно оставаться хладнокровным, когда жизнь всего сущего висит на волоске в звоне непонятных приборов без разгадки и инструкции. Этого он не понимал, а может, просто не хотел. Но Берг совсем другой, бывший член финского спецназа, в сегодняшнем дне высокопоставленный агент Операционного Отдела Абстерго Индастриз, известный как командир группы «Сигма», и свои тайны хранит до конца. Саймон догадывался, что было еще что-то, что скрывает от них, однако задача на сегодня совсем другая.  — Нет, — дал поспешный ответ Юхани, покачав головой. — Я посмотрел не все. Не успел. У меня было всего пять минут на осмотр, за это время можно только подышать пылью лифта и словить пару пуль. Саймон Хэтэуэй не стал настаивать и даже не высказываться, что оперативник отсутствовал не пять минут, и не десять. Сомнения получились живописными, и он порадовался, что лица не видно. — Ассасины. Ты нашел их, — догадался он, с явным удивлением в голосе. Шлем не исказил его чувств. — Почти. — Как это? — Я нашел только одного. — И где он? — Саймон подозрительно сощурился, но Берг видеть этого не мог, и промолчал. И лифт поехал вверх. Со скрежетом, гулом, будто сверху сыпались камни, а мелькающие, как в кинопленке, картинки перед глазами заставляли всех присутствующих опустить головы. Закрыться в своем ничтожном мире старого и понятного — именно этого желали души, им не нужно просветление без подготовки, без базы и фундамента, и когда такое случается — появляется только страх. Неистово сильный, от которого дрожат колени, и успокоить их можно, только смотав скотчем. Саймон почувствовал, что лифт остановился, а его желудок сжался — ослепляющий свет не дал возможности осмотреться. Залито светом было все: стены, потолок, пол, даже само пространство между ними светилось. Потом погасло, и они очутились в бездонной темноте. Оцепенение длилось несколько минут. Тревожный стук сердец и сиплое дыхание наполняли тьму, судорожный глоток Саймона потонул в гуле, а после где-то на востоке страны из кошмаров, заточенной в камень, раздалось пение. Пошевелив сначала ногой, он почувствовал, как под подошвой скатываются камни, потом опустив медленно голову, заметил, что по полу расползались строгие ровные линии, залитые светом. Холодные стены вновь напитались светом, и наконец-то появилась возможность осмотреться. Саймону вспомнились пирамиды, со своими многочисленными узкими ходами, камерами великих царей и цариц, галерей. Только потолки Шамбалы были высокими, просторными — прямо как царство Аида — целый мир на определенном клочке земли. В горле пересохло, сердце в груди то неистово билось, то сжималось — а старые стертые письмена мелькали перед глазами. Они украшали стены, пол, возможно, потолок, но послания Ису оставались неразборчивою письменностью. Сперва он проверил камеру и удивленно уставился на бегущее время — камера работала, а значит, теперь ее следовало беречь. Сохранив видеозапись, он начал следующую. Шамбала приветственно запела, когда они еще были у очередного порога. Перед ними предстал целый храм, целый механизм, которой точно чаша Грааля тянулся к вершине, к солнцу и знаниям. Самый центр Шамбалы — центр мандалы. В самом центре, на сверкающем камне скалы, разместилась пирамида, чья золотая верхушка смотрела вниз. Чтобы это могло значить? Саймон задумался: картина, открывшаяся перед ними, впечатляющая. Дух Шамбалы рос в стенах, на которых тянулись древние письмена и шифры, подпирали их тибетские ступы, а горловое пение монахов давно поселилось в просторных подземельях внутренней пирамиды.  