Пролив красных катамаранов

      Пробуждение нельзя было назвать обычным, ведь проснулся полковник от ощущения чужого взгляда на себе. До сего момента он думал, что такое возможно только в головах особенно активных выдумщиков. Но мысли не изгоняют человека из личного пространства, поэтому пришлось подняться.       Темно. Видны лишь очертания кого-то, сидящего на столе. Жилин дёргается, пусть он и не из пугливых. Сейчас ночь, кто может к нему пожаловать? Хочется спросить, но рот как будто наполняется слизью, грозящей заполнить лёгкие, поэтому полковник молчит.       — У меня есть к вам дело.       Голос громкий и небрежный. Словно кто-то из начальства решил пожаловать среди ночи. Но начальство себе такого явно не позволит. Жилин же не какой-нибудь там лейтенант. Или капитан.       — Катамаранов.       Вздох не то усталый, не то осуждающий. Полковник и сам не знает. От этого человека можно ожидать абсолютно что угодно и, смирившись с этим, нельзя его осуждать. Поведение-то обычное. Жилин раздражается, встаёт с кровати, подходя к столу, на котором сидит ночной гость, и поджигает лампу.       В свете огня Игорь выглядит особенно зловеще. Улыбка — знак дружелюбия, — на его лице имеет абсолютно другой смысл. И под «другой» подразумевается совсем не враждебный, а древний, дикий, словно зверь из мифов принял человеческий облик и прямо сейчас буравит его своим тёмным взглядом.       — Этого парня в Катамарановск, — говорит Игорь так, словно полковник здесь именно он. И Жилин вполне себе готов с этим смириться, лишь бы тот перестал улыбаться да убрался восвояси. Эффект этот от личности Катамаранова или от ночного пробуждения, понять полковник не мог.       — Какого парня, голубчик?       Игорь молча бросает бумаги на стол и, спрыгивая с него, уходит. Возразить Жилин может только пустоте, а потому и молчит. Отправить его утренним проходящим мимо поездом не станет проблемой, а потому полковник лишь подписывает заготовленное ему заявление о переводе и убирает бумаги на видное место, собираясь продолжить свой сон.       Лёжа в кровати, он слышит только шелест травы и чьи-то тяжёлые неуклюжие шаги. Полковник прекрасно понимает, кто может ходить в такое позднее время, когда все солдаты и офицеры давно уснули.       Сон идёт сам собой, но даже там его преследует странный капитан, врывается, как в собственную горящую квартиру. Но что же он там ищет? Душу полковника, его разум? Сон медленный и тягучий, как мёд, стекающий со специальной ложки на его лицо. Жилин задыхается. Слишком много. Слишком сладко.       Поднимается полковник, едва солнечный луч падает на его веки. Просыпаться сегодня легко. Одеваться ещё легче. Перед завтраком он хватает оставленные ночью бумаги и уходит за таким важным рядовым, но тот оказывается прямо под его палаткой. Жилину ничего не остаётся, как просто сунуть ему в руки подписанные бумаги и пожелать удачи. Ведь только удачливый сможет отбить этот город.       Завтрак всегда по расписанию, но сегодня его отвлекают ещё раз. На этот раз весточка от начальства, которая гласит, что нападать будут утром следующего дня. После такого спокойно не поешь, поэтому полковник запирается в своей палатке, созвав главных офицеров и рассуждая с ними, как правильнее всего будет поступить. Так и проходит весь этот непростой день.       Вечером полковник понимает, что слишком он уж давно не разминался, и уходит на тренировочное поле, которое по вечерам по обыкновению пустует. Доставая свой пистолет, Жилин бездушно палит по манекенам, целясь, в основном, в сердце. Попадает он всегда, сказываются годы подготовки.       Продолжая бесконечно разрушать манекены, полковник задумывается, действительно ли нужна эта тренировка или он просто пытается подавить собственные мысли. Сосредоточившись на ней, больше ничего в голове и не остаётся. Ни сегодняшнего дня, ни завтрашнего боя, ни Катамаранова.       Который бросает нож в один из его манекенов и возникает за его спиной.       — Доброй ночи, полковник, — бросает он, ухмыляясь только одним уголком губ.       И Жилин вздыхает. Тяжело вздыхает, словно только что упал на диван после трудного дня, а тут появилось срочное дело. Срочное и слишком близкое дело. Он убирает пистолет и поворачивается, видя, как Игорь расстёгивает пуговицы кителя.       — Прекрати преследовать меня, голубчик, — качает головой Жилин, скептично рассматривая, как Игорь остаётся в одной майке и брюках.       — Я тренируюсь здесь каждый день, — хмыкает Катамаранов, ставя руки на пояс, — А завтра бой не только у вас. Точнее, у всех, кроме вас.       