Oackland

Первую неделю в тюрьме Нил без зазрения мог назвать самой длинной в его жизни. Заняться было, откровенно говоря, нечем. Стадо овец, которых пасли охранники и специалисты по работе с несовершеннолетними, даже не пытавшиеся скрыть пренебрежения и скуку на лицах, бесцельно двигающихся от одного часа к следующему, и следующему, и следующему, и следующему. Ничего не менялось. Вообще. До сих пор его жизнь являла собой череду хаоса — где-то чуть больше, где-то чуть меньше. Для скуки и сидения на месте не хватало времени — их вытесняла вечная гонка. Теперь же, кроме тягучего ожидания, ничего не оставалось, да и оно значило лишь то, что заставляло сердце заполошно биться за ребрами, подступать к горлу в попытках вырваться из их заточения. Ладони потели от окружившего беспокойства. Эндрю, получив свою долю правды, будто бы щелкнул переключателем, выключив любой интерес к Нилу. Он перестал приставать, становясь все более замкнутым. Все больше молчал. Не подумайте, что Нил жаловался. Все складывалось как нельзя лучше. К середине недели он, наконец, достиг предела. Несколько дней, проведенных без сна, дали о себе знать, и Нил попросту вырубился на своей нижней койке. Когда, спустя несколько часов, он проснулся, руки и все тело дрожали, но Эндрю к нему даже не приблизился. Доверием это назвать сложно, но в конце концов Нил сдался и начал спать по ночам, а его соседа это, похоже, вообще не волновало. В среду доктор Добсон спросила, не выписывали ли ему когда-нибудь лекарства от тревожности. В пятницу перед завтраком его отвели в медицинский кабинет и впихнули в руки пластиковый стаканчик с белой таблеткой, гремевшей о его бока. Нил языком спрятал ее за коренные зубы и, как только его выпустили, тут же выплюнул. Утром он занимался тем, что расхаживал от стены до стены в их крошечной камере, днем бегал по дворику, в размерах едва ли ее превышавших, а вечерами молча выполнял домашнее задание, пока Эндрю тоже предпочитал молчать. В пятницу их распорядок сменился. Вместо того, чтобы после обеда вернуться по комнатам, их погнали вниз по коридору, который Нил видел впервые. — Куда мы идем? — спросил он, толкая впереди идущего парня. — Экси, — тот обернулся и раздраженно взглянул на него. — Пятница — день для экси. Живот Нила неприятно сжался. — Мы должны смотреть? — спросил он. — Ага, но особо не надейся. Они отстой. Скука смертная, но все же лучше, чем в камере, — парень пожал плечами, отвернулся и продолжил шагать по коридору. Стадион оказался не столько стадионом, сколько нагромождением старых, ветхих материалов собранных вместе в некое подобие порядка. Нил не имел понятия, как раньше это здание использовалось, но сейчас «поле» обнесли плексигласом, а вокруг этого чудовища ютились шаткие деревянные трибуны, которые почти разваливались, с трудом удерживаемые алюминиевыми креплениями. Нила привели как раз в середину одной из них, и через несколько секунд со всех сторон его окружили другие ребята. Он прижал локти к бокам, держась как можно тише, чтобы никого нечаянно не задеть. Корт по-прежнему был пуст, в то время как на трибунах разразился хаос. Голоса становились все громче. Парню, сидевшему прямо перед ним, удалось украсть одну из тетрадок из класса, и он с впечатляющей скоростью сложил бумажные самолетики, отправив их в сторону поля. Те, ожидаемо, отскочили от стекла, их крошечные острые носики жестоко помялись. На соседней трибуне кто-то начал чеканить гимн, и грохочущий звук топающих по дереву ног тошнотворным эхом отозвался внутри здания. Кто-то пихнул Нила в спину, и его сердце чуть не выскочило из груди, прежде чем он повернулся и стрельнул взглядом на мальчика, пинавшего скамейку ногами. — Извини, чувак, — сказал он. В голосе не слышалось и капли сожаления, и Нил пихнул его в ответ, затем снова развернулся к полю. Через пару минут в дальнем конце здания открылась дверь и ему представилась возможность наблюдать, как команда следственного изолятора для