В книгах треугольник в центре мандалы — символ постоянного движения. Куда именно движение указывала вершина треугольника — и сейчас для них значился крах. Золотая вершина объемной пирамиды, как и плоская фигура на обычном рисунке, означала  регресс, мортидо и саморазрушение. На картинке — для одного человека, а пирамида — для всего человечества. Вечный регресс… Профессор не хотел верить, что подвешенная в воздухе пирамида означала медленную смерть для них всех. Внутри все сжалось, и Саймон решительно шагнул к центру, который окружали огромные чаши с будто бы живым огнем. Пламя от огня отражалось на стенах и в глазах смотрящих. — Дальше нельзя, — Берг громко сглотнул и указал рукой вправо. Саймон посмотрел туда же. — Ловушки монахов. Чуть дальше, возле пятой чаши, лежало тело. Темные глаза были широко открыты, а рот открыт в немом крике. Смерть забрала еще одного человека. Боль. От пирамиды шли слабые вибрации, и понимание, что если положение не поменять, то мир приблизиться к концу намного раньше, чем время, о котором часто говорили аналитики Абстерго. — Пирамида видимо символизирует Шамбалу, как энергетический центр земли… — от своих рассуждений у Саймона зашевелись волосы на голове. — Неужели, конец будет таким простым. Просто повернутая пирамида в сторону регресса и все? Что за Абсурд. — О чем ты, Хэтэуэй? — Юхани проверял ловушки, и разглядывал надписи на пирамиде. Что само по себе, без дополнительных источников информации, занятие бессмысленное. Хэтэуэй почти стукнул себя по лбу, рассуждал то он мысленно, и естественно никто из оперативников не читал ничего про мандалы и тем более не интересовался буддизмом. — Смотрящий вниз треугольник говорит о регрессе. Монахи Тибета не могли позволить миру идти вниз, скорее всего, все время они были непосредственными хранителями Шамбалы, и отвечали за пирамиду. Вся энергия накопленная тысячелетиями идет вниз, к ядру. Знания туда же. Мы смотрим на падения цивилизации прямо сейчас. Они не верили. Саймон почти чувствовал липкое недоверие оперативников и не мог отвести взгляд от золотой вершины. Золотой наконечник смотрел вниз, из самой вершины сплошной аномалии, центра религий и верований, что было неправильно настолько, что желание перевернуть пирамиду, задействовать все рычаги и технику, дабы обратить ее назад, к небу и миру, навязчиво преследовало мантрой. — Мир уничтожить не так легко, — как нервный смешок от Крейна, так и абсолютное понимание происходящего выходило за предложенные ранее рамки. — Ведь так? Нужно ядерное оружие там, вирусы, новая война или еще что-то. Но перевернутая пирамида — всего лишь перевернутая пирамида, да? — Человечество двигалось медленно к своим целям, после падения цивилизации Ису, маленькими шажками, постепенными открытиями. Эпоха Просветления, гуманизм, свобода, равенство, самоусовершенствование, инновации — человечество не перестает развиваться. С каждым годом продолжительность жизни увеличивается, как и уровень медицины, нас уже восемь миллиардов. Положительная умеренная динамика на протяжении веков. А теперь, если Ису занимались собственно регулировкой развития общества, и если нужно было умерить прогресс, то на смену приходил регресс, постоянный механизм был в действии из-за энергии, полученной из космоса? Хотя, возможно, просто земли в целом. Но это предположение, теория. Стремительное падение приведет же нас всех к темным векам. За этим последуют войны. Человечество будет стремиться уничтожить себя само. А теперь стоит узнать, будет ли это на самом деле или я придал огромному значению перевернутую пирамиду в центре Шамбалы, о существовании которой знала, как минимум сотня человек, но продержали эту тайну почти тысячи лет, и к которой нам не подойти, потому что за этим последует смерть. Так перевернутая пирамида всего лишь пирамида? Как полагаете? В этот раз ответ сразу же он не услышал, только задыхался. Получается, они проиграли по всем фронтам. Однако надежда продолжала существовать, чем-то напоминая профессору тайный шифр, от которого зависит, разразиться ли сегодня война или нет. — И если оставить ее в таком положении, то завтра или уже сегодня, нас ждет огромный сюрприз в виде чего? — На то воля энергии. Уйдет ли она в человеческие умы и сердца или в природу.  