The Unrestrained

Когда Хуайсан родился, Минцзюэ расстроился. Это уже потом, когда он вырос, когда понял, насколько Хуайсан чудесный, нежный малыш, нуждающийся в его неусыпной заботе и охране, он полюбил его всей душой и был готов отдать ради него все, но первой его реакцией была обида и расстройство. Он так и сказал отцу, за что получил нагоняй, конечно, и полуторачасовую лекцию на тему того, насколько важно иметь кого-то, кто связан с тобой кровью, кто всегда прикроет твою спину и не отвернется от тебя даже в самую трудную минуту. Минцзюэ скептически смотрел на заливающегося рыданиями младенца и искренне не понимал, как вот это вот скулящее и пищащее недоразумение сможет прикрыть ему спину. Да его разве что вместо сигнального огня можно использовать — привлекать союзников по ночной охоте дикими воплями! До Хуайсановых лет четырех Минцзюэ едва ли его замечал, да и не до того было: Хуайсан был в детском крыле с няньками, а Минцзюэ тренировался целыми днями, пытаясь стать настоящим воином и дойстойным наследником для Цинхэ Не. Зато как только Хуайсану стукнуло пять, для Минцзюэ начался настоящий ад! Отец повелел именно ему заниматься с младшим братом, учить его основам заклинательства саблями, и вечно невозмутимый и серьезный подросток готов был малодушно плакать и прятаться куда только угодно, лишь бы не идти на урок к Хуайсану. Он был абсолютно безнадежен! За саблю хватался не с того конца, каждую секунду отвлекался то на бабочку, то на цветочек, то на гуй еще знает что, и, соответственно, получал удар за ударом по мягким местам. Ныл, кричал, плакал, падал на землю, но затем, будто на что-то решаясь в своей маленькой головке, утирал зареванные глаза, снова хватал саблю, снова становился в стойку и все повторялось. Не Минцзюэ в юношестве не понимал, что Хуайсаном тогда двигало, пока он сам, уже почти что взрослый мужчина, смеясь не признался, что просто хотел впечатлить своего брата. — Ты был таким крутым в детстве, таким серьезным, таким храбрым и сильным. Я восхищался тобой! А ты смотрел на меня тогда как на досадную помеху, и я понимал, что если я покажу, насколько я решителен, как хочу овладеть искусством сабли, ты обязательно оценишь это и полюбишь меня. О, дагэ, не обращай внимания, я был глупым, когда был маленьким! Я должен был бы знать, что ты меня, конечно, любишь, разве может быть иначе? — задорно улыбался Не Хуайсан, и от этой улыбки внутри Не Минцзюэ что-то замирало. Правда что, глупый Хуайсан. Ну разве мог он быть досадной помехой? Отрезать бы тому юному Не Минцзюэ его непомерно длинный язык да выколоть никчемные глаза, которые ненароком внушили младшему брату такие комплексы! Ведь несмотря на все Хуайсановы заверения о том, что все в порядке, что он знает, что старший брат его любит и ценит любым, он все равно подсознательно искал способы впечатлить Не Минцзюэ, показать, что «смотри, дагэ, я не бесполезный, я могу прикрыть тебе спину, я не отвернусь от тебя даже в самую трудную минуту!». А теперь он лежит на камне в центре большого зала Нечистой Юдоли, неподвижный, бледный, почти синюшный, в лице ни кровинки, а Не Минцзюэ пытается заново научиться дышать. Глупый Хуайсан, полезший в самое пекло атаки клана Вэнь! Глупый Хуайсан, закрывший своей грудью старшего брата! Глупый Хуайсан, который больше никогда не засмеется, не скажет, как он скучал, не покажет, чему научился за время отсутствия брата. Зеленый цвет, цвет Цинхэ Не, жизнеутверждающий, напоминающий о том, что весна придет в любом случае, что все наполнится жизнью опять, казался теперь абсолютно чужим и неуместным. Махнув дрожащий рукой, Не Минцзюэ подозвал своего помощника и хрипло отдал короткий приказ. Отныне цветом Цинхэ Не становится белый. Цвет скорби, цвет вечной зимы, которая поселилась в его сердце после смерти младшего брата. Это меньшее, чем он мог отплатить Хуайсану за его любовь и верность.