Туманы за горизонтом

Искалеченные росписями ржавчины створки, несмазанные, помятые и небрежно вымазанные давным-давно зелёной краской, щербатой и сыревшей изо дня в день в бесконечно наплывающих туманах, прятались, скрытые зарослями чахлого кустарника. Обросшие рыжим петли противно поскрипывали, ветер лепетал незатейливую мелодию сквозными дырами от пуль, а к назойливой влаге с кислотными дождями охотно подключались новички из Деревни, испещряя покорёженные стальные листы десятками фраз, предложений и выражений, адресованных, по большей части, хозяину бункера, что был, резюмируя из контекста, чертовски алчен, на редкость жаден и неимоверно скуп. С каждым новым рассветом их прибавлялось точно грибов после затяжного осеннего дождя, а место для них, казалось, не кончится и до китайской Пасхи.       Чуть вдали от входа в бункер тянулся кверху безлистыми ветвями дуб, а у его мясистых бугров, дававших начало корням, пригрелась россыпь непомерно больших и высоких сорняков. К небу они возвышались чуть ли не на два метра, и из них, стоило только Меченому с Дёгтем подойти ближе, донёсся сдавленный вопль о помощи. Голос был беспокойный, перепуганный, хриплый, звучал как из патефона, и его, будто бритвой, перерезал писк ДЖФ. Дегтярёв выстрелил на звук — «вал» четырежды шикнул, голос сник и сменился переполошённым визгом, а кверху взметнулся салат из окроплённых алым листьев. Раненая «плоть» вынырнула из зарослей и бросилась прочь изо всех оставшихся сил, но вторая порция свинца мигом свалила её на землю. — Близко подобралась, — подметил Меченый. — И куда только Волк смотрит?.. Окутанные мглой сумерки густели с каждой секундой — Зона стремительно погружалась во мрак, и мутантам больше не сиделось в норах. Завывания, вопли и исполненный ярости рык голосили всё громче и чаще, едва не перебивали бьющие громом и грохотом аномалии. Кусты, сорняки, прижавшийся к лужам-болотцам рогоз шелестели с особым упорством и колыхались ветру не в такт, как вдруг из кустарника, облюбовавшего гору какого-то перегнившего хлама, сиганули с пронзительным визгом два тощих тушкана, а за ними и злобно оскалившийся кот-баюн. В зубах один из мелких зверьков уволакивал добычу — упитанный и мясистый боровик, а второй, улепётывающий со всех лап налегке, неистово подпрыгивал, метался из стороны в сторону и бежал зигзагами. Не успело кануть в лету и десяти секунд, как первый, с грибом в пасти, угодил в «трамплин». Аномалия была слабенькая и хилая, не способная погнуть даже жестянку, а тушкан всё равно взмыл ввысь, хрустнул кровавым комочком и осел на траве приправленным грибным гарниром рагу. Оставшегося схватил в прыжке кот-мутант и в долю секунды умчался во мрак — Меченый с Дегтярёвым решили не переводить патронов попусту.       Прошагав по ступенькам мимо исписанных вдоль и поперёк створок, вывернутых наизнанку аллюзий на памятную доску, путники остановились у облитой тусклыми лучами помигивающей газоразрядной лампы массивной бронедвери. На ней, выполненная чёрным маркером, красовалась надпись: «Заходи — не бойся, выходи — не плачь», беззлобный элемент юмора не только новичков, но и забредавших порой в эти края бывалых бродяг. Откуда-то из напичканного проводами и шестерёнками нутра бронированного шлюза зажужжали сервомоторы, и тут, как по команде, набухшие складками свинцовых туч небеса разверзлись раскатами грома, протяжными и грозными, словно голос разгневанного Всевышнего. Наверху засверкало то ли разрядами «электр», то ли ломанными линиями молний, и на землю толпами посыпались несметные сотни капель. Вмиг наполнив воздух едкой и горькой химической вонью, они уходили в грунт, хлестали по сморщенным жухлым листьям, расшибались вдребезги о крошащуюся черепицу и, устремляясь книзу змеящимися струйками, собирались в поблёскивающие зеленоватым лужи.       Над дверью с тихим дребезгом убралась в стену неприметная глазу панель, обнажив любознательный зрачок камеры и дуло дистанционно управляемого пулемёта: охранникам, как людям целиком и полностью холодных, прагматичных и капиталистических взглядов, Сидорович решительно не доверял. Оба путника прилипли подошвами к полу, сосредоточив взгляды на пялящемся на них объективе, а Меченый, поиграв в гляделки с «электронным глазом» пару секунд, поднял руку на уровень груди и, сжав ладонь кулаком, оттопырил средний и указательный пальцы буквой «V». Будто того и ждав, панель вновь скрыла систему охраны, а гермодверь, возопив сервомоторами с новой силой, гулко скрипнула и вальяжно отворилась. Миновав проём, сталкеры зашагали вниз.       Ступеньки, растрескавшиеся и сплошь усыпанные крошевом бетона и отсыревшей штукатурки, строились рядами одна за другой, извивались, заворачивая влево. Старые лампы под потолком дребезжали, помигивая светом на манер потрёпанной временем неоновой вывески, а русла трещин на стенах, казалось, разрастались на глазах. Каждая выщерблина, каждая выемка этого старого, облюбованного мутировавшими пауками бетонного жёлоба не выныривала из мигающей полутьмы, но вырисовывалась сознанием из глубин памяти, и Меченый, глядя на них, с потешной ухмылкой вспоминал ту умопомрачающую оригинальность способа, которым он пробрался в конуру к торговцу в последний раз, и с интересом размышлял, сколько ещё в недрах бункера припрятано скрытых турелей, камер и прочих ловушек в духе пирамид майя. Задаться долгими размышлениями ему, впрочем, не пришлось: энное количество ступенек спустя туннель упёрся в пустующий проём с обглоданными бурой ржавчиной огрызками петель, за которым, отгороженный от всего белого света решёткой рифлёных прутьев с небольшим окошком, восседал прослывший на всю Зону торгаш. Он, как всегда деловой и занятой, увлечённо делал записи в стиснутом ладонью блокнотике. Как только путники подошли чуть ближе, морщины на лбу Сидоровича извились