The Unrestrained

Не Хуайсан, глава клана Цинхэ Не, Верховный Заклинатель, один из умнейших бессмертных своего поколения, старел. Смотрел на себя каждый день в зеркало, наблюдал, как лицо покрывается сеточкой морщин, как дрябнет кожа, как седеют волосы, смотрел и не хотел верить, что это и есть он сам. — Бессмертные мастера не стареют, — в исступлении шептал он, водя кончиками пальцев по своему отражению, горько плача. — Бессмертные мастера… Но я-то не бессмертный! Я так и не смог развить сильное Золотое ядро, мне ли пенять на судьбу? Если бы я слушался дагэ, если бы тренировался — все было бы иначе? Ответа на этот вопрос не было, и Хуайсан снова и снова в истерике разбивал зеркала, резался, как завороженный смотрел на яркую кровь, текущую с пальцев. Каждый раз заходился в беззвучном плаче, падая в родные холодные объятия. — Что же ты будешь делать без меня, дагэ? — тихо спрашивал Хуайсан, и Не Минцзюэ, разумный лютый мертвец, обретший сознание после долгих изысканий Вэй Усяня, становился совсем мрачным, утыкал лицо младшего брата в свою твердую грудь, грубовато гладил по волосам. — Я ведь не вечный, дагэ, ты сам видишь, что мое время — оно на исходе… — Разве нужна мне жизнь без тебя, А-Сан? — отвечал Минцзюэ, и Хуайсан снова заходился в каких-то приступах истерии. — Если ты уйдешь к предкам — я пойду к господину Вэю, попрошу его упокоить меня, и тогда мы отправимся в последнее путешествие вместе. Не «когда». «Если». Хотел бы Хуайсан иметь столько оптимизма, сколько его старший брат.

***

Не Хуайсану шестьдесят три. По меркам заклинателей — ничто. По меркам обычных селян — он долгожитель. Его разбивает паралич, он едва может двигать правой рукой, мучается бессонницей и болями в спине. Минцзюэ, и так не особо разговорчивый, теперь молчит почти всегда. Безропотно делает массаж усохших ног, которые ломит на каждую смену погоды, покорно приносит горячую воду с выжимкой из корня имбиря, маслом эвкалипта и листьями чая для расслабления и снятия боли, тщательно следит за кухарками, которые готовят главе еду — она должна быть порублена мелко, слабые зубы Хуайсана больше не позволяют ему пережевывать твердую пищу, и целует, целует, целует… — Тебе, наверное, неприятно, — однажды грустно замечает Хуайсан, кивая на свою обвисшую кожу рук. Минцзюэ не отвечает, лишь красноречиво смотрит глаза в глаза, оставляет горячий поцелуй на запястье. От его холодных губ по телу главы пробегают мурашки, и он содрогается. — Холодно? — заботливо спрашивает брат, а затем, не дождавшись ответа, тянется за теплым покрывалом, укутывает Хуайсана в него, будто в кокон, и Хуайсан погружается в неглубокий чуткий и беспокойный сон. Ему снится их детство. Тогда казалось, что все еще впереди, столько времени, которое они смогут делить на двоих, столько неизведанного, невероятного, потрясающе интересного… Минуло всего полвека, а посмотрите, каким он стал! Не Хуайсан заходится в приступе удушающего кашля, и Не Минцзюэ тут же кладет ему на грудь горячую тряпочку, смоченную в маслах, чтобы помочь нормально дышать. — А-Сан… — тихо шепчет старший Не, стараясь не разбудить брата. — Наше время на исходе, ты ведь чувствуешь это, да? Как бы я хотел, чтобы ты еще жил, как все бессмертные мастера, много-много лет, чтобы ты прожил долгую, счастливую жизнь, а не прозябал в тоске, гневе и смятении, ожидая, когда же придет время для мести… Как жаль, что я не в силах обернуть время вспять. Я люблю тебя, А-Сан, я так тебя люблю, прости меня… Наутро вся Нечистая Юдоль наряжается в белый.