2012-й год. 214-ю днями ранее
Час дневной сменился поздним, и ветряные, промозглые сумерки нехотя уступили место ночи, а солнце, скрытое от усталых сталкерских глаз глухой бронеплитой из свинцовых туч, неслышно нырнуло за линию горизонта, неразличимую в сизой мгле. И тогда сплошная, холодная, абсолютно непроглядная тьма всей громадой опустилась на заражённые просторы Зоны, погребая под собой тех, кому сегодня не повезло. Чёрные, далёкие небеса разверзлись проливным дождём, будто оплакивая ушедших миллионами миллиардов кровавых слёз. Они больно, безжалостно и непрестанно били мёртвую, и без того настрадавшуюся вдоволь землю, с силой рубили пожухлые литья и иголки, тарабанили по шляпкам аномально больших грибов и крышам ветхих, чудом ещё державшихся домов, а леса вновь наполнились криком сотен тварей, жаждущих рек багровой крови. Изредка они замирали в ужасе и стихали, и тогда меж деревьев нёсся рьяный набат десятков копыт. Двое всадников, словно вестники Апокалипсиса, рассекали промёрзший воздух Тёмной лощины, прорубая себе путь сквозь клубы запоздалого вечернего тумана. Полы их пыльников вздымались и падали под напорами ветра, доносящего отовсюду запах смерти, бились об горячие бока лошадей, как будто конвульсируя в агонии. Сотни молний терзали небосвод им в такт, шарахая оглушительным громом и озаряя дорогу вдалеке. Асфальт не видал ремонта уже четверть века, весь расползся, словно пластилиновый замок на летнем солнце, и корни деревьев кромсали его, вырисовывая нелепый крючковатый узор на усеянном почерневшими листьями полотне. Где-то позади, извергая клубы пара из раскалённых ноздрей и рыча во всю мощь своих слюнявых пастей, нагоняла стая ослеплённых яростью чернобыльских кабанов. Но всадникам, казалось, было всё равно. Их тарки, надёжные и верные, словно старый, сгинувший здесь когда-то давным-давно друг, галопом бежали вперёд несмотря ни на что. По бокам яростно гремели «электры», хлопали «трамплины» и шипели пенящиеся «холодцы», мимо пролетали рваные комья «жгучего пуха», исчезая во мраке за спиной. Впереди, чуть левее от заросшей дороги, миллионами вольт шибанула молния в высоченную сосну, и она, вспыхнув исполинским пламенем, рухнула прямо на асфальт. Лошади, исступлённо заржав, сиганули сквозь горящие ветви и снова понеслись по дороге. Вепри позади жалобно захрюкали, придавленные сородичами к поваленному колоссу, а в небе, казалось, начало громыхать ещё сильнее, но цокот копыт был слишком сильным, чтобы его мог приглушить гнев природы. Сотня за сотней мутировавшие деревья оставались позади, и вскоре, за поворотом, выплыл из темени осиянный «жарками» туннель. В свете мглы, пронзённой огненными иглами, его свод казался огромным дьявольским оком, смотрящим сквозь адские врата. Всадники, обойдя пару гигантских «воронок», аннексировавших тропу, устремились прямо к нему — и исчезли, растворились под тоннами земли и бетона. А сверху, на облезлом колпаке, скрытом от взора листьями плакучей ивы, точно и филигранно заработал пулемёт, встречая севших на хвост тварей градом раскалённого свинца. Кабаны ревели и стонали, исчезая в пламени «жарок» и смертоносных линиях трассеров. Пули прошивали их тела насквозь, вырывая куски почерневшего мяса и орошая промёрзшую землю ещё тёплой кровью. Зрелище было страшным, невыносимым, но, в то же время, по-своему прекрасным. Откуда-то со стороны леса, грохоча мясистыми лапами, вальяжно выбрел псевдогигант, не пуганный глухим стуком крупнокалиберного «браунинга» и отчаянным визгом предсмертной агонии. Пулемётчик, хорошо знавший своё дело и имея богатый опыт, саданул короткими очередями животине по глазам. Зверюга разъярённо зарычала, перекрикивая непрекращающийся гром — толстый костяной панцирь не сумел выдержать попаданий пуль пятидесятого калибра с вольфрамовым сердечником, и мутант, позабыв обо всём кроме ненавистного пулемётчика и адской боли, попёр вперёд. «Воронка» оглушающе засвистела, устремляя в себя тучи опалых листьев и отломанных веток, и двухтонный псевдогигант взмыл ввысь словно перинка. Громкий хлопок — и кровавое мясо разлетелось по всей округе, словно соколки разбитого зеркала. Ударная волна прокатилась по брустверу, сложенному из мешков с песком, и бордовые, почти чёрные ошмётки раскрасили его жирными кляксами. Ненадолго устоялась тишь, и «грешник», сжимая в ладонях рукояти «браунинга», услышал, как звонко лязгают о бетон стрелянные гильзы. Жерло пулемёта изрядно задымило, а крупные, увесистые капли принялись вновь набивать по затворной раме какой-то свой, одной лишь Зоне известный ритм.***
Тихий спокойно закурил, отшвырнув назад капюшон пыльника, и начал невозмутимо водить взглядом по небу. В нём, среди чёрной чешуи из туч, сочащейся кровавыми слезами, расплылся рваными краями маленький клочок звёздного купола, подобно последней, так и не сбывшейся надежде. Далёкие зори благоговейно мерцали, нагоняя тоску, а среди них затерялся, словно мелкий пустяк, белоснежный диск Луны. Он укоризненно, сверху вниз, смотрел на бывшего «монолитовца», пытаясь обвинить его во всех смертных грехах. Тихий подавленно выдохнул, невольно выпустив аляповатое кольцо табачного дыма, и оно, стремительно расползаясь подобно луже алой крови, окружило столь яркое в ночной темноте светило. Потом подул порыв ветра — и кольцо вмиг поплыло и смазалось, растворяясь в промозглой ночной сырости. Гибкие ветки ивы, чахнувшей над сталкером, что больше были похожи на лианы, затрепетали подобно колоскам, словно намереваясь пощекотать Луну за её угловатые кратеры. Тихий непринуждённо выпустил из руки тлеющий «бычок», и тот протяжно зашипел, утопая в грязевой луже. Эта ночь, быть может, — самая пакостная и скверная во всей его жизни. Впрочем, терзать себя подобными мыслями в Зоне было нелепо — ибо она в мгновение ока может подкинуть целую россыпь новых каверз. Безысходность и уныние, как чёрная дыра, — бездонны. Смешанные чувства он испытывал по отношению к «монолитовцам», за которых Бродяга так отчаянно переживал и боролся, не оставляя себе права поступить иначе. С тех самых пор, как старший вновь возглавил группу и поставил перед ними новую цель, Тихий непрестанно находился в раздумьях, пытаясь выяснить, поступает ли он так из своего собственного желания, или же просто по приказу командира. Тем не менее, как бы там ни было, а за Бродягу и он, и Морж, и Броня, и Серп, и Фома готовы были пройти и огонь, и воду, и медные трубы. Иначе его здесь сейчас просто-напросто не было бы. Накатившую прострацию резко и без предупреждений оборвал цокот копыт. Тихий отлепился от скалы, сделал пару шагов и заглянул под срез туннеля. Мимо пронеслись двое «грешников» на тарках, унеся за собой вихрь мутировавшего мха и каких-то лиан, изрядно смахивающих на виноград. Сталкер невесело ухмыльнулся, выкинул из кармана пыльника собранные гильзы и накинул на голову капюшон так, чтобы глаз не было видно. У всех «грешников» на руках была татуировка из нескольких цифр, и он надеялся, что