клубком змей. — Дегтярь, надо же, — его тон больше подошёл бы незамысловатому «здорова» в адрес соседа-алкаша, зачем-то выползшего из квартиры поутру. — Какими судьбами? Толстые бетонные своды и несколько метров мёртвой, пропитанной валящими с неба без устали каплями кислотных дождей земли надёжно отгораживали нутро бункера от наружных звуков, и эхо от шагов разливалось по нему точно лунный свет по полю пшеницы в ночи. Оттого ботинки обоих сталкеров громыхали не хуже слоновьих лап, а когда из-за широкой спины Дегтярёва у сплетённой из прутьев каморки показался Меченый, лицо Сидоровича вытянулось в эллипсоид, так, будто перед камерой тот полминуты назад стоял в шапке-невидимке. — Меченый?! — разрываясь между радостью, смятением и ошеломлением возопил старый жмот. — Неужто ты?! Своей, дьявол, собственной персоной?! — Торговец подскочил со стула, как если бы тот вмиг раздухарился до двухсот градусов, и чуть было не смёл со стола по неосторожности поддон со смахивающей на всевидящее око, сияющей голубым «Душой». — Сдуреть! Две Легенды в моём закутке, да ещё и разом! — Здорова, Сидорыч, — бросил за двоих Александр. Пронырливый скряга тут же потянулся к приоткрытому сейфу, что стоял правее, извлёк из него непочатую бутылку «Казаков» и три маленькие водочные рюмки, и никто и глазом моргнуть не успел, как они очутились наполненные на столешнице. — Грех не выпить, — Сидорович схватился за свою чарку. — За встречу! Меченый с Дегтярёвым одним залпом опрокинули в себя водку и возвратили рюмки на стол. — Подумать только, — торгаш пододвинул к себе стул и водрузился на него обратно. — Полтора года, считай, пропадал — и тут — бах! — как гром средь ясного неба! Тут-то слухи уже разошлись — ого-го! Одни говорят, мол, сгинул Меченый где-то на Станции, другие — мол, до Монолита добрался и желание загадал, а третьи вообще думают: «Ушёл Меченый к Хозяевам Зоны, правды искать». Того и гляди, скоро тебя с Шуховым и Семецким в один ряд поставят! — Кошмар, — шутливой иронии в голосе Меченого было больше, чем глумливой издёвки в советских карикатурах на капиталистов. — Уже и в отпуск нельзя смотаться, чтоб сплетни за спиной не распустили. — Да ты не серчай, не со зла же, — о юморном нраве Меченого знали даже бюреры с химерами. — Волк-то вон свой молодняк уже чуть ли не убаюкивает сказками о тебе и твоей группе, упокой Зона их души… — Сидорович опустил взгляд, сжал губы в трубочку и задумчиво уставился куда-то в потустороннюю пустоту. — М-да… Как погляжу вот на вас обоих… Недоброе что-то в Зоне творится, это наверняка. Выбросы больно зачастили, аномалии мощные всё ближе к Кордону пододвигаются… У нас-то тут ещё более-менее, а вот к «Янову» со «Скадовском» нынче и не каждый проводник поведёт. Народ засуетился — нервные все стали, как в военное время; словом, неладное что-то очень назревает, оно каждому видно. — Да в Зоне оно всегда как-то так, — махнул рукой Дегтярёв, будто услышал от синоптика прогноз о дождях в октябре. — Как на шипах живём круглые сутки. — И не без того, — прокряхтел торгаш и переменился словно по щелчку пальцев, вспомнив о деле, как о забытой на плите кастрюле: — Так вы, надо думать, не только для того заглянули, чтоб старика проведать? — Не только, — согласился сталкер. — Работёнки не подкинешь, Сидорыч? А то подвиги подвигами, а жить на что-то надо. — И это я-то? — Сидорович залился сардоническим смехом, как если бы в сотый раз услышал избитый анекдот про Штирлица. — Да вам, парни, в пору контракты с транснациональными корпорациями заключать. Вы лучше в «100 рентген» загляните и Бармена поспрошайте — там, говорят, к опытным бродягам приглядываются. И, это, если свободная минутка найдётся — перетрите с Волком, ему бы помощь с одним делом не помешала. — Замётано, — кивнул Меченый. — Так вам, может, нужно чего? — хитрые глазёнки торгаша заблестели азартом, тот разве что не смежил ладони и заиграл пальцами. — Патронов, скажем, антирадов, консервов? У меня есть всё, сами знаете: от стволов и ножей до носков и таблеток от срачки. Дегтярёв с Меченым пополнились у него потраченными в пути к Кордону припасами: закупили еды, восполнили боекомплект, взяли завезённой с той стороны Периметра минералки и прочего по мелочи. Цены у Сидоровича, разнёсшиеся молвой по всей Зоне вместе с ним самим анекдотами и забавными небылицами, не пошли вразрез самым пессимистическим ожиданиям и оказались на редкость высоки, но и качество товара вполне удовлетворило самым прихотливым требованиям. Торгаш бережно раскладывал оплаченную снедь на столе и выверял каждую врученную ему купюру со скрупулёзностью прибывшего на место преступления расследователя. Окончив с покупками, оба сталкера распихали приобретённое по карманам комбезов и секциям рюкзаков, после чего Александр извлёк из контейнера выдранную давеча из локонов «жгучего пуха» «Колючку» и протянул её старому скряге. Тот бросил на неё унылый, приправленный щепоткой досады взгляд и ворчливо изрёк: — Эх, Дегтярь, от сталкера твоего уровня иного хабара ждёшь, — артефакт отправился в голубой контейнер с ручкой и перекочевал под полу, а руках у Дегтярёва со сладострастным хрустом очутились несколько разноцветных банкнот. — Чем Зона наградила, — отмахнулся он. Сидорович закряхтел и издал в ответ нечто невразумительное, а после, вынув блокнотик, сделав в нём какую-то запись и затолкав обратно в карман, обратился к Меченому: — Так где ж ты, чёрт возьми, пропадал-то всё это время? — Долгая история, — сказал сталкер. — То тут, то там… Бес попутал, одним словом. — Ну даёшь. Всяко оно бывает, конечно… Ну, парни, если на этом всё?.. — Бывай, Сидорыч, — подошвы заскребли по полу, и путники направились к выходу. — Рад был повидаться. И, это, вот ещё какая вещь, — припомнил торговец, и Меченый с Дегтярёвым, притормозив, обернулись: — Объявилась тут с