The Unrestrained

Глава Цинхэ Не пропал. Он увел отряды для сражения с Вэнями из Нечистой Юдоли уже как две луны назад, и с тех пор от него не было никаких вестей. На брата это было совсем уж непохоже, и Не Хуайсан невольно начинал представлять всякий ужас. Исступленно писал Лань Сичэню с одним бесконечным вопросом о дагэ. От главы Гусу всегда приходили немногословные отписки. «Не видел», «Встретились на подходе к Цишаню, больше не виделись», «Прости, А-Сан, ничем не могу помочь». Не Хуайсан паниковал. Где мог быть его дагэ все это время? Что, если его ранили, сильно ранили, и теперь брат лежит где-то в богом забытой деревушке, не в силах исцелиться? Что, если… Если Минцзюэ вообще погиб, а с ним — и весь его отряд, и некому сообщить о смерти воинов в Нечистую Юдоль? Думая об этом, Не Хуайсан холодел. Кроме волнений о брате, Не Хуайсану приходилось еще и беспокоиться о порядке в Нечистой Юдоли. Оставшись за главного, как наследник, он должен был принимать горожан, решая их споры, тренировать адептов, подписывать и составлять различные документы, и это занимало почти все время. Кроме того… Не Хуайсан постоянно замечал на себе косые взгляды высокопоставленных воинов брата. Он понимал их: мало кто может мириться с тем, что всем заправляет омега. Он почти доел свой ужин, опрокинул в себя бокал с вином, когда заметил, что один из лучших воинов брата, начальник внутренней охраны, смотрит на него как-то… Странно. Продирало от его взгляда до самых внутренностей, и Не Хуайсан передернул плечами. С удивлением почувствовал, что его повело — и это от одного-то бокала вина! — П-прошу прощения, господа… — пробормотал он, поднимаясь со своего места и, пошатываясь, побрел в сторону своих покоев. Внутри чувствовался какой-то неясный жар и томление, будто бы подступала течка, но Не Хуайсан знал точно — ее сейчас быть не может. Увлеченный своими чувствами, он не заметил, как за ним последовал начальник внутренней охраны, а затем и двое его помощников. Не Хуайсан и сам не понимал, как его вжало в дверь собственных покоев, как кто-то что-то горячечно шептал на ухо, как скользили грубые, натертые рукоятями сабель ладони по его коже, как кто-то снял с него ханьфу — все было будто в тумане. Не Хуайсан не чувствовал ни боли от первого проникновения, ни грубых движений, ни страха, ни отвращения — он не чувствовал ничего, кроме бесконечной усталости. Голова шла кругом, и где-то на задворках затуманенного сознания проскользнула мысль, что, должно быть, в вино были подсыпаны какие-то наркотические травы. Она мелькнула и скрылась, а Хуайсан, погруженный в дурман, остался. Пришел в себя он только наутро, совершенно разбитый, весь в синяках и укусах, лежащий на собственном разодранном ханьфу на кушетке в своих покоях. Хотелось плакать.

***

Кажется, подобное происходило несколько раз — Хуайсан точно не помнил, но каждый раз, несмотря на то, что проверял вино на различные виды ядов и дурманов, он оказывался под альфами. Не Хуайсан не помнил их имён, их лиц, единственное, что оставалось в его памяти — это мерзкие, пробирающие до глубины души прикосновения. Он чувствовал себя отвратительным и испорченным омегой, который больше недостоин оставаться во главе Цинхэ Не, он страдал от бессонницы и постоянной тошноты, головокружений, и едва ли выбирался из собственных покоев, отправляя служанок с едой вон. Будучи отравленным несколько раз, Не Хуайсан больше не доверял кухаркам, питаясь исключительно фруктами из своего садика, и этого было достаточно — есть он почти не хотел, а если и удавалось что-то запихнуть в себя, то его тошнило потом весь день. Помимо осознания того, что он был изнасилован, его разум отравляли и думы о старшем брате. Что скажет он, когда вернётся и обнаружит, что его диди теперь грязный, не достойный даже ласкового взгляда, омега? Будет ли говорить что-то вообще или окинет презрительным взглядом, веля сослать в бордель? — Но я же не виноват, — скулил Не Хуайсан, сворачиваясь в клубочек на постели и баюкая себя в объятиях. — Я не знал… Я не думал, что кто-то посмеет!.. Дагэ, пожалуйста… Дагэ, вернись, прошу тебя… А в один день пояс, которым Не Хуайсан всегда подвязывал своё ханьфу, вдруг оказался слишком короток, он сдавил живот, и младший Не бросил недоумевающий взгляд вниз. Посмотрелся в зеркало, и и так покрасневшие от слез глаза налились алым ещё больше. Он совершенно очевидно был беременным. Беременным от своих насильников. — О, Небо, — неверяще прошептал Не Хуайсан, не в силах поверить в то, что он действительно носит дитя. — Нет… Быть этого не может! Я не могу… Или могу?.. Он не мог обратиться к лекарю в Нечистой Юдоли, опасаясь слухов, поэтому преодолел достаточно большое расстояние до приграничной деревни, где его принял старичок-лекарь, внимательно осмотревший, все измеривший, прослушавший и прощупавший. Покивал, поглаживая длинную бороду. — Ну, здоровенький плод. Ему где-то около трёх лун, рекомендую тебе, господин, пить эти травы, чтобы укрепить здор… — Постой! — дрожащим голосом прервал его Не Хуайсан, хватая лекаря за руку. — Как… Избавиться? Дай какую-нибудь траву, отвар, что-нибудь… Лекарь посмотрел на Не Хуайсана с ласковым снисхождением. — Куда ж избавляться-то, господин? Поздно уже. Да и это… Ты ж нерожавший, избавишься сейчас — не зачнешь больше никогда. Надо оно тебе? Мир Не Хуайсана в очередной раз разбился на осколки. Как теперь он покажется на глаза адептам? Брюхатый неизвестно от кого, использованный… Кажется, он лишился чувств, потому что то, что происходило дальше, он уже не помнил.