его искусную подделку кода, точь-в-точь как у убитого им недавно сатаниста, никто не раскусит до поры до времени. Обернувшись и в последний раз взглянув сквозь прореху на Луну, он подумал, как там живётся нацистам на обратной её стороне, и нырнул в туннель. В нём повсюду валялись кучи какого-то старого вонючего мусора, полностью заросшие мутировавшим мхом, а стены были сплошь оккупированы упомянутыми ранее лианами. Растительность на первый взгляд казалась абсолютно безопасной, но Тихому было чертовски трудно проходить мимо неё без противогаза — как-никак, инстинкты сталкера брали своё. Идти, по счастью, пришлось совсем недолго: буквально в паре десятков метров за поворотом левая часть свода перетекала в обширную полость, выдолбленную в скале. В отличии от самого туннеля, она была худо-бедно, да освещена — под высоким потолком болтались на проводах продолговатые трубчатые лампы, облюбованные целыми роями мушек. Тихий, неслышно подкравшись, проскользнул в широкое ответвление с деревянными подпорками, больше смахивающее на коридор угольной шахты, что раза в три увеличили в размерах. В самом его конце, у лошадиного стойла, стояли двое здоровенных тарков и усердно хлебали воду из корыта. Рядом с ними, только что привязав кнутами своих жеребцов, беседовали о чём-то два «грешника». Сталкер спокойно, прогулочным шагом подошёл к ним. — Рик? Ты что здесь делаешь? — сказал тот, что был ближе. В руке он держал за волосы чью-то отрубленную голову. — А пулемёт за кем? — За номером три тысячи триста семьдесят восьмым, — ответил Тихий, выдумав эти четыре цифры от балды. — Его смена. Как съездили? — он мысленно поблагодарил свой генофонд за то, что даровал ему низкий голос. — Своё задание выполнили. И ты лучше берись за дело, — с этими словами оба «грешника» вошли в пристроенную по соседству комнату, причём второй, тот, который молчал, повёл перед собой какого-то совсем молодого паренька во в край истрёпанной бандитской куртке, у которого глаза от ужаса метались подобно стае муравьёв. Тихий, недолго размышляя, пошагал за ними. Все трое оказались в просторном помещении, размером не уступавшем актовому залу, в котором сидели на полу пригвождённые к стене цепями человек двадцать. Судя по сильно изношенным разномастным комбинезонам без нашивок — «ренегатов». Их стерегли ещё двое сатанистов, лениво облокотившись об облезлую бетонную стену, и упакованный в чистенький чёрный пыльник излом. Мутант выдавал себя угловатыми, чуть даже нелепыми чертами лица, низким для мужчины ростом и отсутствием ремня «калашникова». Кроме того, в комнате был душный, застоявшийся воздух, отчего Тихий стал поближе к выходу, откуда тянулся слабый ручеёк приятного лесного аромата, разбавленного грозовым озоном. Пленного паренька «грешница», в которой удачливый диверсант разглядел черты девушки, отвела к стене, а затем заковала в кандалы, как и остальных. Никого из «ренегатов» это, впрочем, не волновало — реакции на новенького было ноль. Четверо «грешников», не считая Тихого, потихоньку начинавшего мнить себя Штирлицем, ещё пару минут болтали о чём-то, а потом двое из них пошли к выходу, бросив напоследок: «Во имя Зоны!». Тихий поморщился — сатанистский клич вызвал у него болезненные ассоциации с приветствием «Монолита», о котором в Зоне не слышал разве что глухой. Залу внезапно сотряс мощный раскат грома, который будто одним махом выплеснул весь гнев и горечь разверзшихся неистовой яростью небес, и вслед за ним донеслось утробное лошадиное ржание и гулкий стук копыт. Двое оставшихся в помещении «грешников» усиленно забубнили себе под нос что-то, напоминающее молитву, извращённую всеми силами зла, и Тихий понял, что пора действовать — лучшего шанса осуществить свой хитро продуманный замысел у него не было. — Эй, а ну-ка, хватай! — крикнул он излому, после чего выудил из-под полы килограммовый шмат мяса и бросил мутанту прямо в лапы. Тот расплылся в клыкастой улыбке, ловко подхватил лакомство гипертрофированной рукой и тотчас же отгрыз от него половину. Противное чавканье заполнило собой всё пространство, перебивая бушующий гром, и не прошло и полминуты, как от куска псевдосвинины не осталось и следа. Излом растянул свою жуткую улыбку ещё шире и сыто рыгнул. У Тихого на лбу выступил холодный пот, а в мозг намертво вцепилась лишь одна мысль: «Только бы сработало!». Но Зона сегодня, видимо, всё же оказалась добра к нему: излом сдавленно захрипел, словно его душили, после чего схватился за живот и медленно осел на землю. — Это что ещё за херня?! — взревел басом «грешник». — Ты чего ему дал, паскуда?! Ответом на его вопрос стали четыре пули калибра девять миллиметров, выпущенные Тихим украдкой через пыльник. Глазомер, натренированный покорной службе Монолиту, не подвёл — два попадания в голову размазали большую её часть по внутренней стороне капюшона, одиночное в шею выбило из неё кровавый фонтанчик, а последнее, ударив в бронежилет, заставило сатаниста рухнуть ещё быстрее. — Враг!!! — заорала во всю силу своих женских связок «грешница», снимая «калашников» с предохранителя и одновременно совмещая линию выстрела с торсом сталкера. И если бы пистолет Тихого не заклинил, это бы у неё вряд ли вышло. Тихий швырнул в сторону бесполезный ПБ, затем, в два прыжка оказавшись вплотную к оппонентке, копошащейся с затвором, отобрал у неё автомат и повалил на землю. Возиться было некогда — он молниеносно занёс Ак над собой и размозжил сатанистке голову прикладом. Слух резанул влажный омерзительный хруст, после чего сталкер бросил окровавленный «калаш» на пол. Бегло осмотревшись, он поймал на себе двадцать изумлённых и напуганных одновременно взглядов. — Ни звука, — стальным голосом сказал Тихий. — Если хоть один шорох услышу — своими руками придушу. Дважды повторять не пришлось, и сталкер в спешке удалился в туннель, пропетляв по коридорам. Едва он подошёл к зарослям мутировавшего винограда, как оттуда беззвучно выскочил очередной «грешник». — Рик! — от этого утробного басовитого голоса сатанистов у Тихого уже начинала болеть голова. — Что у вас там за возня? И ты какого лешего прохлаждаешься? «Грешники» не пользовались наладонниками, как и, впрочем, любыми иными средствами коммуникации и электроникой в целом. Возможно, только поэтому Тихий ещё был жив. Не жалуясь на отсутствие навыков рукопашного боя, он свернул фанатику шею и направился ко въезду, попутно продираясь через толстые зелёные шипастые жгуты. Небо встретило его проливным, казалось, только нарастившим мощь ливнем, а земля под ногами совсем размякла, ещё сильнее хватаясь за испачканные кровью подошвы, мешая идти. Мысли, как будто потакая мраку ночи, всё глубже увязали в бездне уныния — Тихому становилось всё тревожнее. Не оставляя попыток себя перебороть, он взобрался на бетонный колпак туннеля и нырнул под защиту бруствера — на случай, ежели снайперы, прикрывавшие пулемётчика, что-то всё-таки заподозрят. Долбануть башкой последнего по его же пулемёту оказалось