The Unrestrained

— Мне так жаль, А-Яо… Цинь Су была твоим верным другом и незаменимой помощницей. — Лань Сичэнь взял трясущиеся ладони возлюбленного в свои и прижал к груди. Он был одним из немногих, кто знал, что на самом деле Цзинь Гуанъяо и Цинь Су связывали не супружеские, а дружеские отношения. С одной стороны, видя то, как потрясён сейчас Цзинь Гуанъяо, то, каким невидящим взглядом он смотрит в стену, будто пытается разглядеть за ней укрытое простыней тело Цинь Су, Лань Сичэнь действительно волновался за главу Цзинь. С другой… Наверное, подобные мысли недостойны адепта клана Лань, тем более, его главы, но… Лань Сичэнь был малодушно рад тому, что Цинь Су мертва. Он позволил себе секундное ликование, ведь теперь та, с кем А-Яо проводил больше времени, на кого обращал все своё внимание, играя роль примерного мужа и отца, теперь исчезла! И не нужно делить возлюбленного с кем-то ещё… Он обрадовался лишь на секунду, а затем ужаснулся сам себе. Как он может радоваться чьей-то смерти! Пока он был погружён в свои мысли, Цзинь Гуанъяо с силой потёр глаза и попытался слабо улыбнуться. — Ничего, эргэ. В любом случае, мы уже ничего не сможем сделать, лишь позаботиться о достойном погребении. Я лишь надеюсь… — он закусил губу, сильнее сжимая пальцы Лань Сичэня. — Надеюсь, что в своём следующем перерождении она будет счастливее. Лань Сичэнь ничего не ответил, лишь прижался долгим поцелуем к ладони Яо, а затем, будто что-то вспомнив, начал судорожно развязывать свою лобную ленту. — А-Яо, я знаю, что сейчас неподходящий момент, что ты скорбишь и, скорее всего, не сможешь мне ответить, но все же… Я и не надеялся, что смогу это сделать когда-нибудь, это оставалось моей недостижимой мечтой, моим лучшим, самым сладким сном, и поэтому сейчас, когда я, наконец, могу себе позволить, я просто не могу… А-Яо… Я влюблён в тебя. Моя душа считает твою душу родственной. Я хочу всю жизнь провести с тобой бок о бок. И я… А-Яо, ты станешь моим спутником на тропе самосовершенствования? Цзинь Гуанъяо смотрел на него с выражением какого-то неверия, робкой надежды и невероятного, абсолютно слепого восхищения и любви. — Я… Я даже не знаю, что… Эргэ! Эргэ, Небо, эргэ, конечно я согласен! Даже не знаю, чем я заслужил эту честь, ведь куда ни посмотри, я тебе не ровня, и я знаю, что ты сейчас скажешь, но прошу, эргэ… — Цзинь Гуанъяо вдруг залился краской, протягивая левую руку вперёд, к названному брату. — Повяжи ее. Сделай меня своим. И Лань Сичэнь повязал. Чтобы спустя несколько недель абсолютно опустошённым взглядом смотреть на то, как Цзинь Гуанъяо, безумно улыбаясь, берет в заложники сначала возлюбленного его брата, а затем и собственного племянника. Чтобы в бессилии слушать о всех страшных преступлениях, которые совершил его любимый в попытке угнаться за призрачными почестями, властью и признанием отца. Чтобы с ужасом наблюдать, как на пол валится отрубленная рука, на которой, будто в издёвку, повязана его лобная лента. Чтобы в оцепенении сжимать ее, только что бывшую на запястье Цзинь Гуанъяо, А-Яо, уже после того, как его тело запечатано в одном гробу с лютым мертвецом. Чтобы в ярости порвать ее в клочья и навсегда уйти в затвор.