Oackland

Неделя скатилась к чертям. Эндрю нахмурился, затем снова вернулся к отжиманиям, закинув ноги на кровать на этот раз. Колония, — подумал, в первую очередь, — дерьмо, — докончил он. Экси, — поднялся на руках вверх, — дерьмо, — опустился вниз. Семья, — вверх, — дерьмо, — вниз. Сосед, — вверх, — дерьмо, — вниз. Снова и снова повторял он жестокую мантру в своей голове, но она только приводила его в ярость. Очень хотелось кого-нибудь ударить. Причинить кому-нибудь боль. Наброситься и… Его руки ослабли, и Эндрю перевернулся на спину, тяжело дыша. По лицу стекал пот. Потолок возвышался над ним бетонно-серой глыбой. Ржавая крышка вентиляционного отверстия оставалась единственным ориентиром, за который мог зацепиться взгляд, на котором можно было сосредоточиться. Вентиляционная система едва ли справлялась со своей работой, Эндрю даже не был уверен, работал ли вообще кондиционер в этой части здания. Жара душила его, давила на плечи, высасывала энергию до последней капли, но в то же время не давала уснуть. Он мог бы снять толстовку, но… Изолятор — дерьмо, — подумал он, недобро ухмыляясь. Хотя он не был. Одиночная камера — своеобразный выход, к которому Эндрю прибегал иногда, достаточно редко, чтобы не продлить свой срок, выход, на который он отчаянно полагался в течение точно таких же недель, как эта, что превратились… … в ад. Эндрю глубоко вздохнул, морщась от жжения в изнеможденных руках, перекатился на живот и вновь поднялся. Колония — дерьмо. Экси — дерьмо. Семья — дерьмо. Его сосед — дерьмо. На второй день Эндрю сдался и принялся, закатав рукава, вскрывать затянувшиеся коростиной раны на предплечьях. Большинство из них уже зажили, зарубцевались, образуя шрамы — остатки маленького Эндрю Миниярда, что не знал ничего лучше. Новые метки не столько являлись криком о помощи, сколько наказанием за существование. Когда тебя заперли, появлялось много времени на подумать, а если открывалась такая возможность, то ничего не оставалось, как размышлять над каждым осколком памяти, вспарывающим внутренности, а, когда речь шла об Эндрю Миниярде, таких осколков было чертовски много, врезавшихся глубже и глубже с каждым вздохом. Их команда проводила первые двадцать минут тренировки, рассевшись и слушая «тренера», а на металлических скамейках стадиона, как выяснилось, уйма острых углов. Для Эндрю это стало чем-то вроде игры. Как быстро ты сможешь цепануть кожей металл, пока никто не увидел? Насколько глубоко разрежешь мягкие ткани, прежде чем кровь проступит через одежду? Он прошелся ногтем под одним из свежих струпьев и медленно надавил на рану, наблюдая, как вырастают крошечные пузырьки крови. На третий день над его головой сработал звонок, потому что они находились в приличном заведении. В таких учреждениях детей не держали в изоляторе. Из них дети могли выйти, изменившись к лучшему. Эндрю слабо верил в перемены. Дверь открылась. — Как приятно видеть тебя, Брайан, — прощебетал Эндрю, лежа на кровати. Его куратор вздохнул и жестом показал на выход из камеры, махнув планшетом в руке. — Пропустил посетителя в субботу, — вздохнул Брайан, считывая информацию с блокнота, пока они шли. — Кошмарить соседей по комнате так важно для тебя? Эндрю ничего не сказал. Ручка несколько раз ударилась о край планшета в тишине, когда они завернули за угол. — Сразу к терапии, — объявил Брайан, ведя их вверх по лестнице, — дополнительные часы по вторникам и четвергам. Твой лист поведения выглядит неважно. Еще одно нарушение, и тебе грозит дополнительный срок. Снова. Внутри Эндрю закипал. Снаружи же он оставался непоколебим, спокоен и