полгода назад группировка каких-то поехавших фанатиков-сатанистов, слыхали, небось. «Грешниками» себя кличут. Хрен знает, откуда взялись, но тронутые на всю голову: обряды какие-то проводят, жертвоприношения, а главное — нападают группами на сталкеров и утаскивают их куда-то. Паренёк вон один из Лощины с неделю назад прибежал из табора ихнего. Такого понарассказывал — мама родная! — а потом пулю себе в башку пустил. Поговаривают, мол, они из «монолитовцев» бывших. Вы не салаги, конечно, но всё равно осторожнее — с ними шутки плохи. — Учтём. Под ногами захрустели крошевом ступеньки, свернул трижды в сторону окинутый бледно-жёлтым мерцанием ламп пролёт. Гермодверь со скрежетом распахнулась, и затхлую сырость бункера вмиг сменила пропахшая окроплёнными травами прохлада ночи. До беззвёздной и безлунной тьмы, наполненной страхом, тревогой, отчаянием и ордами тварей, оставалось не больше получаса, а тучи, сошедшиеся в битве искрящими в поднебесье разрядами, сыпали сверху каплями без намерений перестать. — Я тут хохму одну вспомнил, — перекричал ненастье Меченый, когда они оба, накинув капюшоны, вышли наружу. — Знаешь, почему все кусты у берлоги Сидора ободраны догола? — Те и впрямь были без единого листика. — Ну? — Он жмотится на туалетную бумагу. — Знаешь, Меченый, есть такая поговорка: «молчи — за умного сойдёшь». — Всегда считал её нелепицей, — они направились к деревне.       Мрачные силуэты искорёженных Зоной домов воспряли из памяти размытыми призрачными тенями; трещавшие поленьями костры погасли, и шатающееся из стороны в сторону полымя их огня перестало разливаться по ветхим стенам хат и изб. Новички, побросав в проржавевшие до дыр урны кострищ пустые банки из-под консервов и выпивки, перебрались под настил у кирпичных развалин и устроились на деревянных ящиках под светом керосиновой лампы. Они молча пялились себе под ноги или косились куда-то в сторону, а когда Меченый с Дегтярёвым прошли рядом, зыркнули на них исподлобья пристально, мрачно и тревожно-вкрадчиво, точно как кошка смотрит на бредущую мимо дворнягу. Бледные, молчаливые и с пугливой опаской во взгляде, они, наверняка, не провели в Зоне ещё и недели. Чуть дальше, согнувшись в три погибели, Волк рылся в наваленных кучей дощатых коробах и поддонах, перебирая трухлявые, истыканные покорёженными гвоздями деревяшки. Стоило путникам подойти ближе, он замер, выпрямился и глянул на них через плечо. В тени капюшона его лицо едва можно было разглядеть, однако от внимательных и дотошных до деталей глаз сталкеров не ускользнул въедчиво-буравящий прищур, разящий насквозь, словно шилом, и последовавшее за ним изумление. — Святая Дева Мария, — проронил Волк, отвёл руки от ящиков и повернулся к подошедшим всем телом. — Дёготь? Меченый? — Здорово, Волк, — обоим ненароком подумалось, что неровен час — и им в пору будет автографы раздавать. — Как сам? — Офигеть. Вот уж кого действительно не ожидал встретить, — сталкеры пожали друг другу руки. — Что ж вас в эти края занесло? Тут и хабара-то толком не сыскать — мелочь одна кругом. — Да так, с Сидором парой словечек обмолвиться, — сказал Дегтярёв. — И вообще, стемнеет скоро. Так что нам бы тут на привал, с твоего, конечно, позволения. — Да не вопрос, мужики! — Волк в один миг воссиял радушием. — Устроим! Мы тут с Фанатом на днях как раз бар на чердаке сварганили, вы б заглянули. Бахнем по чарке, посидим, поговорим. — А отчего бы и нет? — Александр не ломался и секунды — после ходки с Болот мысль о стопке-другой и всём сопутствующем светилась в сознании, словно с вершины Олимпа. — Тоже не откажусь, — сообщил следом Меченый. Самочувствие у него было, вопреки всему, не хуже, чем у кота, объевшегося сметаны: терапия Болотного Доктора поставила его на ноги и придала сил, как не смог бы и литр чифиря. — Вот и ладушки, — Волк удовлетворённо кивнул, после чего крикнул новичкам под тентом: — Эй, Махно, Кича! Подымайте задницы и смените на посту Шайбу с Авой! Из своры «лягушат», нахохленных, будто пригретые в гнезде мамой-курицей цыплята, на него вытаращились две пары оторопелых глаз. — А чего мы-то опять? — проговорил один из новичков, полный возмущённо-смиренного уныния в голосе, но без единого намёка на протест — дара поддерживать дисциплину в лагере Волку было не занимать. — Того! — железно отсёк сталкер. — Давайте быстрее, ать-два, ать-два! — Махно и Кича досадно вздохнули и сжали губы, соскользнули с ящиков и, скрыв головы капюшонами, поковыляли куда-то к домам у северного выезда.       Дождь вымочил землю, разрыхлил её, пропитал собой, и теперь вся Деревня погрязла в лужах — те содрогались от града капель, разрастаясь и бурля всё усерднее. Ручейки струились по истлевшей черепице, бежали по кучам наваленного всюду прелого хлама и мусора, тарабанили набатом по ржавым стенкам покинутой у развалившегося забора бочки-прицепа, вбивая её спущенными колёсами всё глубже в грунт. Везде, куда ни плюнь, постукивали под дождём валявшиеся под ногами дощечки, стальные листы, жестяные банки из-под консервов и битое стекло, а на покосившихся столбах из-под проводов слиплись от мороси капель и робко подёргивались под ветром пряди «ржавых волос». Небеса спускались к земле серым унынием и задумчивым взглядом в извечную даль. Деревня новичков совсем не изменилась за прошедший год: ею царствовала всё та же разруха, беспорядочная, неостановимая, полная томной обыденности; её вело в туманный сумрак будущего размеренное, верно оберегаемое самой Зоной спокойствие. Время и кислотные ливни не щадили её, но она всё ещё по-прежнему внушала мнимое чувство безопасности, успокаивала и примиряла своим тихим тёплым уютом. — Пойдём, мужики. Волк толкнул сколоченную из старых необтёсанных досок дверь, грубую, архаичную, сменившую на исписанных ржавчиной скрипучих петлях прилежную и лакированную, — она отворилась, и сталкеры проникли в избу один за другим. Внутри их встретили обшарпанные стены с камуфляжной мозаикой из остатков прелой штукатурки, вымаранное в грязи и золе дощатое полотно пола, истерзанный трещинами потолок, испещрённый паутиной, точно корона позолотой, стойкий дух сырости, табака и перегара, и сочащийся через потолок гвалт, приправленный цветастой экспрессией крепкого спора. В одном из его участников Дегтярёв уверенно признал Шустрого: его излюбленные бранные фразы и выражения, чертовски точные, ёмкие и лаконичные, вгрызались в память не хуже приевшегося треска дозиметра и пиликанья наладонника.       