делом техники. Схватившись за нагретые предыдущим владельцем рукояти, сталкер уловил возбуждающий запах смазки и солидола — очевидно, «браунинг» холили и лелеяли аки маленькое дитя. Повернув его вправо до упора, Тихий услышал, как приятно скрипнули шарниры лафета, и дал длинную очередь по ветвям, за которыми лежал снайпер. Помер тот или нет проверять времени не было, и сталкер, морщась от вбитой в лицо ветром гари пороха, что было сил дёрнул пулемёт в противоположную сторону. Второй снайпер подскочил, словно ошпаренный, и бросился под защиту толстого ствола ивы, что ему, впрочем, не помогло — бронебойные пули прошили древесину, как иголка льняную ткань. В свете молнии Тихий удовлетворённо разглядел развороченный труп, вывалившийся из-за ствола. Кряхтя от напряжения, он сдёрнул с лафета сорокакилограммовый М2 и бросил его за бруствер — прямо на изъеденную ржавчиной крышу бронетранспортёра, и собрался было смыться, как вдруг из темноты на горизонте показались два ярких огня, быстро приближаясь к туннелю. Тихий упал наземь и подполз поближе к мешкам, так, чтобы из-за них выглядывала лишь его макушка вместе с парой любопытных глаз. Вскоре через недовольный гвалт ливня донёсся рёв мотора, а ещё через пару минут под свод, шипя покрышками, нырнул ЗИЛ-131, крытый потрёпанным тентом. — Что за чёрт? — угрюмо прошипел сталкер, неслабо удивившись ловко пропетлявшему через разбросанные по дороге аномалии грузовику. Любая, даже самая мелкая неожиданность сейчас могла свести под откос весь план, и без того висящий буквально на волоске. Уж тем более такая «мелкая неожиданность», как шеститонный армейский грузовик. Впрочем, как уже не меньше сотни раз за сегодня успел убедиться Тихий, ночь не задалась с самого начала. Противоположная сторона туннеля выпускала извилистую ленту дороги в небольшую долину, и она, виляя между жуткими, широко растопырившими голые мёртвые ветви деревьями, убегала куда-то в невидную даль. Тихий шёл по ней, словно в пустоте: яростный грохот грома и аномалий, стук тяжёлых капель о растрескавшийся асфальт, — всё это в один миг стихло, удалилось куда-то на самую периферию сознания. А тревога, набиравшая силы где-то глубоко внутри, озверела, готова была в любой момент вырваться наружу и стереть последние остатки надежд и чаяний. Тихий изо всех сил старался ей не поддаваться. Впереди, в паре десятков метров чуть левее, раскинулась небольшая деревенька. Дома её обветшали, покосились, и их силуэты, чёрные на фоне яркого багрового света разбушевавшихся «жарок», выглядели отсюда устрашающе. ЗИЛ, пронёсшийся по туннелю пару минут назад, остановился у одной из тех изб, что были ближе к дороге. Из-за ливня и темноты он был плохо виден, но сталкер сумел разглядеть фигуры в серых камуфляжных комбинезонах, которые вышли из него и спешно удалились, исчезнув за непроглядной стеной темноты. Дальше, за деревней, возвышалась среди пустыря какая-то бесформенная куча, слепленная из попавшегося под руку мусора, очень похожая на алтари-антенны «монолитовцев». У её подножия собралась большая толпа однородной массы в коричневых пыльниках, благоговейно слушая чью-то речь, причём абсолютно бесшумно, без малейшего намёка на какой-либо галдёж. Тихий помотал головой туда-сюда, отчаянно пытаясь прогнать подступающий к горлу страх, и упрямо зашагал к деревне. Приблизившись к ней вплотную, он вдруг заметил бесчисленное множество вбитых в землю кольев, на которые были насажены окровавленные головы мутантов и людей. Вознамерившись добавить пафоса, огненные столбы, спрятавшиеся за домами, взмыли ввысь ещё пуще, буквально затопив всю округу инфернальным свечением, отчего это место стало ещё больше похоже на Ад. В эту же самую секунду мозг Тихого будто пронзили копьём — в один миг череп чуть не расколола страшная боль, сталкер схватился за голову и рухнул на колени. Мир перед глазами поплыл, а отовсюду на него побежали целые стаи мутантов, словно в замедленной съёмке приближаясь всё ближе. Слившись в одну сплошную, серую, вонючую массу, они набросились на Тихого, и от ставшей ещё более невыносимой боли он чуть не потерял сознание. И вновь куча фантомов, завывая леденящим душу воем, понеслась на него. Не в силах больше совладать с собой, Тихий сорвался с места и понёсся к деревне. Остановил его мутировавший корень, выпирающий из промокшей земли прямо посреди улицы. Сталкер шлёпнулся лицом в грязь, после чего нестерпимая мигрень моментально пропала. Бывший «монолитовец» неспешно, боясь потерять равновесие, встал и как мог стряхнул с лица фонящую грязищу. «Уж сейчас точно выгляжу, как вылитый «грешник», — подумал он, радостно осознавая, что по костям черепа больше не расползаются трещины». В паре шагов впереди внезапно раздухарился «холод», брызнув во все стороны бодрящей прохладой. Без детектора и собранных гильз Тихий чувствовал себя как голый, и, петляя между пятнами инея на траве, боялся даже в сторону посмотреть. Поле ледяных аномалий кончилось, к счастью, довольно быстро, и Тихий с облегчением прошёл вперёд по улице. Последняя была сплошь и рядом усеяна разнокалиберным хламом и проржавевшими тачками, изрядно напоминая Деревню новичков, однако впечатляло не это: на фундаменте одной из развалившихся хат, от которой осталась лишь пара кучек битого кирпича, кольцом сидели сектанты, описывая головой орбиты Меркурия и бормоча что-то невнятное себе под нос. — Грех! Грех! Грех! — расслышал сталкер, подойдя чуть ближе. В центре бывшей хаты исступлённо тряс пламенем костёр, сложенный из чьих-то костей, а вокруг него, пуская медленные, как само время, кровавые ручейки были аккуратно разложены отрезанные головы. На их лбах филигранно, без единого лишнего штриха, красовались вырезанные ножом надписи «ГРЕХ». Тихого от этой картины передёрнуло, а по спине пошли мурашки. Огонь вдруг взмыл багряными языками вверх, заставив тени «грешников» затрястись, словно в припадке. От неожиданности сталкер отшатнулся, расставив руки немного в стороны, а в голове снова начал нарастать этот пронизывающий, буравящий сознание гул, слившийся из какофонии взвизгов, чьей-то отчаянной мольбы и о помощи и зловещего дьявольского хохота. Тихий словно сошёл с ума, ему захотелось сдёрнуть с плеча «калашников» и вынести себе мозги. Лишь одна только мысль о командире, попавшем в беду, воспрепятствовала его самосуду над самим собой. Он до судороги свёл челюсти и заткнул уши ладонями, делая всё, лишь бы не слышать этого безжалостно рвущего нервы воя, но он, будто глумясь над сталкером, снова канул в небытие. Тихий сфокусировал взгляд на костре, принявшись массировать виски пальцами, как вдруг пентаграмма, начерченная мелом вокруг алтаря, засияла словно пролетающая в чистом ночном небе комета. Кое-как приглядевшись, Тихий рассмотрел в ней сигил Бафомета, в котором вместо морды козла в середине был нарисован Монолит, а у каждой из вершин пятиконечной звезды — пять священных символов «Монолита»: значок радиации, химической опасности, небольшой огонёк, пучок молний и три кружка, вписанных друг в друга. Не веря своим глазам, Тихий ещё несколько секунд водил взглядом по пентаграмме, пока во тьме над головой не взорвалась водородная бомба. Гром прижал его к земле, а россыпь фиолетовых молний пронзила облака до самого горизонта.***