несовершеннолетних округа Окленд вышла на площадку. Снаряжение на них, мягко говоря, было не ахти. Большинство клюшек испещрили сколы наряду с такой тонкой сеткой, что, само по себе, оказалось бы чудом, удержи она мяч. Вся команда, без исключения, носила разномастный набор защитных приспособлений, который явно не соответствовал ни одному нормативному стандарту. Если бы Нилу пришлось гадать, он бы представил, что эта программа существует, как способ позволить детям справиться с их гневом, направляя его в продуктивное русло. Все же, это было лучше, нежели бы они просто вышли на улицу, но Нила шокировало то, как просто группке уголовников разрешили прикоснуться к тяжелым клюшкам, что с легкостью могли бы сломать кости. — Финли выгнали на прошлой неделе, — какой-то пацан, на вид не старше тринадцати, нагнулся к нему и зашептал с заговорщицким видом, будто прочитав мысли. — Сломал Дэвису нос в последней игре. Он указал пальцем на мальчика на площадке, который ростом, как минимум, был на фут выше Нила. Под глазами светились два великолепных желтых синяка. Нил не особо хотел участвовать в разговоре, но он так нуждался хоть в какой-нибудь информации, которая могла бы его привести в эту команду, на это поле, в эту погоню за мячом… Он напрягся. Тело внезапно стало горячим, сердце бешено забилось. Мама убьет его. — Его выгнали за то, что он ранил кого-то? — неожиданно Нил услышал свой вопрос. — Довольно сложно играть в экси без… — Насилия, верно? Ага, мужик. Вот я и думаю, что это не было случайностью, понимаешь? Типа, в экси есть место для агрессии, но вот, в чем дело, Финли, понимаешь, просто подошел к Дэвису после игры и врезал ему кулаком, и это, мой друг, — верный путь на вылет из команды и открывшаяся вакансия нападающего… Он все говорил и говорил, а Нил мысленно ругал себя за то, что поддержал разговор, когда Эндрю вышел на поле. На нем экипировки было больше, чем на остальных. Сосед лениво подошел к воротам, где тут же сел на пол и положил клюшку себе на колени. — … только когда проходят отборочные испытания, но я уже практически получил место, я имею в виду, что тренер — мой куратор, и мы возвращаемся, и… — Отборочные? — спросил Нил, молниеносно возвращая внимание к парню. — Ну да, — он сморщил нос, глаза раздраженно вспыхнули, — отборочные. Я это и сказал. Тем не менее… — Ты пробуешься в команду? Здесь? — Да, чувак, это то, как отборочные работают. Хотя, это не имеет значения, потому что я… — Когда они? На какую позицию? Может ли кто-нибудь… — Нил весь сжался, с трудом сглатывая желания, подступившее к горлу. Ему не разрешалось играть в экси. Не разрешалось хотеть чего-либо, быть кем угодно тоже, разрешалось только дышать и бежать. Все остальное разрушало саму цель его существования. — Да, чувак… — парень смотрел на него судорожно скривившимися глазами. — Я имею в виду… ты должен получить разрешение. От терапевта. И рекомендацию своего куратора. Но все это не имеет значения, потому что я уже получил место, я играл нападающим в юношеской лиге, пока отношения с приемной семьей не накрылись. Они говорили, что у меня есть талант, куда больше таланта, чем у этих уголовников. Это какая-то гребаная шутка, раз они позволяют этим придуркам играть, они… Нил снова отключил его, когда тренер появился на площадке. Он пересчитал игроков по головам и раздал некоторым ярко-желтые сетчатые манишки, одну бросил туда, где все еще многозначительно сидел Эндрю, затем подошел к центру и указал на нарисованный на полу красный круг. Около десятка ребят вышли с корта и сели на длинную тонкую скамейку прямиком у дверей. Остальные двенадцать разбрелись по полю, занимая стартовые позиции. Парень с бумажными самолетиками выпустил несколько, умело нацеленных, и все, кроме одного, долетели до цели. Может быть, он был очень горд собой. Тренер покинул площадку. Закрыл двери. Поднес свисток ко рту. И засвистел. Парень рядом с Нилом оказался прав — они были ужасны. Игра быстро переросла в драку, но