Стук подошв и резкий скрип ступенек слились в единый ритм, и все трое оказались на чердаке. Бар поприветствовал прибитой к балке кровли над лестницей подковой, обращённой концами кверху, многоголосым гомоном и стуком стаканов, эфиром залившими собой пространство и обступившими путников вожделенно расслабляющим, пикантным и тонизирующим уютом безмятежного спокойствия. С перечерченной рамами балок крыши, гремящей глухим стуком капель, свисали извивающиеся пряди разноцветной гирлянды, что перетекала тонами, словно «Ночная звезда», у облупленной дымоходной трубы примостилась барная стойка, всюду раскидались окружённые новичками круглые столы с трёхпалыми ножками, а то тут, то там, звенели гулким эхом мятые ржавые вёдра, ловя сыплющиеся с дырявого шифера струйки. Снаружи грохотало какофонией смерти и ужаса, возносился к поднебесью исступлённый гром, голосили визг и рыки, а здесь они стихали и их было почти не слышно; бар тонул в хлёстких шлепках карт, душевных беседах и цокоте рюмок. Меченый мигом влился в эту пьянящую атмосферу — она обуяла его с головы до пят, разлилась по душе теплотой ностальгии; из глубин памяти сами собой воспряли былые воспоминания о старых-добрых деньках, и ему стало хорошо. — Эй, Жесть! — гаркнул Волк бармену, стараясь перекричать проникший во все закутки и щели гам. — Подгони-ка на пятый столик ещё выпивки и закуски! Парень глянул на сталкера и сдержанно кивнул, подхватил поднос и принялся нагружать его заказанным, выбиваясь из общего возбуждённого громкого ритма абсолютной невозмутимостью и аккуратно-филигранной плавностью движений. Волк, полный во взбудораженном взгляде довольства за свое детище, повернулся к Меченому с Дёгтем. — Ну как вам? — он развёл руками в пространстве чердака. — Почти месяц с Фанатом всё это делали. Простенько, конечно, но со вкусом. Заноз позагоняли — страх, до сих пор ладони ноют. — Солидно, — поделился впечатлениями Дегтярёв, провожая взглядом вереницу насыщенно-синих лампочек, убегающую по змеящимся петлям гирлянды от ярко-красных. — Не пятизвёздочный ресторан, да и на хрен он такой был бы нужен. Вполне себе, в общем. — С душой, главное, — добавил Меченый. — Во! — согласился Александр. — Ассортиментом, я надеюсь, не обидишь? — он бросил кивком на старый, пошарпанный и слегка накренённый влево шкаф для сервизов, служивший прилавком. — Ну, виски с ромом и джином я вам не подам, конечно, а вот водки на любой вкус — эт пожалуйста, — Волк повернул голову набок и устремил недовольный взор куда-то в конец помещения. — Эх, досада вот только, крыша течёт, зараза. Да и чего тут хотеть — халабуде этой за полвека давно. А гирлянду мы у Сидора взяли — он на днях откопал её в каком-то из своих ящиков на складе. Отдал за так — кому она, на фиг, в Зоне нужна, а нам приглянулась. Бранный выкрик перечеркнул пролезший через бреши в кровле громовой раскат и понёсся по бару поверх столов; казалось, от него даже задребезжали стаканы. — Десятый раз продувает, небось, — прокомментировал сталкер иронично-снисходительными нотками, закравшимися в голос, после чего пригласил путников к столу. Они запетляли вслед за ним меж гудящих и звенящих чарками новичков, украдкой ловя на себе недоверчивые, робкие, порой явно неприязненные или невзрачно-равнодушные взгляды.       Глухой стук бутылочных донышек набивал аритмичный набат, голоса сплетались в единую неразборчивую кашу, а ярый спор, катящийся спереди напролом сквозь гудящий лес камуфляжных курток и присыпанный нёсшимися рокотом матами, словно паска сахарной пудрой, прибавлял в громкости с каждым шагом. Стоило Волку, Дегтярёву и Меченому подойти к столу, возвысившись над макушками гласящих на весь бар Фаната с Шустрым, они тотчас умолкли и, сложив карты тыльными сторонами на лакированную и вычищенную до блеска гладь, уставились на подошедших. — Ой-ве-е-ей! — протянул Шустрый. — Какие люди на нашем болоте. — Чё орёте на весь Майдан? — беззлобно пробурчал Волк. — На ваш визг щас все псевдопсы с округи сбегутся. — Да не фартит, блин… С-с-сука, — промямлил, едва не проблеял сталкер до рези досадно, чуть не жалобно и даже слегка поддато — они, на пару с Фанатом, уже успели опрокинуть дважды-трижды по пятьдесят грамм. — «Не везёт мне в карты, повезёт в любви», хе-хе, — задорно проговорил тот подменёнными на свой лад словами из песни одного старого советского фильма, сгрёб лежавшие на столе деньги и засунул себе в карман. — До нитки обобрал, падла, — Шустрый злостно швырнул свои карты в отбой. — Играть ты сам соглашался. — Пиздец… — Завязывайте, — Волк взял в руки наваленные кучей карты отбоя, собрал их обратно в колоду, запихнул в потёртый кожаный чехол от КПК, служивший упаковкой, и возвратил владельцу. Потом подхватил в обе руки по стулу с пустующего соседнего стола и поставил за свой. — Здорова, мужики, — Фанат и Шустрый пожали руки Дёгтю с Меченым. — И вам не хворать. Только все трое умостились за столом, как из плеяды новичков, лавируя меж столов и табуреток и работая запястьем как шарниром, дабы не опрокинуть поднос, явился бармен. Подойдя, он расставил на столе рюмки, пузырь «Казаков», несколько консервов и тарелки с закуской. — Во, молодчага, — Волк хлопнул его по