Жилин молчит. Он в правду не участвует и, говоря откровенно, не хотел бы участвовать. Слишком уж дорога была ему его собственная жизнь. Но то, что в словах Игоря он слышит упрёк, раздражает, поэтому Жилин плюет себе под ноги и уходит. Лишнюю секунду находиться рядом с Катамарановым не хотелось. И объяснить это было нетрудно.       Вслед он не слышит ничего. Похоже, Катамаранов либо не видит своей вины, либо не считает нужным извиняться. Оба варианта заставляют Жилина хмуриться. Не знает он, какой хуже. Убрать бы его с глаз и дело с концами.       Новый сон тоже заполнен Игорем, но теперь он неприятен. Жилин не видит его в лицо, но чувствует присутствие каждой клеточкой своего тела. Воздух и земля сворачиваются во что-то невиданное, срывая все его установки сильнейшим ураганом. Стоило бы бояться и бежать, но полковник стоит, готовый в любой момент принять свою судьбу. Но не принимает. Ураган рассыпается прямо перед его лицом, а Жилин просыпается.       Сегодня тяжёлый день. Даже не выходя из палатки, он слышит, как офицеры собирают своих солдат, готовясь к утреннему нападению, что-то командуют и бегают туда-сюда, словно опаздывают. Практически для всех этот бой первый в жизни, и, зная это, Жилин не может перестать думать о наивности многих молодых.       Смертельной наивности.       Бой начинается и правда утром. Разведка работает слишком уж хорошо. Но к такому нельзя идеально приготовиться. Особенно с новичками. Жилин доверяет своим офицерам и, оставаясь в лагере, он ждал любого исхода, но надеялся, естественно, на победу.       Звуки битвы ещё долго доносились до него. Время тянулось медленно и будто бы шло назад, проделывая мёртвую петлю. Петлю, закручивающуюся на шее полковника, проникая под кожу, медленно перевязывающую его артерии и не пуская кислород к мозгу. Кажется, ещё пара минут, и Жилин растворится.       Но тут звуки стихают, и люди возвращаются. Полковник смотрит, как его солдаты возвращаются. Живые. Многие. И он улыбается, облегчённо улыбается, видя их в здравии. Не всегда в добром, но в здравии. Некоторые отвечают ему тем же, офицеры подходят с отчётами, но их Жилин почти не слышит.       Большинство солдат отправляются отмечать победу, другие латать раны, а третьи отправляются на поле боя за своими погибшими товарищами. Сегодня им удалось отбросить нацистов, но что будет дальше? Разве малая потеря перестаёт быть потерей лишь от того, что умерло недостаточно людей?       Жилин не хочет думать об этом, поэтому старается отвлечься, заявившись к солдатам и даже пропустив несколько стаканчиков. Он улыбается, болтает с офицерами и рядовыми обо всём. Обо всём, кроме войны. Своеобразный побег. Но он не работает. Никогда.       Вечером все расходятся, и Жилин вместе с ними. Меру в алкоголе он всегда знал, а потому и не был слишком пьян для того, чтобы сразу упасть и уснуть. Здесь его и настигают муки совести. Настроение мрачнеет, а сознание всё тянет его на поле боя — к погибшим.       Он приходит. И видит гору мертвецов. И своих, и чужих. Этих людей никто не забрал. Одиночки, у которых никогда не было товарищей, и обычные люди, которые полегли вместе со своими. Жилин вытирает своё лицо, будто пытаясь стряхнуть эмоции. Холодный вечерний ветер пробирает его до костей. Такого нет в лагере, но есть здесь. Неужто смерть присылает ветер за павшими душами?       Аккуратно ступая между трупами, Жилин глядит в совсем ещё юные и слишком уж старые лица, и наклоняется. Наклоняется, чтобы закрыть их широко раскрытые глаза. Как легко может оборваться жизнь лишь из-за амбиций одного человека. Это сводит его с ума. Сознание не желает принимать такую несправедливость. Кажется, дорога будет бесконечной. Относительно полка эта потеря мала, относительно человеческой жизни размер этой потери невозможно вообразить. Разбитые семьи, которые не дождутся своих сыновей и мужей.       Но полковник должен быть сильным. Жилин сжимает кулаки, челюсти, веки, но всё это не помогает. Хотел бы он отрезать чувства и просто следовать приказам. Чётко и жёстко. Такие полковники выигрывают войны. Не такие, как он.       Когда он разжимает глаза, он видит силуэт в паре десятков метров от него. Тот стоит неподвижно и смотрит в небо. Но, чувствуя взгляд Жилина, поворачивается, склоняя голову набок и ничего не говоря. Нечего тут говорить.       Полковник моргает, а после готов поклясться, что силуэт растворился сам собой. Но ведь это просто невозможно.