Серп стоял в заворожённой толпе, изо всех сил стараясь изобразить свой интерес к происходящему. Там, почти что у самой вершины импровизированной антенны, вокруг которой полыхали сложенные из брёвен костры, воодушевлённо плёл какую-то совершенно несусветную сатанистскую чушь глава фанатиков — Рагнарёк. При этом ещё и остервенело жестикулировал, напоминая эпилептика в припадке. Рядом с ним, чуть повыше, стоял на коленях прикованный цепями к мусору бедняга в сталкерском комбинезоне, в изнеможении опустив голову вниз. Жирные капли ливня били по нему, и сотни ручейков, пропитанных его кровью, споро стекали по истрёпанной «Заре». Молнии рассекали темень прямо над его макушкой, словно так и хотели в одночасье поджарить, как осклизлого дождевого червя, и было непонятно, почему они ещё не пронзили возведённый высоко в небо шпиль. Пламя костров рассерженно металось из стороны в сторону, обволакивая почерневшие стволы и снова их отпуская — ливень сильно досаждал им, не в состоянии справиться с огнём. А свет от него падал неровный, тоже всё время бегал из стороны в сторону и бесился. Серп как мог крепко натянул капюшон на голову, ежесекундно беспокоясь, как бы оранжевые языки не выхватили его лицо из тени, а от окружавших его «грешников» невыносимо воняло, казалось, ещё хуже, чем от мутантов. Их мерзкие, отвратительные физиономии, гноящиеся язвами, застыли так, как будто их владельцы обернулись в манекены. Как Серпу удавалось до сих пор оставаться неразоблачённым, он мог только гадать. — Ну, а теперь! — проревел на всю округу Рагнарёк, и сталкеру на секунду показалось, что пламя костров после его слов снова взметнуло кверху. — То, ради чего Великая собрала нас всех сегодня вместе! Откуда-то сбоку, вроде бы, со стороны приехавшего недавно грузовика, несколько «монолитовцев» привели двадцатерых своих же собратьев под дулами автоматов. Подконвойные сектанты шагали молча, друг за дружкой, отрешённо уставившись себе под ноги. Толпа сатанистов расступилась перед ними, и они встали в два ряда перед алтарём и повернулись лицом к ней. Один из конвоирующих закинул автомат за спину, после чего извлёк катану из чехла за спиной. Её лезвие, вмиг усеявшееся каплями, переливалось бликами в свете полымя. Серп едва сдержался, чтобы не рвануть к фанатику и не снести ему башку его же оружием, но всё, что ему оставалось, — это в бессильной злобе смотреть на зверскую расправу над своими бывшими соратниками. — Силами всех ветров Её нам удалось схватить предавших кровную клятву! — возгласил Рагнарёк, после чего повернулся ко сталкеру позади. — А ты, Червь, будешь взирать на это, внимательно взирать! Ты предал Монолит, предал саму Зону! Великую! Смерть такому, как ты! Но Она даровала тебе шанс, Убогий! Одолей Карателя и останешься жить! Глава сатанистов дёрнул сталкера за волосы, показав толпе его перекошенное от лютой ненависти, истекающее алой кровью лицо. Серп до боли сжал челюсти, едва не начав рвать на себе волосы: на алтаре, скованный цепями, с ног до головы окровавленный, стоял на коленях его командир. А он ничем, абсолютно ничем не мог помочь ему. И он ненавидел себя за это позорное чувство, ненавидел за собственное бездействие. Колени больше не держали на ногах, ему хотелось разодрать ногтями свою грудь и вырвать из неё безумное отчаяние и боль. — Смерть предателям!!! — громом пронеслось по всей округе. «Монолитовец» с катаной вознёс её над головой, устремив кончик лезвия к небесам, и с нечеловеческой скоростью рассёк сырой воздух — лишь сверкнула в багряном пламени наточенная сталь. Голова пленного сектанта полетела наземь, окропив траву тёплым ручейком, а тело тут же обмякло и упало в грязь. — Грех! Грех! Грех! Грех! — довольно взвыла толпа, жаждавшая кровавого возмездия. — Нет, нет! — взмолился Бродяга, когда фанатик подошёл к следующей жертве под демонический гомон «грешников». — Убей меня, меня! Слышишь?! Я тебе нужен, я! Убей меня! Они ничего тебе не сделали! Не трожь их!!! Свинцовая громада туч в небе становилась всё злее, всё яростнее, она исступлённо и самозабвенно колотила каплями по грешной земле, разрывая воздух обезумевшими от слепой ярости молниями. Головы изменников, не пожелавших отдать свою душу Монолиту, сыпались вниз одна за другой. Алые брызги летели во все стороны, буквально заливая стоявших впереди сатанистов, но они ещё шире раскрывали свои пасти в безумной, страшной улыбке, наслаждаясь пролитой кровью каждой клеткой организма. Отовсюду начал доноситься зловещий, исполинский, остервенело коверкающий сознание гул, словно сам Дьявол распахнул врата в Преисподнюю. — Нет, не-е-е-т!!! — орал Бродяга не щадя горла, изо всех сил стараясь разорвать кандалы. — Уроды! Ублюдки! Выродки чёртовы! Я убью вас всех, на хрен замочу каждого, мать вашу!!! Рагнарёк стоял рядом с ним и корчил победную ухмылку, даже не стараясь заткнуть — отчаянные вопли лишь заводили толпу. Серпу казалось, будто его кости безжалостно крошатся, мышцы рвутся, а крик, безумный крик его командира разносит его на молекулы. Всё тело пробила мелкая дрожь, конечности не слушались. Наконец, последняя голова покинула плечи и плюхнулась в бордовую от крови лужу. Палач вытянул руку вверх, сжимая в ней рукоять катаны, и «грешники» радостно, фанатично заревели — так, как не смог бы и взвод футбольных болельщиков. — А теперь иди, Червь! И сражайся за свою бренную жизнь! — Рагнарёк в мгновение ока освободил Бродягу от пут, и он, едва успев это понять, кубарем покатился к подножию мусорной кучи. Стоило ему только плюхнуться лицом в грязь, как двое «монолитовцев» подняли его на ноги, нещадно заломали и повели к оврагу. Стадо сатанистов, словно рой саранчи, поползло за ними. Дно яра было всюду усеяно какими-то старыми, прогнившими деревянными ящиками, остовами автомобилей, торчащими из размокшего под дождём грунта, и прочим разномастным мусором, а по его дну, похоже, некогда протекала маленькая речушка. Бродяга огрёб от сектантов хорошего пинка и съехал вниз на животе, попутно пересчитав каждый торчащий из земли корешок. — Выпускай Карателя! Через пару секунд где-то невдалеке прорезал шум грозы протяжный вой. Бродяга, стиснув зубы, подвёлся и глянул наверх. Палач, чей силуэт озаряли фиолетовые вспышки в небесах, лёгким движением швырнул катану в ущелье, и она, проделав по дороге пару витков, почти по самую рукоять впилась в грязевое болото. Сверху снова громыхнуло, как будто по облакам ударила лапой целая стая псевдогигантов, и вой повторился, перейдя в яростный хрип. Сталкер вытащил из чёрного месива брошенное ему оружие, схватился за рукоять обеими руками и, прижав их к себе, развернулся, устремив кончик лезвия по направлению к приближающемуся Карателю. Кровосос был почти невиден за плотной стеной из капель, и Бродяга скакал на месте туда-сюда, впиваясь взглядом в лабиринт из поломанных ящиков. Наконец, хитрая тварь, расшибив в дребезги один из них, зашла Бродяге за спину. Он развернул катану лезвием от себя и, уворачиваясь от мощной когтистой лапы, полоснул ею по брюху мутанта. Зверюга исступлённо взвыла, молниеносно схватила Бродягу за шею, чуть было не вспоров её когтями, и подняла его над землёй и прижала к ящику. Схватившись одной рукой за бугрящееся гипертрофированными мышцами запястье, он со всей силы воткнул катану в кровососье брюхо. Зона — это место, в котором глупо бояться смерти, но вот когда она зажмёт тебя в угол, и ты всеми порами кожи лица почувствуешь её зловонное дыхание, — один хрен будешь извиваться как червь, лишь бы выжить. — Бродяга!!! — неистово заорал Серп, протолкавшийся к обрыву через толпу, и, понимая, что не успеет сдёрнуть с плеча «калашников», вынул из ножен на штанине кортик и спрыгнул вниз.***