плечу. Жесть, как всегда немногословный, кивнул и вновь удалился с той же оперативной спешкой. — Хрусталь? — Меченый выгнул брови, разглядывая в тусклом свете гирлянды извитый сеткой ромбовидных узоров стакан. — И впрямь, — подхватил Александр. — Здорово живёте, я погляжу. — А, — Фанат махнул рукой. — Это мы, когда с Волком мебель сюда со всей деревни стаскивали, наткнулись в одной избе на упавший сервант. Там никто до этого и не шарился — «жгучего пуха» в той комнате всегда до потолка было, а недавно повымер он весь. Словом, выгребли мы оттуда всё, что не побилось, да и притащили сюда. — Обалдеть… — путники с удивлением приняли факт, едва ли не синхронно скопировав друг у друга изумлённые лица: хрустальной посуды, что была для Зоны безоговорочной роскошью, отродясь не имелось даже в «100 рентгенах». Волк поднял со стола бутылку «Казаков» — та чиркнула Меченому по памяти знакомой, приевшейся этикеткой — и откупорил её, после чего разлил водку по чаркам. — Ну, мужики, — отстранив бутылку, он приподнял свой стакан, — соблюдём обычай. За тех, кого Зона забрала. Сталкеры дружно опрокинули в себя горячительное. Тост за упокой павших на заражённых землях Зоны — не врагов, но друзей, товарищей, тех, кто бок о бок бился с тобой в исступлённом ожесточении рьяного ража смертельной схватки, боя не на жизнь, а на смерть, кто прикрывал спину, принимая удар на себя, кто делился последней крошкой хлеба и последней каплей воды в дальнем, невыносимо тяжёлом, изнуряющем рейде, кто, весь в поту и крови, тащил тебя на горбу километрами, скользя по лезвию у самого носа коварно притаившейся смерти, и кого больше с тобой нет — любому был сакрален до костного мозга, до последней фибры души; каждый терялся взглядом остекленевших глаз в пустоте нёсшейся неуловимым мигом горечи, вспоминая тех, кто канул в вечное небытие и оставил лишь саднящую тяжким гнётом память. Их образы пронеслись в сознании гремящей лавиной, бураном эмоций, доля секунды растянулась в вечность, но ушла, сгинула так же неумолимо и безвозвратно — хмель обдал глотку жгучим теплом, провалился в желудок и ударил в голову, выдернув из бездонных пучин накатившей скорби. Возвратился укатившийся за грань слышимого барный гам, вернулись в голову притихшие мысли и принялись с прежним задором рассекать под коркой мозга, и призраки прошлого отступили, будто их и не было, забрав с собой захлестнувший всё нутро вой души. Жизнь вновь забурлила вокруг, напомнив каждому, что его час всё ещё за горизонтом. — Бар мы, к слову, «Лягушатником» нарекли, — рассказал Фанат, как только отбарабанили по столу толстые рюмочные донышки. — Волк хотел… этим самым, как же его… — «На отшибе», — напомнил Шустрый. — Ещё чего, — Волк глянул на него с бесстрастным возмущением. Фанат фыркнул чем-то кряхтящим и невразумительным, ответил на шутку коротким «вздор» и продолжил: — Не вспомню сейчас, да оно и не важно, в общем. Название-то само приживётся, это полбеды, а вот крыша реально дуршлаг. Течёт везде, куда ни плюнь, блин. — Да оно тут всюду так, — сказал Дегтярёв. — Тридцать лет без малого дома без ремонта стоят. Припять вон вообще вся от выбросов сыпется как песчаный замок. — Да хрен его знает, что там, в Припяти, творится, — произнёс Волк задумчиво, медленно, даже слегка мрачно, так, если бы рассуждал в беседе сам с собой. — Боятся туда ходить. Народ вон дальше Бара старается лишний раз не соваться. Про Затон с «Юпитером» вообще молчу. Оттесняет Зона нашего брата от Центра, чего уж говорить. Чертовщина одна кругом в последнее время. — А, и не говори, — Шустрый усердно отдирал от консервы жестяную крышку. — Вчера вон с Болот возвращался — наткнулся на «лифт». Охренеть не встать, ядрёна вошь, с год назад их дальше Рыжего леса никто не видел, а тут — на тебе! — он махнул ложкой в воздухе. — М-да, — протянул Фанат. — Я такого напряжения с две тысячи девятого не помню… Да ещё и эти херовы «грешники» как гром средь ясного неба. — Отбитые твари, — голос Волка, чуть поддетый хмельным блаженством, прыснул злобным презрением. — Хуже «монолитовцев», чёрт бы их, сук этих, разодрал! — Он грохнул по столу кулаком. — Рассказывают о них одно хуже другого, а мы-то с Фанатом с первых уст слышали. Дело было несколько дней назад: прибежал в Деревню «зелёный» какой-то, хрен-пойми-кто да хрен-пойми-откуда. Исхудалый, как драный пёс, ободранный весь, живого места на нём не было, и взгляд безумный. От зомби не отличишь. Мы его выходили, так только бредить он так и не перестал. Думали, по мозгам ему пси-полем проехались, а он всё время про грех что-то бормотал. Постоишь, послушаешь — аж мурашки по спине. Доктор Менгеле поседел бы, что там с ними творили… Падлы… Разнёсшийся по бару задор на миг потускнел, притих, сидевшие за столом нахмурились, упёрлись посерьёзневшими взглядами на полотно леденящей жутью реальности, рассёкшей, будто бритвой, теплоту воцарившейся атмосферы. Слова Волка прозвучали эталоном сталкерских страшилок — тем и пробили на лбу холодный пот. — Атас, — мрачно издал Шустрый, после чего вновь, словно нехотя, приложился ложкой к тушёнке. Дегтярёв поджал губы: — Дела-а. Зона, конечно, как всегда в своём репертуаре; тучи сгущаются… Мы с Меченым, видать, много чего пропустили, — он по-дружески хлопнул напарника по плечу. — Наверстается, — сказал Фанат. — Сам ведь знаешь, как оно бывает. — Так кстати, — Волк оживился, как если бы, согласившись зайти ненадолго в гости, вдруг вспомнил цель визита. — Где ж ты всё это время пропадал, Меченый? Где черти носили? После того, как ты отключил «Выжигатель» и ринулся через Припять к ЧАЭС, о тебе во всей Зоне заговорили. А как пропал — записали тебя в Легенды, к Семецкому, Шухову и Проводнику с Картографом в один ряд. Так скажи, что ты видел там, на станции? На Меченом сошлись четыре пары глаз. Волк с Фанатом буравили