молчалив. Через пару недель после того, как он впервые сюда попал, ему сразу накинули год из-за разыгравшейся ссоры и сопровождавшей ее агрессии. С тех пор, как Лютер написал ему письмо, где излагал все причины, по которым он должен перебраться к ним, а не сюда, с тех пор, как он узнал об Аароне, с тех пор, как все снова пошло наперекосяк, потому что… почему бы, блять, нет? Так вот, с тех пор, он оказывался как можно ближе к краю, но не пересекал эту линию, чтобы не потерять время. Ему нужно было выбраться через шесть месяцев. Ради Аарона. — Ты хотя бы слушаешь меня? — спросил Брайан. — Я пытаюсь помочь… — Слушаю, — пробормотал Эндрю. — Хорошо. У тебя огромный потенциал, Эндрю. Я ненавижу смотреть на то, как ты херишь все это с изощренной жестокостью. Ты умный. Ты талантливый… — О смотри, мы пришли, — перебил его Эндрю, когда они подошли к прозрачной застекленной двери. Миниярд мог видеть Бетси, сидящую внутри за своим крохотным письменным столом, улыбающуюся во весь рот, несмотря на то, что ее рабочее место размером со шкаф, не оставляло возможности и мечтать о какой-либо приватности. — Теперь я могу пойти на терапию? Знаете, то место, где настоящий психотерапевт будет дуть мне в задницу, вместо переплаченного копа. Я очень надеюсь, налогоплательщики в курсе, какую замечательную работу вы лично совершаете для развития сегодняшней молодежи. Поистине звездная работа. Ценю. Глаза Брайана сузились, но он ничего не сказал, просто постучав в дверь. Раздался еще один звонок, дверь открылась, впуская скользнувшего внутрь Эндрю. — Привет, Эндрю! — поздоровалась Бетси, жестом предлагая ему присесть. Он должен был отдать ей должное. Несмотря на самую дерьмовую в мире работу, подразумевающую под собой копание в мозгах невменяемых подростков, ей всегда удавалось казаться веселой. — Би, — пробормотал он в ответ. — Бзз-бзз-бзз. Эндрю упал на крохотный стул и уперся ногами в ее стол, не в силах сдержать усмешку, когда стопка бумаг, лежавшая на краю, перевернулась прямиком в маленькую корзину для мусора, стоявшую рядом. Она не повела и бровью, просто наклонилась и собрала все, а затем положила на полку позади себя. — Я пропустила твою игру в пятницу, — сказала она. — Слышала, ты сыграл просто великолепно. — Так говорят. — Ты доволен тем, как все прошло? — Это экси. Мне плевать, как все прошло. — Понятно. Я знаю, что это, к сожалению, единственный вариант здесь, но нам повезло, что есть эта программа. Она не сказала тебе повезло, она сказала нам повезло, отметая все сомнения в том, что она включила себя в это заявление. Ненавидеть эту женщину было невозможно, поэтому за два проведенных здесь года, Эндрю позволил себе хоть немного ей открыться, а затем отвернулся и направил всю ненависть на себя. — Если бы у тебя был другой вариант, — сказала она, наклоняясь и щелкая чайником, — во что бы ты хотел играть? — Ты уже спрашивала меня об этом раньше, — ответил Эндрю. Он наблюдал, как вода булькала в чайнике, выливаясь и шипя, когда попадала на огонь. Би никогда не добавляла кофе в зернах, всегда используя чайник, чтобы нагреть воду для чая или горячего шоколада. — Я знаю, — улыбнулась она. — Ответы иногда меняются. — Мой нет. — Я думаю, — ее улыбка не дрогнула, — иногда мы попадаем в круговорот событий, который так сильно затягивается, что, кажется, выхода из положения нет. Однако, достаточно лишь бабочки, чтобы вызвать шторм, который сможет прервать этот замкнутый круг. — Нужно найти мою бабочку, — невозмутимо сказал он. — Вода готова. — Горячий шоколад? — спросила Бетси, хотя и так знала ответ, несмотря на то, что он