Бормоча себе под нос хитро сплетённые ругательства, Тихий запрятал во внутренний карман портсигар и снова попытался прижечь сигарету огоньком зажигалки. Пулемётное гнездо, сварганенное прямо на мосту через яр, не имело какого-либо настила, и тысячи капель буквально обивали «браунинг», пропитали собою мешки с песком, наделали на растрескавшемся асфальте свору глубоких луж и упорно не давали сталкеру закурить. После ещё нескольких тщетных попыток он злобно бросил безнадёжно потухшую сигарету в разрываемую ливнем водную гладь. Фома, пристроившийся справа на остатках какого-то ящика, вооружился биноклем и уставился в сторону кострищ. Он был абсолютно неподвижен, здорово напоминая собой высеченную из камня статую. Лишь тихонько светились «Пламя» на пару с «Пузырём» в «авоське», привязанной к его поясу. Тихий рассеянно бегал взглядом по темноте — глаза уже устали самозабвенно буравить мушку взглядом. Да и она, в темени ночного мрака и при таком-то ливне, резко теряла в полезности — до деревни отсюда было метров сто, не меньше. — Чёрт тебя раздери, — выругался Фома, покрутив пальцем ролик резкости на бинокле. — Что там такое? — не без ноток беспокойства в голосе спросил Тихий. — Только что привели под алтарь группу «монолитовцев». Какой-то хмырь рубит им головы одну за другой. Тихий в ярости стиснул зубы, до побелевших костяшек сдавив рукояти тяжёлого пулемёта. Ему очень захотелось осыпать трассерами толпу ревущих от восторга «грешников», но без команды Фомы стрелять было нельзя. — Ох ты ж… Твою мать! — чуть ли не прокричал тот сквозь зубы. — Бродяга на алтаре! Этот пидор заставляет его смотреть на казнь! Тихого одновременно прошили бьющаяся где-то пониже груди паника и слепящая, кристально чистая ярость. Он был готов голыми руками начать рвать сатанистов, как Тузик грелку. — Он скинул Бродягу вниз! В овраг! — слова Фомы терзали воздух не хуже гремящей грозы. — Суки… Да где же Морж? Чего он так долго? Время, казалось, начало замедляться в разы — капли растеряли былую резвость, словно в замедленной съёмке обрушиваясь на холодную сталь веерами мелких, почти невидных брызг, а фиолетовые молнии неспешно, подобно только что пробившемуся из-под земли ручейку, струились зигзагами по клубящемуся чёрному полотну. Остроголовые патроны в ленте, похожие на гигантские жала разъярённых шершней, как будто начали дрожать от волнения, сгорая от желания пронестись по раскалённому стволу и начать кромсать смердящие тушки «грешников». Эта ночь, самая худшая, самая скверная в истории Зоны, не спешила заканчиваться.***
Из-под ветхой, сильно протекающей крыши хаты открывался хороший вид на алтарь. Будучи скрытым в тени, Морж пристально следил за набирающим обороты действом. — Ёлки-моталки, — как ни странно, это было, пожалуй, самое безобидное его ругательство за последние несколько часов. Проследив за падением Бродяги в яр, он неслышно вскочил и направился к лестнице, ведущей с чердака — настала пора действовать. Сталкер перешагнул трупы умерщвлённых им в узком коридоре хаты «грешников» и вышел на улицу. Слева, метрах в тридцати, пульсировала в такт небесным вспышкам компактная пси-установка, водружённая на дымовую трубу разрушенной избы. Под ней расселись кольцом сатанисты, склоняя головы к намалёванной на замусоренном полу люминесцентной пентаграмме. Морж поморщился — пульсирующее излучение, как оказалось, умудрялось добивать и сюда. Стараясь не терять ни секунды, он быстрым шагом пропетлял меж заросших развалин и остановился у церквушки. За ней, чуть поодаль, распласталась по напившейся дождевой воды траве «петарда» — детектор чуть слышно пискнул приглушённым по максимуму динамиком. Морж потянулся к поясу и, поколдовав с узелком, вытащил из своей «авоськи» защитный шлем, хитро замаскированный вложенным в него «Светляком». Надев его, сталкер разыскал на земле кирпич поцелее и, как следует замахнувшись, швырнул в аномалию. Кирпич тотчас же разлетелся на кучу мелких кусочков, и через секунду на всю округу громыхнуло так, будто где-то рядом выплюнула свой семитонный снаряд «Дора» — Морж, хоть и экипированный армейской «Сферой», едва не лишился барабанных перепонок. Мгновение — и на месте аномалии родилось новое Солнце. Вспышка была столь яркой, что её, должно быть, было видно даже с Кордона. «Петарда» заметно растеряла сил, ибо со времени предыдущего выброса прошла уже неделя, но и оставшийся «порох в пороховницах» не подвёл: «грешники» всей толпой зажмурились и чуть ли не попадали навзничь. Сигнал был подан: десятью секундами позже воздух разверзся отдалённым пулемётным треском, и сотни трассеров сплели свою золотистую сетку над деревней. Тихий и Броня, захватившие оборонительные турели сатанистов, не щадя стволов и патронов поливали вражин раскалённым свинцом, и всего-то на всего за каких-то полминуты стадо безглазых фанатиков превратилось в кучу истерзанных кровавых ошмётков. Воздух перед алтарём словно покраснел от крови, а кострища сложились под градом пуль, как карточные домики. Этот вальс Смерти был словно произведением искусства, завораживающим и прекрасным, но оттого не менее ужасающим и леденящим. Морж заворожённо смотрел на него, ощущая ликующее в душе чувство возмездия за убитых товарищей, и со всех ног бежал к обрыву. Рядом визжали раскалённые пули, впиваясь в землю, в стены, в свежую, тёплую плоть; гасло в предсмертной агонии яростное пламя; бушевала над головой сила природной стихии. Яр выплыл из тьмы, словно из другой жизни, и Морж съехал к его дну по спине. Ступая по чавкающей и булькающей грязевой топи, он лавировал меж ящиков и покинутой, забытой здесь давным-давно техники. Его командир стоял на коленях, склонившись над телом отдавшего за него свою жизнь бойца. В паре метров валялась в грязи катана, заляпанная бурыми пятнами, и тело убитого кровососа. — С тех самых пор, как мы вышли из-под контроля, он мечтал вновь увидеть солнце, — отрешённым голосом проблеял Бродяга. — Я ему