искрящими взглядами, точно дети в ожидании обещанной сказки, Шустрый глядел в опасливо-желанном предвкушении открытия завесы вселенских тайн, Дёготь растянулся в ухмылке, думая, какую небылицу «для страждущих» Меченый выдаст на сей раз. — Ну, вообще… — отдавшись неизменно суматошному и непрестанно хаотичному миру собственных мыслей, он выпал из реальности, и теперь ему было трудно сориентироваться и сообразить что-нибудь на ходу. Меченый не горел желанием рассказывать о событиях тех минувших, безвозвратно укатившихся в прошлое дней, не хотел вновь возвращаться к бойне на атомной станции и, уж тем более, «беседе» с «О-сознанием». Едва живой, смятённый, потерянный и оставленный у разбитого корыта, он ушёл оттуда ни с чем, и чем дальше удалялись эти дни за горизонт временной линии, тем больше они вызывали сомнений и угрызений, сильнее шли в раздор с реальностью, трансформируясь в ирреальное, навязанное кем-то или чем-то со стороны наваждение. Тот чистый, солнечный, цветущий, лишённый Зоны мир, воплотившийся явью после смерти последнего из сумасшедших учёных, оказался пустышкой, обманкой, приторной иллюзией, и с каждым новым днём Меченый всё больше был уверен в том, что в который раз сплясал под дудку невидимых, неслышимых, неосязаемых и недосягаемых кукловодов. Он наспех сложил в голове правдоподобную, умеренно пафосною и эпическую, с расчётом дозированную мистикой, жуткими тварями, невиданными аномалиями и прочей атрибутикой зоновской чертовщины картину, не имевшую с реальностью почти ничего общего, и преподнёс её. Никто, кроме Дегтярёва, знавшего правду, не заподозрил лукавого — все приняли услышанное без особых сомнений. — От оно, значит, как было… — выслушав Меченого не сводя с него глаз, Волк уставился в стол и начал укладывать в голове вспыхнувшие фонтаном мысли, что лезли в подкорку точно взбудораженные скидками чёрной пятницы покупатели в двери магазина. — М-да. Выходит, нету там ничего такого… на станции. Эх, а сколько народу в Припяти полегло… И, всё же, не верится. Должно же там что-то быть! Если не там — то где? — А хрен его знает, — Меченый развёл руками. В этом он не врал. — Всё, что там было, — только до хрена радиации и «монолитовцев». Еле ноги унёс. Если что-то и есть, то под землёй: Зона — она же перерыта вся вдоль и поперёк. Может, там, но до туда я не добрался. Его это до сих пор гложило, ело изнутри. Меченый всей душой стремился к правде, желал во что бы то ни стало выцарапать её у кого и чего угодно, он не мог отстраниться от этого. — А что там быть-то должно? — с иронией заговорил Фанат. — Тайна мироздания? Исполнитель желаний, или ещё что такое? Да может, оно вовсе не там. И есть ли вообще? Забили народу башку эти мысли, одурманили. Вон сколько наших, да и не только, головы там сложили. Вояк туда выслали чуть ли не целый полк, а живыми из них, говорят, вообще никто не вернулся. — А с Клондайком-то что? — выпалил Шустрый, едва дав Фанату договорить. Вид у него был, как у читателя, у которого перед самой развязкой вырвали книгу из рук; казалось, только слов о Клондайке он и ждал. — Где ж ему, сука, быть, как не там? — Да бредни всё это! — возник Волк. — И Клондайк, и Исполнитель желаний! Так, сказки для «желторотиков». Нет ничего такого ни в Припяти, ни на станции. Но что-то там точно есть, это наверняка. У Зоны — у неё ж самый центр как раз там, где ЧАЭС. Выбросы оттуда идут. Значит, там и ответы искать. — Ну, могу ещё раз туда смотнуться, — нырнув на свою излюбленную волну ироничных шуток, Меченый натянул на лицо ухмылку. — Если и на этот раз не прокатит — отправлюсь на пенсию. — Эдак, на Мальдивы, а? — шутливо подыграл ему Фанат. — Пальмы, солнце, девочки… Эх. — А лучше — на Гавайи, — поддакнул Волк. — Мне Кипр больше по вкусу, — ответил Меченый. — Да херня это всё! — Шустрый махнул рукой. — Никуда мы отсюда уже не денемся, ядрён батон. Сами, сука, прекрасно понимаете, — его слова окутали Меченого сатиричной подколкой Судьбы, и он мысленно хохотнул сам над собой, с усмешкой подумав, как жизнь порой бывает прямолинейна и прозаична. — Хорош ворчать уже, ёлы-палы! — беззлобно прикрикнул на сталкера Фанат, хлопнув по столу ладонью. — Шутки уже нельзя пошутить. И откудова ж ты такой желчный взялся-то, а?.. — И впрямь, — согласился Волк. — Управы на тебя нет, Шустрый. Тот скривился и, поддатый, поникнул, неразборчиво прокряхтев себе под нос что-то обсценного и не слишком дружелюбного содержания. На язык он всегда, сколько помнил сам себя и помнили другие, был исключительно падок и на редкость резок, однако работу свою выполнял неуклонно надёжно и без нареканий, придерживался негласных сталкерских правил, и зла на него особо никто не держал. Дегтярёв, упреждая затеявшуюся паузу молчания, мигом выхватил инициативу в свои руки: — А-й, ладно, мужики, что мы всё о грустном? Оно всегда успеется, давайте, лучше, выпьем за «Лягушатника». На славу бар вышел! — он вооружился бутылкой; водка с клёкотом весеннего ручейка наполнила рюмки. — Ну, будьмо! Отпустив затаившуюся в пространстве лёгкую, но неприятную напряжённость, сидевшие за столом с радостью подхватили тост — и каждый залпом принял в себя обдающую приятной, жгущую сорокаградусной прохладой «прозрачную». — Эх, хорошо пошла! — сказал Фанат за всех радушным довольством и взялся за шпроты. Стаканы с привычным грохотом опустились на поверхность стола, убыла, словно испарилась, с тарелок закуска, и разговор, заиграв новыми темами и смягчившись в тонах, пошёл по накатанной. Меченый, отдавшись мерным волнам тонизирующего хмельного спокойствия, погрузился в омут охватившей сознание рефлексии. Разлившийся по бару десятками голосов гомон осел в пространстве эфиром, в воздухе ночная свежесть и грозовой озон смешались с перебитым табачным дымом запахом прелого дерева, скрипели старые доски, а извне неслись