ее перебил. Она налила ему полный бумажный стаканчик, засыпала порошок, помешивая его пластиковой ложкой, и только после этого протянула Эндрю. Даже на терапии им не позволяли самостоятельность. — С твоим соседом по комнате все хорошо, — бросила Бетси как бы между прочим. Эндрю держал стаканчик двумя руками и пристально смотрел на комок шоколада, еще не успевший раствориться. — Сломан нос, но, я уверена, ты и так это уже понял… Эндрю чувствовал хруст чужих костей на костяшках собственных пальцев и старался не сжать челюсти. — … Но он в порядке. Хочешь поговорить о том, что случилось? — Нет, — он открыл глаза. — Ладно. Я знаю, что ты пропустил посещения. Твоя мама должна была приехать на этой неделе. — Она не моя мама, — он не горел желанием говорить ни об изоляторе, ни об экси, ни о Ниле гребаном Джостене, что запустил свои руки в вещи Эндрю, и уж абсолютно точно он не хотел говорить о Касс. — Хорошо, — больше Бетси ничего не сказала, только смотрела на него из-под дурацких розовых очков. Эндрю специально сделал большой глоток слишком горячего какао. У него возникло внезапное желание натянуть рукава толстовки, хотя он прекрасно знал, что те и так натянуты, так же, как и знал, что Бетси считала это движение, ровно как она читала и волнение, скрыть которое всегда возникали трудности, ровно как она читала и его отказ говорить. — Я знаю, что трудно привыкнуть к жизни с кем-то новым, — наконец сказала Би, опять возвращаясь к Нилу. Чем сильнее Эндрю чувствовал облегчение, тем больше он ее ненавидел за то, насколько она была хороша в этом. Он поймал себя на том, что кивает, — просто чтобы съехать с темы о Касс. — Твоего прошлого соседа освободили, верно? — спросила она. — Должно быть, приятно было немного побыть в одиночестве. — Всего пять дней, — проворчал Эндрю. — Тем не менее. Пять дней тишины. А потом все перевернулось с ног на голову и ты оказался с кем-то, о ком ничего не знаешь. — Нормально. — Ничего страшного, если это не так. Перемены всем даются нелегко, но уж тем более непросто, когда приходится это делать в тесноте, без какого-либо уединения. Вы двое вообще разговариваете? — Он хочет говорить только об экси, — это не было правдой. Эндрю не давал Нилу особого шанса поговорить о чем-то еще, хотя на 99% был уверен, будь для этого возможность, тот не спешил бы изливать ему душу. Эндрю это вполне устраивало. Просто отлично. — Отлично, — услышал он свое бормотание, затем судорожно схватил стаканчик какао, чтобы скрыть раздражение от непреднамеренного разговора. Бетси не стала это комментировать, но Эндрю знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что она заметила. — У него гораздо больше проблем, чем у меня, так что, я надеюсь, ты кайфуешь, пытаясь разгадать его, — проговорил Эндрю. — Все из вас разные, — согласилась она. — Как ты думаешь, могут у вас найтись точки соприкосновения? — Я не ищу друзей, — нахмурился Миниярд. — А я и не говорила, что ищешь. — Он скрывает кучу всякого дерьма. И он несносный. И все это не имеет значения, потому что я сваливаю отсюда через полгода. — Шесть месяцев — долгий срок, чтобы жить с кем-то, кого ты считаешь неприятным. — Я задолбался, — Эндрю допил остатки какао, швырнул пустой стаканчик в мусорку и скрестил руки на груди. — У нас еще двадцать минут, Эндрю. — Вау. Я устал. Эта одиночная камера, знаешь ли, выматывает, — он одарил Би одной из своих самых ярких улыбок, опустил ноги, наклоняясь ближе к столу, и облокотил голову на сложенные руки. Поскольку Бетси была Бетси, она никак это не прокомментировала. От этого легче не стало, но жест Эндрю оценил.