оставалось предельно ясным то, что сами по себе удары не приносили игрокам реального ущерба, а насилие совершалось под честным предлогом продвигавшейся игры. Нападающий команды Эндрю выглядел так, будто никогда в жизни не держал клюшку в руках, два защитника команды соперника потратили слишком много времени, отыгрывая роль нападающих и воруя голы, пока не вспомнили свои настоящие обязанности. В целом, все сводилось к едва ли организованному хаосу. Кроме Эндрю. Он поднялся, как только прозвучал свисток, и с этого момента никому не позволял поразить его ворота. Сила, что он вкладывал в свои удары, заставила Нила ужаснуться. Как он умудрился не сломать клюшку пополам? Хотя ни один из ударов по воротам не был особо прицелен, он перебросил их все на другой конец площадки, почти не двинувшись с места. Это был кристально-чистый талант, не похожий ни на что, что видел Нил со времен Балтимора. Он не мог оторваться от мыслей, прокручивающихся по спирали во всех возможных сценариях. Как долго Эндрю играл? В каких командах вырос? Обращали ли скауты на него внимание до того, как он оказался здесь, или это тот уровень таланта, который мог быть похоронен лишь под гнетом дерьмовой судебной системы и ужасной несправедливости? Эта болезненная, отчаянная потребность, растущая в горле Нила, превращалась в нечто худшее — что-то едкое, мерзкое. Зависть. Эндрю вырос без запрета играть в мяч, у него было то, чего Нил хотел, чего Нил желал, чего искренне жаждал. Нил же рос с поддельными именами, пулевыми ранениями и вечным страхом. Нил, насколько возможно, проглотил все это вернул лицу равнодушное выражение. Когда игра наконец закончилась победой желтой команды со счетом 19:0, он почувствовал только болезненное чувство безнадежности. Кто-то схватил его лицо, сжимая, Нил поднял голову и увидел, что парень, сидевший рядом, смотрел на него сверху вниз. — Игра окончена, чувак. Пошли, — Нил не желал, чтобы кто-то его касался, но чужая рука никуда не исчезала, поэтому он схватился за нее, позволяя себя поднять. — Мое имя Коннор, — пробормотал он, притянув Нила слишком близко. — И это место нападающего — мое. Затем Нила оттолкнули так сильно и неожиданно, что тот чуть не навернулся с трибуны, споткнувшись. Никто за ними не наблюдал, поэтому никто и не увидел, как Коннор полоснул пальцем по горлу, многообещающе играя бровями, прежде чем отвернуться и исчезнуть в толпе. — Отъебись, — пробормотал Нил, затем позволил загнать себя в общий строй, обратно в здание, по коридору и в крошечную комнатку, которую он делил с засранцем, охраняющим ворота лучше, чем любой другой игрок университета.

***

Нил сидел на кровати, скрестив ноги, и проверял сочинение по книге, которую читал еще в шестом классе, когда Эндрю позволили вернуться в камеру. Он не взглянул на Джостена, просто забрался наверх и буквально свалился на свою койку. Нил долго ждал, прежде чем наконец-то вылезти из-под своего колючего шерстяного одеяла. Эндрю отвернулся к стене, его серые спортивные штаны ярко выделялись на фоне белых шлакоблоков. Нил скомкал лист бумаги и запустил тому в голову. Он даже не вздрогнул. — Хорошая игра, — протянул на пробу Нил. Ничего. — Ты кое-что скрыл от меня, знаешь. Ты никогда не говорил, что являешься суперзвездой экси, — должно было лучиться сарказмом, но слова дрогнули, слишком много всего еще горело в груди. Эндрю по-прежнему ничего не сказал, и Нил почувствовал, как нарастает необузданная ярость, угрожая разорвать его на части. Он вырвал еще один лист из тетради и скомкал его, вновь бросая его в соседа. Снаряд отскочил от шеи Эндрю. Джостен повторял это снова и снова, пока Эндрю успешно игнорировал его и отмалчивался, поэтому Нил запрыгнул на нижнюю койку и приподнялся, толкнув его изо всех сил. Эндрю отреагировал молниеносно, развернувшись и пихнув Нила с такой силой, что тот рухнул на пол. Затем он спрыгнул со своего места, схватил Джостена за шею, швыряя к двери и наваливаясь сверху. В его