обещал… Говорил ему, что он увидит солнце. Серп смотрел в чёрное, злое и преступно равнодушное небо остекленевшими глазами. Что испытывает командир, за которого погиб его верный, преданный каждой клеткой тела боец? Бродяга этого раньше не знал. И всеми фибрами души боялся, что однажды почувствует. Боялся до одури, до припадков и многодневных ночных кошмаров. Сама Зона словно пророчила ему это, нашёптывая на ухо самые страшные в мире слова. И вот теперь, грязный, мокрый, побитый и окровавленный стоял он над безжизненным, остывающим трупом. Серп умер по его вине, по его чаянным прихотям и амбициям, так же, как и те двадцать «монолитовцев», которым он дал надежду. Ту, которую однажды дали и ему самому. — Бродяга, — сказал Морж, положив руку на плечо своего командира. В горле застрял огромный, осклизлый, мерзкий и противный ком — слова рвали глотку подобно циркулярной пиле, — вставай. Нужно уходить. Бродяга повернул голову, посмотрел на него. Морж едва сумел выдержать его тяжёлый, полный отчаяния и чувства вины взгляд. Глазами Бродяги, казалось, буравила его сама Зона. — Он умер из-за меня, из-за моей гордыни. Я думал, что смогу их спасти… — сверху летали пули, доносились отовсюду крики и стоны, догорали десятки сознаний на смертном одре. — Но я не смог… Я хотел им помочь… — Иван, — Морж посмотрел на своего командира настолько умоляюще, насколько мог. Он буквально чувствовал, как плотину за его глазами вот-вот прорвёт. — Пойдём, пожалуйста… Они не отступят. Бродяга подвёлся и уставился в незримую точку перед собой пустым взглядом, потом развернулся и пошёл по направлению к более-менее пологому склону. Морж, не в силах больше вымолвить ни слова, зашагал за ним.***
«Браунинг» со рьяным остервенением плевался огнём, засыпая деревню тяжёлыми пулями. Его ствол дрожал всё сильнее, затвор в бешеном темпе носился туда-сюда. Тихий стрелял, почти не целясь: нестерпимо яркие в ночной тьме вспышки усеяли сетчатку сотнями зелёных огоньков. Стих шум грозы, быстрый стук сердца, пульсирующая в мозгу подобно умирающей медузе боль — остался лишь заполонивший всё пространство космоса грохот крупнокалиберного пулемёта. Эмаль зубов трещала под напором сотен атмосфер, мускулы челюсти свело в судороге. Всё закончилось неожиданно: машина в один момент замерла, испустив дух. Из её жерла клочьями валил дым, а капли ливня испарялись на стволе, будто на раскалённой сковородке. Тихий посмотрел на ленту патронов — её перекосило, выдернуло из короба. В воздухе над головой пару раз свистнуло, несколько пуль впились искорками в сталь щитка — сталкер машинально вжался в землю. Рядом, справа, ухнула три раза СВУ Фомы, и далёкие выстрелы, на мгновенье пробившиеся сквозь вернувшийся набат грома, прекратились. Турель Брони на противоположной стороне через деревню, на холме, тоже сникла — теперь всё действительно было кончено. Тихий осторожно приподнялся на локтях и посмотрел вперёд. Результат обстрела впечатлял: на том месте, где пару минут назад была толпа сатанистов, осталась лишь гора измочаленных трупов; кострища все как один сложились и потухли под дождём, а несколько домов, изрешечённые пулями, рухнули наземь — облака пыли, взмывшие вверх над новоиспечёнными руинами, медленно оседали вниз под напором капель. Аномалии, притаившиеся за уцелевшими избами, словно напившись крови умерших, засияли с новой силой. Фома встал, отряхнул промокший насквозь пыльник, стянутый с «грешника», и закинул свою снайперскую винтовку за спину. Чуть пониже плеча у него сквозь ткань сочилась кровь — задело шальной пулей. В темноте стало видно, как принялось пульсировать на его поясе «Пламя», и они вместе с Тихим, вооружившись трофейными «калашниковыми» и скинув вниз с моста заклинивший пулемёт, рысцой побежали к осунувшемуся алтарю. Воздух стал невыносимо тяжёлым, пропитался гарью, озоном, насквозь провонял кровью и смертью. От него мутило, начинала кружиться голова. Вокруг воцарилась разруха — каждый квадратный сантиметр был перепахан свинцом. Тихий и Фома шагали по мёртвой земле, словно восхищаясь собственным детищем. Смерть, похлопывая по плечу госпожу Удачу у них за спиной, ликовала. Бродяга неподвижно стоял у двадцати обезглавленных тел. С неба начал сыпать град, яростно бьющий его по голове и по плечам, словно пытаясь размазать, вбить в грязь рядом с «монолитовцами», которых он погубил. Несметная армия капель смыла с него всю кровь, оставив лишь опостылевший смрад смерти и сломленных судеб. — Я не смог их спасти, — будто в трансе, в состоянии проглотившей его с потрохами апатии мямлил Бродяга, подбираясь всё ближе и ближе к бездонной прорве сумасшествия, — Я не смог… Фома был в полуметре от него. Страх, ужас, нещадное беспокойство, — всё это отступило, и на смену им пришла огромная язва горести, с невыносимой болью разъедающая внутренности. — Ты не виноват, Иван… — сказал Фома, и звучало это нелепо и даже глупо. Никто не знает, что говорить в такой ситуации. Да и нужно ли? Любые слова были для Бродяги пустым, ничего не стоящим звуком. Они лишь отчаянно пытались погасить пламя у него в душе, рассеять в вакууме вонь безысходности, которой здесь пропах каждый кубический нанометр, каждый атом Зоны. Он виноват, и ничто во всей вселенной не в силах это отрицать. — Я им обещал, — Бродяга повернул голову и посмотрел на своих бойцов. Глаза его были подобны двум океанам, в которых смешалась, плескалась и бурлила вся душевная боль человечества. Позади Фомы, с обоих сторон, стояли в безмолвном трауре Броня, Тихий и Морж. Все, кроме Серпа. — Бродяга, — обратился к своему командиру Тихий, сделав пару шагов вперёд и положив ему на плечо тёплую ладонь, обжатую перчаткой без пальцев, — что бы не произошло, и как бы там ни было… Мы с тобой до конца. Судьбу не обманешь, и будь здесь сейчас Серп, он бы сказал то же самое. Бродяга посмотрел ему в глаза, после чего медленно обвёл взглядом своих бойцов. В отличии от неба, земли, воздуха и исковерканного отражения в грязной луже, в их взгляде не было укоризны. — Спасибо… — только и смог он выдавить из себя. Что, в конце концов, есть такое судьба? Является ли она предначертанной кем-то свыше, кто наделён волей и правом решать за нас, или же судьба — это красная нить без конца и начала, непрестанно извивающаяся в море миллионов выборов? Под черепом у него всё перепуталось, смылось, а желание хоть в чём-то разобраться бесследно улетучилось под гнётом защитной реакции мозга. Где-то за домами послышалось ярое лошадиное ржание нескольких глоток. Оно бессердечно разорвало, преступно искорёжило симфонию бушующей природы. Здесь и ежу было ясно — «грешники» на тарках. — Надо уходить, — сказал Броня бесстрастным басом. Его слова было трудно отрицать: как ни крути, а «небольшая заварушка» отряда Бродяги незамеченной оставаться не могла и в теории. — Иван, — Тихий снова посмотрел своему командиру прямо в глаза, — не терзай свою душу. Они мертвы, с этим уже ничего не поделаешь. Нужно жить дальше. Мы ещё многих