***

Их камера оказалась пуста, когда Брайан наконец привел его обратно. Расписание Нила предполагало, что тот должен был быть на месте, но Брайан махнул рукой, сказав, что на выходных тот получил доступ к библиотеке. В качестве привилегии. Сомнительная привилегия, захотел рассмеяться Эндрю. Кое-что хорошее в том, что из тебя выбили все дерьмо, было — взрослые, как правило, чувствовали себя виноватыми и решались на маленькие поблажки. Брайан попрощался, молча махнув рукой, после чего вышел, а дверь за ним закрылась. Слабое эхо голосов доносилось из комнаты отдыха, где сейчас проводили время ребята из другого блока. Унитаз журчал в углу, поэтому, переступив порог, Эндрю покачал ручкой, дожидаясь, пока остановится вода. Он подошел к тумбочке и долго перед ней стоял, слушая, как секундная стрелка тикает, и тикает, и тикает, и тикает. Глаза Миниярда метнулись к зеркалу всего на секунду, прежде чем он снова опустил их вниз. Отражение ничего хорошего ему бы не принесло — мальчик за гранью был грустным, одиноким, у того мальчика ничего не было. Он сжал руки в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Затем открыл верхний ящик и вытащил стопку писем, взял самое верхнее — самое свежее, поступившее в среду. Взобравшись на свою койку, Эндрю положил стопку рядом с собой и развернул конверт. Дорогой Эндрю, Я была счастлива получить от тебя письмо в прошлом месяце! Спасибо, что пишешь. Я так сильно переживаю за тебя, но после разговора с социальным работником знаю, что все идет хорошо. Мне также рассказали, что планируется провести игру, открытую для родителей! Я очень рада, что смогу увидеть, как ты играешь. С сегодняшнего дня прошел месяц, так что будь готов! Я знаю, что в действительности у вас нет командных цветов, но я все равно сделаю все возможное, чтобы шокировать тебя:) Испекла шоколадное печенье сегодня утром, но без тебя все не так. Надеюсь, ты будешь готов к куче выпечки, когда вернешься домой. Я практиковалась на хлебе — не такой сладкий, но, обещаю, тебе все равно понравится. Мы скучаем по тебе, Эндрю. Все мы. Я надеюсь, ты знаешь, как много значишь для всех нас и как сильно мы хотим, чтобы ты вернулся домой. Кстати, говоря о нас. Не знаю, когда ты получишь это письмо, так что, ты уже мог нас видеть! Я приду навестить тебя во время субботних посещений в последнюю неделю апреля и возьму с собой сюрприз! (Ладно, на самом деле, не такой уж это и сюрприз. Я уверена, ты уже догадался!). Дрейк вернулся домой на выходные и тоже захотел присоединиться. Он спрашивал о тебе — думаю, он был бы рад, если бы ты написал ему. Я дам его новый адрес в субботу. Не могу дождаться, когда снова увижу обоих своих мальчиков в одном месте! Я очень люблю тебя, Эндрю. Пожалуйста, береги себя. С любовью, Мама. Он прочитал еще раз. И еще. Не было ни единой причины делать это снова — слова давно отпечатались в его предателе-мозге еще в прошлую среду. Тем не менее маленький почерк Касс, вьющийся на бумаге отпечатком черной шариковой ручки, был тем, по чему Эндрю скучал. Осязаемая бумага, которую кожей можно почувствовать, вещью была более весомой, чем память. Он сделал глубокий вдох, прочитал письмо в последний раз, а затем порвал его, кромсая бумагу на маленькие кусочки. Миниярд проделал то же самое со следующим письмом, и следующим, разрывая на части все то, что оставалось у него от Касс. Чтобы отнести все обрывки до унитаза, потребовался не один поход, но каждый раз, как горсть опускалась в воду, он наблюдал, как белые клочки медленно тонули и укладывались на самое дно, превращались в грязное, разваливающееся месиво. Эндрю все смыл, как только открылась дверь. — Ой, — сказал Нил, входя в камеру. Эндрю повернулся. Оба глаза Джостена опухли, их подчеркивал потрясающий оттенок синего и черного, расплывшийся по лицу бесформенным панно. Синяк на этом не заканчивался, переходя в зеленовато-желтый на скулах и висках. Я это сделал. Эта мысль несла в себе ужасную гордость. Я тоже могу причинять боль, пела она. Я тоже могу вредить людям. Нил прошел к нижней койке и заполз внутрь, сделавшись едва ли заметным, сжимаясь в дальнем углу и поджимая под себя ноги. Он открыл книгу, что нес в руках до этого, и сосредоточился на тексте, больше не глядя на Эндрю. — Я ненавижу тебя, — сказал Миниярд. — Какая жалость, — пробормотал под нос Нил, так и не поднимая глаз. Гнев и огорчение вскипели в нем, густо, жарко, ужасно. Эндрю подавил это. Он посмотрел на унитаз. Тот все еще тек, как и тогда, когда он только зашел в комнату. Он смотрел, как вода стекала по стенкам, в течение секунды, затем качнул ручку, останавливая ее. Делать было нечего, поэтому он залез на свою койку, схватил экземпляр «Франкенштейна» и устремил взгляд на исписанную страницу. Сосредоточиться на написанном не получалось. Эндрю ничего не мог поделать с тем, как неровные воспоминания воспроизводились один за другим перед глазами. Снова и снова.