глазах бушевал огонь, а челюсти максимально напряжены, что Нил мог видеть выступающие на бледной шее вены. — Что, — выдохнул Нил, хватаясь за руку Эндрю на его горле в попытках ослабить хватку. — Так трудно принять комплимент? Он не мог сделать полноценный вдох, но также не мог переставать смеяться, только, может быть, он плакал, может быть, выглядел сумасшедшим, может быть, умирал. — Никогда, блять, больше не трогай меня, — прорычал Эндрю, затем резко отпустил, вздернул руку, и его кулак прилетел Нилу прямиком в левый глаз. Лицо взорвалось болью, и он согнулся пополам, прижимая руки к ее источнику, пытаясь подавить пронзительный крик, рвущийся из собственного рта. Это не было на него похоже. Это было похоже на нечто слабое, отчаянное, потерянное и отчужденное. — Никогда снова, — повторил Эндрю. Все болело. Нил пытался смахнуть слезы, но перед глазами по-прежнему плыло. Он чувствовал вкус крови во рту — текло оттуда, где была прокушена щека. Нил рухнул на колени, но Эндрю все еще не отходил от него, внезапно оказываясь на одном уровне с ним, запустил пальцы в его волосы, откидывая голову так резко, что едва ли получалось дышать. — Ты меня не знаешь, — прошептал Эндрю. — Ты ничего не знаешь. Ты пробыл здесь всего неделю и явно страдаешь манией величия. Ты живешь в моей комнате, спишь под моей кроватью, гадишь в мой туалет. Ты играешь по моим правилам. Ты меня не трогаешь. Ты не разговариваешь со мной, пока я лично тебя не спрошу. Ты, черт возьми, никогда не притронешься к моим вещам. Понял? — Пошел ты нахуй, — простонал Нил, хватая Эндрю за запястье. Он снова ударил его, на этот раз — в нос. Нил чувствовал, как он ломается. Кровь хлынула на язык, а мучительная волна боли наплывом ринулась на лицо. — Ты. Не. Трогаешь. Меня, — выдохнул Эндрю, наполняя слова ядом. Нил хотел ударить его в ответ. Он хотел прыгнуть на Эндрю и вбивать его в землю, пока собственные кулаки не сломаются и не покроются чужой кровью. Он хотел кричать, пинать, бить и причинять боль. Вместо этого инстинкт, вырабатываемый годами, взял верх, и он отпустил запястье Эндрю, весь сжимаясь. Будь незаметным, — говорила его мать. — Не издавай ни звука. Они тебя не увидят, они тебя не заметят, они уйдут. У тебя все будет хорошо. Просто будь незаметным. Из носа доносился ужасный хлюпающий звук, и Нил попытался остановиться как можно быстрее, потому что, если его услышали, значит, он был мертв, а если он был мертв, то и его мать тоже, а если его мать умерла… Нил сглотнул и почувствовал вкус пепла во рту. Чувствовал запах бензина. Руки дрожали, пока он возился с ремнем безопасности, и треск металла слышался отовсюду. Где-то звенели голоса, и Джостен заставил себя вернуться в настоящее. Обратно в тюремную камеру — туда, где дверь оказалась открыта, а руки Эндрю сковывал наручниками появившийся охранник с коричневыми усами, который по ночам стоял в коридоре. — Легче, — сказал Эндрю. — Я сам. Он позволил охраннику прикоснуться к себе без особых проблем, но в его глазах все еще сверкали отголоски ярости и насилия, когда он взглядом впился в Нила. Ожила рация на поясе охранника, и тот поднес ее к лицу. — Медика в 280 комнату, блок С. Сопровождаю Эндрю Миниярда в одиночку. Нил сморгнул туман, застилающий глаза, и снова поднялся, опираясь на стенку. — Ч-что, — выдохнул он. Потеряв время, он не помнил, как открылась дверь или вошел охранник, или что-то еще, последовавшее за ударом Эндрю, кроме воспоминаний матери. — Что… — Никакой больше звезды экси, — весело ухмыляясь, сказал Эндрю, пока охранник выводил его из комнаты. — Они, типа, выгоняют из команды за насилие. Удачи в следующий раз, сосед. — Давай, ребенок, — другой охранник шагнул внутрь, помогая Нилу подняться, и потянул того к двери. — Доктор ждет. Нил позволил вывести себя из камеры. Кровь все еще текла по лицу, капая на пол, головокружение захватило его сознание целиком безжизненным, пустым взглядом Эндрю Миниярда, поедающего самое его существо.