В Книге Откровения говорится: Армагеддон — война между Богом и дьяволом. В Армагеддоне погибнут те, кто губит землю, и будет пленён дьявол на тысячу лет. И угадайте, кто губит землю. Совсем не дьявол. Люди против людей. — Но ведь человечество не будет в этом виновато. Ису, они же… — Так званое биополе. Мы питаем тела энергией всего, что нас окружает, и отдаем же ее миру. Правильно, профессор? — Крейн не выпускал оружие из рук. Саймон Хэтэуэй кивнул. — Религии так давно переплелись и соединились, но люди все равно будут воевать за свою веру. Где остальные ассасины? — Хэтэуэй обернулся, почувствовав чей-то взгляд, и не успел сообразить, как Берг уже прицелился. Увы, это были не их давние враги, нет, всего лишь те, кто желал уничтожить мир, вместо того, чтобы воспользоваться знаниями. Профессору стало больно. Столько знаний существовало тысячелетия, и кто-то не хотел ими воспользоваться, а обратить информацию в прах, а заодно и человечество. Технологии Ису сейчас угрожали намного сильнее, нежели до этого. Какой будет смысл в остальных сокровищах, если начался тотальный регресс? Берг успел застрелить одного из индийцев и медленно и профессионально пойти в наступление. Перестрелка звучала как огромный гонг, каждый выстрел оглушающее бил по ушам, захлестывая звуком. Ему пришлось отступить и спрятаться, не пересекая невидимую черту зоны поражения. Чаши с огнем оказались знакомыми, только в самом Тибете их использовали совсем по иному — поющие чаши — музыкальный инструмент, распостраненный по всей Азии, а здесь, наполненные огнем, светильники. Имея сакральный смисл и не менее волшебный звук, чаши использовали для погружения в транс. Саймон решил, что монахи не нашли ничего более подходящего для освещения центрального святилища. Хэтэуэй покрутился возле последней чаши, пытаясь определить металл, присел возле тела, и заметил, что за ним наблюдают. Из темной незаметной ниши, наполовину закрытой каменной колоной, на него смотрели знакомые глаза. Только тогда он отметил несколько ниш, больших и маленьких, точно ходы в другие пещеры, укрытые завесами огня, света и тьмы. — Рагху? — шепотом спросил Саймон, обернувшись через плечо. К счастью, оперативников мало интересовал он и труп ассасина. — Почему ты здесь? Юноша молчал, в глазах плескалась скорбь. — Мы разделились и больше никогда не сможем воссоединиться, — с жутким акцентом прошептал ассасин, вынырнув из темноты, с недоверием и тревогой разглядывая шлем оперативников Абстерго. Саймон не рискнул снять защиту, хотя руки уже дернулись. — Рагху, держись, парень, — ему никогда еще не приходилось успокаивать врагов, он с учетом, что он был старше и умнее, то должен хотя бы предпринять попытку, узнать, какого черта здесь произошло и как возвратить мир на путь прогресса. — Ты видел, что они сделали с пирамидой? Как они ее перевернули? Рагху покачал головой: — Когда мы пришли, она была уже такой, и вокруг горел огонь. Потом мой брат погиб, а я спрятался. Но они меня ищут. Прятаться ассасины умели превосходно, подумал Саймон. — Почему? — Я забрал у них кое-что. Ассасин смотрел внимательно, точно пытался заглянуть ему в глаза, сквозь металл, и опустил голову, скрывая часть лица за капюшоном. Руки немного дрожали, и из-за пазухи Рагху вытянул знакомую книжку, за которую Саймон заплатил Девашу из собственного кармана. Разум мучительно напомнил о Деваше, его гибели по вине тамплиеров, и с огромным трудом, он протянул пальцы к дневнику. И свет перед глазами померк на пару секунд. Сверху посыпались камни.