плохо слышным криком отчаянье и раж схлестнувшихся меж собой тварей, гнев небес и исступлённая ярость возбуждённых в ночи аномалий, и он был доволен. Впервые за долгое время его, наконец, постигло желанное чувство необъяснимого, интуитивного равновесия, едва не идиллии, ощущения, что всё, наконец, так, как и должно быть. Вернувшись в Зону, погрязнув с головой во все её смертоносные причуды, хитрые, коварные, ужасающе мучительные, жестокие опасности и непреклонную волю, он, даже не без шатких сомнений и удивления, обнаружил, что снова в своей тарелке, и всё вернулось на круги своя. Более того, Зона словно бы ещё сильнее пленила Меченого, пролезла в его нутро своими осклизлыми щупальцами, пропитала ещё рьянее и неотвратимее, явственно давая понять, что он скован её узами до конца жизни, навеки и навсегда. Под её неуклонным нажимом воспоминания о Большой земле меркли всё пуще, превращались в занудное наваждение, отпадали и растворялись. Зона воцарялась в сознании Меченого единственно-верным и реальным миром; весь её ужас и проникшая в каждый её квадратный сантиметр Смерть не вызывали отторжения, они манили безысходностью и инфернальной красотой усеянных аномалиями, погрязших в туман и ветшавших во времени пустошей. Меченый не знал, сопротивляться Ей или нет. Поднимая из мутных пучин памяти прошлые походы к Центру, он уже отнюдь не был так уверен, что, оказавшись полумёртвым и почти бессознательным у Монолита, пожелал бы Её уничтожить. Тревожная, терзающая изнутри мысль о том, что он прикипел к Зоне, поддался Ей, Её зову, не в первый раз закрадывалась в его сознание, но сейчас он ощутил это как никогда явственнее, в разы сильнее и откровеннее, его словно осенило. Это выбило его из равновесия, он спонтанно попытался найти в себе несогласие, отыскать отпор, противоречие; задумался о неискренности своих чувств, попытался скинуть одеяло навязанного извне, которым его окутали с головой, но эти мысли завели его в тупик. Внутреннее напряжение под коркой мозга росло неуклонно и рывками, и в один момент сознание включило защитный механизм: Меченый поджал губы и крепко смежил веки, и, уставившись перед собой после «перезагрузки», очистил своё неосязаемое ментальное пространство. От тяжёлых дум к нему пришла усталость, и он, с облегчением отложив рассуждения на потом, сбросив с себя эту тяжесть, снова отдался пьянящему теплом и хмелем духу сталкерского бара. — Меченый, — Дегтярёв щёлкнул пальцами перед ним. — Ты уснул, что ли? Щелчок вырвал его из самозабвенного транса, точно выудил из пруда ничего не подозревавшую рыбку. — …а вот я считаю, что в Зоне, сука, каждый хоть чуть-чуть, а романтик, — донеслась, как гром среди ясного неба, до ушей адресованная Волку речь Шустрого. — А то так ведь с тоски подохнешь. Сопьёшься к херам от безысходности, сунешь ствол в рот — и мозги себе вышибешь на хер. — Да тут ты, брат, чертовски прав, — голос Волка был исполнен поддатого безоговорочного согласия.       Бурлящая буйством беседа поубавила обороты — каждый вдался в размеренность, занявшись чем-то своим: Шустрый, полный во взгляде концентрации и расчётливой сосредоточенности, стучал пальцами по экрану бьющего ему в лицо лучом света наладонника, Волк взгромоздил на стол упаковку с патронами и принялся набивать ими рожок от своего укороченного «калашникова», Дёготь, наполняя через складную резиновую лейку флягу из купленной у Сидоровича пластиковой бутылки, спорил о чём-то с Фанатом — тот отвечал его возбуждённому интересу собственной вовлеченностью, их слова пестрили энтузиазмом, будто взгляд десятилетнего мальчишки, прикованный к смердящей на всю площадь выхлопными газами колонне танков на параде.       Окружающий гвалт утратил в громкости, поник; бар перестал притворяться переполошённым ульем — Меченый сразу заметил это. Он оглядел терявшийся в серых клубах сигаретной гари чердак и обнаружил, что добрая половина коротавших досуг новичков исчезла, после чего, расслабившийся и не способный зародить в голове и единой мысли, вновь уставился на потолок и прислушался к звенящим где-то внутри струнам своей души. Сидящие за столом вникли в его положение молчаливой задумчивости, предоставив возможность остаться наедине с собственным «Я». Пользуясь ею, Меченый окончательно утратил и без того притуплённое ощущение времени, и не знал, сколько витал в облаках. Казалось, его прошло совсем немного, а рюмки взмыли кверху пятым тостом, и народу в баре стало совсем мало. Он, Дегтярёв, Фанат, Шустрый и Волк теперь сидели почти что в одиночестве: львиная доля столов, заваленных пустыми консервными банками, тарелками, стаканами, бутылками и всяким мусором, пустовала; только пара-тройка из них по-прежнему была занята, да, в придачу, один из новичков дремал за барной стойкой. С соседнего столика негромко слышался шедший энергичными тонами разговор, и Меченый, в процессе релаксации, казалось, покинувший материальную оболочку и витавший в пространстве чердака бестелесным духом, невольно вслушался в него: — …сам видишь, что Зона сотворила здесь с природой: животных нормальных не осталось совсем — только мутанты, жуткие, облезлые все… И каким только хреном они появились вообще? Не верю я, что радиация к такому привести может. Деревья все тоже как мёртвые — а листья на них таки растут, я тут вообще видел чуть ли не баобабы какие-то: они сами хоть и низкие, но стволы толстенные, голые абсолютно, а главное — веток у них нет почти, только отростки какие-то во все стороны бесформенными буграми идут. Аж жутко рядом с ними становится. Кислотные дожди без передыха льют, а траве хоть бы хны. Пасмурно всё время — солнца вообще нет, а ведь август на дворе. «Жгучий пух» ещё этот и «ржавые волосы»… Само оно такое явно не могло появиться — наверное, отсюда и пошли все эти байки про секретные лаборатории. Бывалые об