The Unrestrained

— Цзян Чэн. Ну Цзян Чэээн. А-Чэн! — Да что тебе, ирод? — не выдержал нервотрепки Цзян Чэн, а Вэй Усянь ухмыльнулся, потирая ладони. — Помнишь, ты говорил про традицию с запада? Ну, про Пас-хуа? — Про Пасху, — автоматически поправил его Цзян Чэн, а потом заинтересовано повернулся к Вэй Усяню уже всем корпусом. Тот аж вибрировал от восторга, и Цзян Чэн почему-то представил, как он сейчас заглотит побольше воздуха, раздуется, как мяч шицзе, а потом «буф!» — и лопнет. И настанет блаженная тишина, и все будут довольны. Не жизнь — мечта! Но Вэй Усянь вдруг прижал его рукой за шею к своему лбу и доверительно зашептал: — Я спер с кухонь три цзиня муки и этого порошка, что используют для того, чтобы хлеб поднялся, и мы можем… — Это дрожжи! — раздраженно перебил его Цзян Чэн. — Клянусь небожителями, мне иногда кажется, будто ты все еще тот невежда, который с момента своего появления в клане не прочел ни одной единой книжечки. Да и вообще, что значит «спер»? Хочешь от матушки Цзыдянем отхватить? Это мы можем устроить! — Да тише ты, Цзян Чэн! — примирительно поднял руки Вэй Усянь, а затем, воровато оглянувшись, достал из рукава те самые три цзиня муки, пересыпанные в холщовый мешок. Цзян Чэну хотелось закатить глаза так, чтобы они навсегда остались смотрящими куда-нибудь внутрь его черепа. Что угодно, лишь бы не видеть этого идиота! — Так вот, у меня идея. А что, если и нам попытаться испечь тот сладкий хлеб, который они едят на этот праздник? Мне ну очень уж любопытно! Да и кроме того, в доме нет ну ни крошечки сладкого. Ну давай, а? — Хлеб как хлеб, — проворчал Цзян Чэн, впрочем, уже сдаваясь. Знал Вэй Усянь, паршивец, на что давить — это было одной из самых больших тайн Цзян Чэна, но он невероятно любил сладкое. И если в доме не оказывалось ничего из лакомст, это было настоящей трагедией. — И вообще, там еще из традиций яйца красить да стукаться. Это ж уж проще было бы, что ты к хлебу прицепился? Хлеб они испекли. Аж три штуки! Он получился большим и длинным, вообще не похожим на то, что ему на картинках показывала Цзян Яньли, один из хлебов недопекся, два других подгорели, но Цзян Чэн, жадный до сладкого, все равно набил им брюхо. Вэй Усянь сыто похлопал себя по животу, вздохнул, а затем, вдруг что-то вспомнив, вскинулся и проорав: «Я ж Лань Чжаню хотел рассказать!» — унесся на мече куда-то в сторону Гусу. Цзян Чэн лениво проводил его взглядом и сплюнул на землю. Тьфу, гуева ты егоза.

***

Вэй Усяня не было второй день, из Гусу не примчалась делегация, во главе с пышущим гневом Лань Цижэнем, от Лань Сичэня не пришло письма, в котором он деликатно просил главу клана Цзян вернуть его подопечного обратно в Пристань Лотоса, и Цзян Чэн занервничал. Обычно такого не происходило, обычно, когда Вэй Усянь добирался до Облачных Глубин, он начинал творить там такой хаос, что праведные Лани были доведены до ручки уже к концу дня. Тишина… Тишина, честно сказать, напрягала. — Ну и где ты провалился, Вэй Усянь? — шептал себе под нос Цзян Чэн, а потом вздыхал и метал злобные взгляды в сторону Гусу. — Надеюсь, тебя сожрало какое-нибудь чудище по дороге, потому что иной причины не являться домой я не вижу! Но Вэй Усянь-таки явился, правда, только через неделю. Радостный, прямо-таки лучащийся довольством, и вот Цзян Чэну правда было вообще неинтересно, что он там натворил — потому что такой вид у Вэй Усяня был только после того, как он сделает какую-нибудь пакость. Но паршивец сам завалился к нему в покои, по-хозяйски уселся на кровать и заговорщицким шепотом поведал, что они с Лань Ванцзи всю ночь стукались яичками, а потом пошли на миссию по поимке какого-то водяного гуля, и именно поэтому он и отсутствовал неделю. Цзян Чэн чувствовал, как у него задымились уши. Этот… Этот бесстыдник! Он что, совсем совести не имеет? — Вэй Усянь! — гаркнул Цзян Чэн так, что с окна его покоев вспорхнули и улетели два голубя. — Ты что же, с рождения такой бесстыжий?! Как ты… Да как тебе в голову вообще такое пришло! Стукаться… — он понизил голос, — яичками!.. Со вторым господином Лань! Да ты… да ты хуже, чем девицы из квартала красных фонарей! Вэй Усянь недоуменно хлопал глазами, слушая истерику своего шиди, а затем потянулся к мешочку цянькунь и извлек оттуда ту самую книгу, которую читала Цзян Яньли. Ту самую, в которой рассказывалось про христианские традиции Запада. — Ты чего, Цзян Чэн? Это же западная традиция из этой книги, сам посмотри! — он указал на страницу, где были нарисованы два человека, шутливо сражающиеся вареными яйцами. — Мы с Лань Чжанем наварили три десятка яиц, и представляешь, они такие крепкие оказались, что биться каждым пришлось по раз десять… Цзян Чэн, — вдруг закрыл книгу Вэй Усянь, а затем, с хитрющей улыбкой, повернулся к шиди всем корпусом. — А о чем это ты таком подумал, что мы там с Лань Чжанем делали, а? На красном лице Цзян Чэна, пожалуй, можно было эти самые яйца жарить.