сможем спасти. Бродяге это казалось зверским — вот как это, «просто не вышло»? Он осмелился поставить на кон, ни много ни мало, человеческие жизни, принять на себя такую ответственность. Есть ошибки, которых просто нельзя допускать. Впрочем, в одном Тихий объективно был прав — это Зона, и всех не спасёшь. — Их нужно похоронить, — Бродяга произнёс это так, словно озвучивал детскую мечту, которой априори не суждено было сбыться. — Зона похоронит, — молвила устами Тихого непоколебимая сталкерская истина. За уцелевшими избами вновь разверзлось ржание, но на сей раз уже ближе. — Уходим, Иван. Вполне возможно, что только благодаря искренней поддержки своих друзей и боевых товарищей Бродяга ещё не совершил харакири той самой злосчастной катаной, которой ему пришлось рубить кровососа. Вздохнув и бросив на тела убиенных последний взгляд, он молча развернулся, и они вместе направились по направлению к грузовику — единственной возможности уйти отсюда живыми. Чавкала под ногами жирная грязь, завывали вдалеке «воронки», трещали «электры», громыхал гром и стучали копыта набатом всё громче. Как оказалось, «монолитовцы», привёзшие пленников, чувствовали себя здесь настолько вольготно, что оставили ключ зажигания прямо в замке — завести машину было лишь делом техники. За руль сразу же прыгнул Фома, а все остальные, включая и Бродягу, нырнули в кузов, крытый тентом. — Давай! Давай! Давай! — попытки с шестой Фоме удалось завести ЗИЛ, и, как только фары разодрали в клочья темень впереди, на главную улицу деревни ворвались трое всадников, выпендрёжно паля из «калашей» в воздух одной рукой. Вслед за ними выбежало ещё несколько. — Чёрт подери, Фома, трогай! — заорал водителю Броня, увидавший «гостей». Тот, не теряя времени, вдавил гашетку в пол. Ста пятидесяти-сильный восьмицилиндровый двигатель взревел, как сам Люцифер, и грузовик, взрыв под собой землю протекторами, сорвался с места. Не осталось позади и пары десятков метров, как шины заскребли по грязи, однако динамики машина не потеряла — благо, сто тридцать первому ЗИЛ-у проходимости было не занимать. Тем не менее, всадники нагоняли. В кузове, крытом, как назло, дырявым тентом, лежало несколько крупных ящиков у правого борта. По полу они, к счастью, не ездили, и к одному из них Тихий прислонил Бродягу. Как ни крути, а проливной дождь при десяти градусах температуры от силы и побои сатанистов даром не прошли. Броня в это время уже сумел пристроиться за деревянной крышкой кузова и усердно одарить «грешников» несколькими очередями. — Морж, пошарь в ящиках! — крикнул он, когда «рожок» опустел. Морж, тихо шепча ругательства себе под нос, откинул одну за другой несколько дощатых крышек. Содержимое под ними оказалось весьма скудно: пара универсальных медицинских наборов, всезраличные шомполы, банки солидола, смазки, несколько баллончиков с силиконом, запасные части и прочие принадлежности к «огнестрелу». В эту самую секунду машину порядком тряхнуло, видимо, на кочке, и увесистый свёрток, лежавший на продолговатом низком ящике из-под взрывчатки, упал на пол. Перепачканная чёрным ткань обнажила пулемёт MG-3 и отечественный гранатомёт РГ-6. Лучшего и пожелать было нельзя, а потому Морж мигом прильнул к оставшимся ящикам в поисках боекомплекта. Под первой крышкой постукивал об стенки недюжинный бидон для молока, внутри которого теснились несколько крупных и очень ценных артефактов. Дозиметр на них никак не отреагировал, и сталкер, схватив лежавший сверху «Светляк», окликнул Тихого и бросил ему трофей. Тем временем, «грешники» открыли плотный огонь по грузовику, и пули с ненавистным свистом принялись решетить и без того видавшую виды ткань тента. По счастью, стреляли они на скаку, и никого не задели, а вот им самим пришлось хуже: Морж, выудив из последнего ящика одну за другой шесть гранат, в темпе вальса зарядил гранатомёт и протянул его Броне. Тот, кинув на пол дымящийся автомат, как мог прицелился при сильной качке и отправил всадникам сразу два сорокамиллиметровых «подарка». Первая граната пролетела мимо, выдолбив в валуне небольшую ямку, а вот вторая пришлась точно по цели — разорвалась огненным штормом прямо под копытами одного из тарков. Мутировавшая лошадь истошно взвыла и повалилась наземь, кувыркаясь по траве вместе с хозяином. Миг — и оставшиеся четыре заряда покинули массивный ствол, не добившись желаемого результата. — Заряди! — проревел Броня, оборачиваясь к Моржу и бросая ему РГ. Последний, демонстрируя ловкость бывалого циркача, подхватил гранатомёт, положил к себе на колени и швырнул товарищу MG со вставленной лентой. Старший собрат «пилы Гитлера» не подкачал: длинная очередь, сверкнув трассерами в ночи, скосила ещё двух преследователей. Опустошённая лента извилась подобно шипящей змее, а раскалённые гильзы запрыгали по полу, словно стая кроликов. Фома загнал ЗИЛ на склон, причём довольно крутой — двигатель страдальчески возгласил во всю мощь своих поршней, а стрелка тахометра подползла к опасной отметке в шесть тысяч оборотов. Воспользовавшись моментом, один не в меру мозговитый «грешник» погнал своего коня вперёд, намереваясь одарить свинцом водителя. Успехом замысел не увенчался: стоило ему только полоснуть очередью по броневым перегородкам, приваренным к кабине перед стёклами, как Фома резко повернул к нему и, поддав газа ещё больше, смял массивным бампером. На стальные пластины брызнуло алым, а «калашников», цокнув о капот, улетел во тьму. Наконец, склон плавно перебежал в небольшое плато и риск сжечь двигатель к чертям снизился до минимума. — Патронов больше нет! — прокричал Морж, словно пытаясь вырыть нору в пустых лентах и коробках из-под разнокалиберных боеприпасов, вот только, как назло, не тех, что нужно. Броня, скрипнув зубами, бросил в сторону «немца» и гаркнул: — Артефакт давай! Живо! — На кой чёрт?.. — опешил Морж, уставившись на него. — Да быстрее же, тысяча снорков! Моржу не осталось ничего, кроме как довериться товарищу и его хитроумному умыслу. Порыскав в бидоне рукой, он вытащил оттуда увесистый «Лунный свет» и метнул Броне. Проехавшись по трясущимся доскам, подобно шару для боулинга, артефакт угодил ему прямо в руки и, подвергшись нескольким нехитрым манипуляциям, полетел в ближайшего «грешника». Под копытами у его коня разразился пучок озлобленных молний, и они, радостно треща, поджарили несущегося тарка. Ответом на это стали вновь участившиеся автоматные очереди. Пара из них даже умудрилась зацепить кабину. — Да стряхните их уже! — крикнул Фома, невольно прижавшись к двери от снопа острых стеклянных брызг, веером разлетевшихся по кабине. Вереница обрамлённых трещинами дыр в лобовом стекле явно не пришлась ему по душе. Мгновением позже, словно божья кара, под колёсами проснулась «жарка» и обдала машину струёй пламени. Огонь тотчас же объял дырявый тент, яростно брызнув на сталкеров в кузове теплом и светом. Оставалось лишь понадеяться, что ливень как-нибудь уладит эту проблему. ЗИЛ сильно тряхнуло — температура масла на счётчике подпрыгнула аж до ста двадцати градусов; Фома услышал, как полопались внизу тормозные шланги. Дело начало принимать скверный оборот: плато внезапно кончилось, и грузовик понёсся вниз, разогнавшись до шестидесяти, а пламя, пожирающее промокшую ткань, вопреки ожиданиям, только раздухарилось. Тем временем, последний преследователь всё ещё огрызался пулями. Он отстал — в вязком грунте поспевать за машиной коню было уже не под силу. Отчаявшись, Броня достал АПС из кобуры на ноге и одной очередью опустошил всю обойму. Свора свинцовых цилиндриков, рассекая влажный воздух, перечеркнула силуэт сатаниста, к тому же умудрившись перебить коню переднюю ногу. Умирая, «грешник» продал свою шкуру втридорога: несколько пуль калибра 7,62 угодили в бронежилет и отбросили Броню назад. Воззвав к чуду, Фома со всех сил шибанул ногой по педали тормоза. Пара колодок, всё же, сработали, и «сто тридцать первый», разрыхляя землю неподвижными колёсами, начал тормозить. Прямо на пути, будто специально, распластался солидных размеров «трамплин». Фома даже руль крутануть не успел: гравитационный толчок нещадно погнул передний мост и оторвал колесо, перевернув ЗИЛ на бок. Проехав в таком положении пару десятков метров, он врезался бампером в огромный валун, лежавший под скалой. Двигатель тут же заглох, фары разбились. Фома, скалясь от боли во все тридцать два давно не чищенных зуба, кое-как поднялся во весь рост вдоль торпеды и, схватившись рукой за руль, откинул усиленную бронелистами дверь машины. Голову тотчас же обдал порыв ледяного, словно из самой Антарктиды, ветра, а капли вперемешку с градинами принялись усердно долбить по лицу и макушке. Выбраться наружу оказалось задачей трудоёмкой: не смотря на адреналин, от которого кровь закипала похлеще масла в моторе, задетое пулей предплечье и ушибленное плечо сильно болели, а пара-тройка пальцев на руке, похоже, были сломаны, поэтому, ухватившись было за проём, Фома чуть не повалился обратно. Ни единого рыка мутанта в округе — все они будто вымерли, оставив незадачливых беглецов один на один с собственной судьбой. В вышине по-прежнему громыхало, да ещё как, а дальше своего носа рассмотреть ничего было нельзя. Ненавидя и проклиная нескончаемый дождь, Фома спрыгнул вниз, на траву, и кинулся на выручку боевым товарищам. Те, как выяснилось, пострадали несильно: царапины, ссадины да синяки; только у Моржа рука оказалась сломана грохнувшимся на него во время крушения пулемётом. Выбраться из разбитого грузовика ему помогли Тихий и Броня. Следом за ними, настрадавшийся и натерпевшийся выше всяких мер, высунулся Бродяга. На бедре у него висела примотанная «авоська», в которую Тихий напихал столько оживляющих артефактов, сколько нашлось в бидоне. — Все целы? — осведомился Фома, увидев, что его командир снова подавлен и тыкает взглядом в траву под ногами. — Нормалёк, — хрипловатым голосом произнёс Морж и даже попытался улыбнуться, — бывало и хуже… Ай, чёрт! А-а-ай!.. Чуть ниже предплечья его пыльник пропитался кровью. — Открытый перелом, — сообщил Тихий. — Дьявол, нужно срочно искать какое-нибудь укрытие! А потом — врача! Внезапно пространство вокруг прорезал многоголосый вой, после чего отовсюду, почти что со всех сторон, к горящей машине попёрлись, казалось, прорывшие себе путь из самих Преисподней, зомби. Их привлёк шум — скаля свои гнилые пасти и пуская слюни, они медленно окружали сталкеров. На фоне лежавшего на боку ЗИЛ-а, объятого пламенем, ситуация начала изрядно походить на какой-то дурацкий фильм ужасов. Впрочем, Бродяге, Броне, Тихому, Моржу и Фоме от этого легче не стало. — Уходим, сейчас же! — прокричал последний и повёл группу за собой. Никому дважды повторять не пришлось: подхватив раненого Моржа, бойцы скоординировались и пошли прочь от грузовика, который мог рвануть в любую секунду. Замыкал группу отягощённый чувством вины Бродяга. Впереди, чуть правее от скалы, начинался аномальный лес. За стеной деревьев протянулись линией Мажино сотни гравиконцентратов, а перед ними, на небольшой поляне, рассыпалась в беспорядке кучка мутировавших грибов, судя по всему, груздей. Их пластинки под шляпами фосфоресцировали голубым, а самый большой из них был в диаметре не меньше метра. Стоило только подойти поближе к соснам, как счётчик Гейгера едва не сошёл с ума. Пришлось взять правее — только там не было смертельного фона и орд оживших мертвецов. Трава под ногами проносилась мимо, казалось, как из окна поезда. Вдалеке бушевали аномалии, а на подступах к Свалке даже начали выть где-то на горизонте слепые псы. Зона была на удивление спокойна и размеренна. Даже ливень, час от часу только усиливавшийся, в один момент взял и сник, оставив после себя лишь росу на листьях, траве, и бесформенные лужицы в грязи.***
Лощина, больше смахивающая на гигантскую кишку, некогда вела в Тёмную долину. По обе свои стороны она была окружена холмами, причём довольно крутыми, а деревьев: сосен, дубов и берёз, в ней было хоть отбавляй. Пейзаж умиротворял: ни одного мутанта, ни одной аномалии. Приборы на поясе у Бродяги улавливали слабое, чуть заметное пси-поле, а иногда счётчик и вовсе обнулялся. Тем не менее, Ивану на него было наплевать. Он сидел на старой, поваленной ветром когда-то давным-давно коряге, и смотрел в небо. Словно подмигивая ему, оно прорезало тучи, сквозь которые теперь стало видно осиянное багрово-оранжевым заревом чистое небесное полотно со звёздами, тихонько мерцающими наперекор ранним солнечным лучам. Промеж них затерялась, словно в стае летающих фонариков, почти полная, лишь только чуть-чуть погрызенная сбоку синевой Луна. Бродяга посмотрел на неё и закрыл глаза. На обратной стороне век воссияла багровым пламенем ЧАЭС, устремив в высь своё исполинское полосатое жало, и от неё во все стороны расходились огненные брызги, заполняя собой алое марево вокруг. Прямо перед ней, перед станцией, стояли в покорном молчании девятнадцать «монолитовцев». Силуэты их были темны, словно глубокий космос, и одни только глаза светились адским кроваво-красным светом. А перед ними, намного больший в размерах, возвышался над Бродягой двадцатый. На лице его не было противогаза, а глаза, огромные, такие же кроваво-красные, смотрели на него таким взглядом, от которого хотелось провалиться в пучину небытия. — Это всё ты виноват! — шептал он, и шёпот этот пронизывал до самого костного мозга, до ядер атомов. — Из-за тебя мы все погибли! Ты мог спасти нас, а что ты сделал? Мы навсегда будем привязаны к твоей душе, мы будем ждать тебя в Аду! Как и сотни тех, кого ты ещё погубил! Силуэт поднял руку и указал на Бродягу пальцем. Пламя, ставшее ещё ярче и светлее, поглотило их всех. Иван втянул воздух всей грудью, потом выплеснул его обратно и открыл глаза. По щекам текли слёзы, оставляя на них разводы, солёным привкусом отдавались на губах, бежали по подбородку и падали в кристально чистую лужу, волнами разбегаясь по её глади. Бродяга заставил себя улыбнуться.