***

Не Хуайсан не знал, что говорить адептам и старейшинам. Он отговорился тяжелой болезнью и заперся в своих покоях, проводя там неделю за неделей и пытаясь прийти в себя после того, что сказал ему лекарь. Давалось ему это тяжело. — Лекарь сказал, что избавиться посредством трав от этого… — у него не хватало смелости называть плод словом «дитя». — Но ведь кроме трав, кроме них есть еще способы? Воздействие. Нагрузки. Или… Взгляд упал на подставку с его собственной саблей. Она, забытая, лежала там годами, и только служанки с опаской стирали с нее иногда пыль. Не Хуайсан перевел взгляд с сабли на свой живот, выдохнул, а затем взялся за рукоять. Сабля, разбуженная внезапным вниманием хозяина, всегда относившегося к ней с полным пренебрежением, в его руках яростно завибрировала, словно чувствуя, что тот собирается сделать. Младший Не прикусил губу, а затем рванул пояс ханьфу, оголяя уже приличных размеров живот и примеряясь. Он легко провел кончиком сабли по коже, наблюдая, как за ним остается набухающий кровью след. — Я же не могу позволить, чтобы ты родился, не могу, что скажет дагэ, что скажут старейшины, что будут говорить люди? — исступленно зашептал он, ловя пальцем алую каплю. — Я хочу быть хорошим омегой… Если тебя не будет, то никто не узнает, никто не скажет… Зажмурился. Замахнулся. За дверью раздались тяжелые, медленные шаги, и Не Хуайсан испуганно распахнул глаза. Эти шаги были ему знакомы. Это… Дверь со скрипом открылась, и из вмиг ослабевших рук младшего Не выпала сабля. Там стоял Не Минцзюэ, с перевязанной какими-то грязными тряпками рукой, безвольно прижатой к телу, с огромным страшным шрамом, пересекающим пол-лица, но живой! Глава Цинхэ Не с недоумением посмотрел на лежащую на каменном полу саблю, на замершего в каком-то ступор брата, а затем охнул, увидев круглый живот, который был исчерчен кровавыми полосами. — Не Хуайсан!

***

Не Хуайсан горько плакал, свернувшись в объятих брата, тщетно пытаясь сжаться в маленький комочек. Живот не давал. Не Минцзюэ мрачнел все больше с каждым выдавленным, прерывающимся от всхлипываний словом. — А п-потом… Я хотел изб… Избавиться! — вдруг выкрикнул Не Хуайсан и залился слезами пуще прежнего, да так, что Не Минцзюэ пришлось сжать его руки, чтобы брат в истерике не начал царапать перевязанный бинтами живот. — Я убью их, — прорычал Не Минцзюэ, а затем прижался к макушке исстрадавшегося младшего брата. Сколько он вытерпел за те месяцы, пока Не Минцзюэ находился в плену, ища возможность сбежать? Как не сломался под этой ношей? — Ничего, А-Сан, ничего… Родишь малыша, мы его воспитаем… А тех, кто сотворил это с тобой, отдадим саблям. Хочешь? Или лучше я дам тебе Бася, и ты… — Дагэ, — прошептал вдруг Не Хуайсан, поднимая на него красные глаза. — Дагэ, если это все вдруг окажется очередным сном… В таком случае, я не хочу больше просыпаться. Не Минцзюэ сжал зубы, крепче прижимая к себе брата. — Это не сон, А-Сан, это не сон, я вернулся, это не сон…