этом часами рассказывать могут, — в возбуждённый голос парня закралось скептичное отрицание. — Две трети вранья, конечно, во всех этих баснях, а то и больше. Если в эти самые лаборатории ещё хоть как-то поверить можно, в волков мутировавших, кошек, да даже в снорков и в тварей этих невидимых, то вот все эти россказни про полтергейстов, про карликов каких-то, которые телекинезом владеют, про химер — ну это же всё бред натуральный. Сказки для таких вот «желторотиков», как мы с тобой. — Да ладно тебе! — возразил ему более податливый «небылицам» компаньон. — Какие ж это сказки? Я после всех этих аномалий уже во всё поверить готов. А зомбаков ты этих видел? Это же натуральные ходячие трупы! Гнилые, воняют страшно, личинки в глазницах… Каждый раз, когда их вижу — аж душа в пятки уходит. И после такого ты не веришь в тварей, которые гравитацией управлять умеют? — Не верю! — парень не мог и помыслить о том, чтобы поддать свои убеждения сомнениям. — Зомби — это, конечно, тёмная тема, я тут и сам ничего понять не могу, но вот всё остальное — и аномалии в том числе — подчиняются законам физики. Другое дело, что хрен его разберёт, откуда ж оно, таки, взялось, и как работает, но эт дело времени. Когда-то вон считали, что Солнце вокруг Земли вращается. А телекинетики, пирокинетики и эти, как их… изломы, карлики, или псевдогиганты уж точно — это чистое надругательство надо всем здравым смыслом и логикой. Кабаны там или псы облезлые — это ещё понятно, но люди-мутанты? Вздор! Генная инженерия в наши дни на такое попросту неспособна. — И все сталкеры, которые их видели, по-твоему, врут? — Да ёлки-палки, конечно, врут! Или врут, или им это вообще по синьке всё привиделось. А в КПК и Интернете чего только не напишут — там ещё, блин, похлеще будет. Эх, Мятежник, умнее надо быть — не верить всему, что на заборах написано, а то будут тебя вечно как лоха разводить. Ответом ему послужило недовольное, ворчливое, едва не возмущённое бурчание. Оба новичка нахохлились и взъерошились, будто дерущиеся за хлебную крошку воробьи, вслед за чем с ещё большей экспрессией продолжили осыпать друг друга аргументами, отрицаниями, доводами, бескомпромиссной непреклонностью и рьяной верой в собственную правоту. Меченый лишь приподнял уголок рта в ухмылке, хмыкнул воздухом из ноздрей и, потеряв к спорящим парням всякий интерес, вдруг ощутил тягу к вовлеченности в окружающий мир. Она плавно, но быстро заменила заворожённую отрешённость и блаженное самозабвение, и Меченый, отцепившись от спинки стула, положил руки на стол и вошёл в как раз оживившийся разговор. Сталкеры были только рады: с ним беседа пошла ещё интереснее и душевнее, и пространство, наконец, целиком и окончательно отдалось приятной, вожделенной, порой просто необходимой отчуждённости от проблем и опасностей. Меж зубов хрустела и чавкала закуска, стаканы нечасто, но верно звенели в тостах, голоса звучали добром и хохотом. Время шло, но хода его никто не замечал, будто его и не было, и к тому времени, как первые солнечные лучи пробили мрачную броневую плиту туч и, тусклые, проникли на чердак сквозь бреши в кровле, в баре почти никого не осталось. Ни один из сидящих за столом так и не обратил бы на это внимания, если бы наладонник Волка не зашёлся в дрожи и звонко не запиликал. Сталкер подтянул устройство к себе и, отключив таймер, внимательно прилип взглядом к экрану. — Вот те на, — произнёс Фанат так, будто у него из рук в один миг исчез найденный артефакт. — Что, уже? — Таки да, — поджал губы Волк. — Четыре часа утра. Здорово ж мы посидели. Ну что, хмель весь из башки выветрился? — Как и не было, — заверил сталкер. — Ну, значит, выдвигаемся, — Волк засунул КПК в карман и накинул на плечо автомат. — Ну, мужики, у нас тут дело одно, так что извиняйте. Хорошо посидели, но нам пора. — Четыре часа?! — выпалил Шустрый едва не навесь бар и всплеснул руками. — Ядр-рё-ёна вошь! Хех… — Да погоди, Волк! — встрепенулся Дегтярёв. — Чего сразу подлетел-то, как ошпаренный? Что это у вас за дело-то такое в такую рань? Нас вон с Меченым Сидор просил пособить вам в чём-то, а я ж, дырявая башка, только и вспомнил, когда ты о деле сказал. — А-ай, да так, по мелочи, — махнул рукой сталкер. — Не забивайте голову, мужики. Мы вон с Фанатом и вдвоём справимся. На крайняк, возьмём с собой пару «лягушат», что пороху уже нюхнули, да сдюжим. Вам-то на кой головняк из-за чужих проблем? — Он был искренен. — Не, ну, Волк! — гнул своё Александр. — Коль помочь надо — ты уж говори. Мы с Меченым размяться всегда не прочь. — он кивнул на сидящего рядом товарища. — Да и у нас ведь, вольных, брат за брата горой стоит. — В этом Дёготь, сука, прав, — Шустрый был полон решимости. — Так что давай, Волк, выкладывай: чё там у вас? Глава деревни ненадолго замешкался, но, поёрзав взглядом по полу, таки изложил: — Ну, раз так, ладно, мужики… В общем, объявилась тут опять с пару дней назад одна шайка «бриков» на АТП. Убить-то они никого не убьют: Сидор кому надо из серьёзных воротил башляет за нас — мы-то ему, сдаётся мне, как прикрытие сильно нужны. Он простым барыгой притворяется — новичкам патроны да тушёнку продаёт, а сам серьёзные сделки проворачивает и через Периметр барыжит. Так что убить — не убью, их самих потом за такое серьёзные люди в расход пустят, а вот обобрать «зелень» и отдубасить — это им всегда в радость. Поэтому мы с Фанатом и хотим им трёпку задать. — Вдвоём-то? — поднял бровь Дегтярёв. — Ха, ну не, эт не дело, мы с Меченым с вами пойдём. — Твёрдая, обнадёживающая уверенность в его голосе внушила Волку редкое, даже дефицитное в суровых реалиях Зоны ощущение поддержки. — Спасибо, мужики, — поблагодарил он. — Я, сука, тоже с вами, — Шустрый грохнул по столу ладонью, подвёлся и гаркнул: — Отымеем этих выблядков ёбаных! — Да не каркай ты! — прикрикнул на него Фанат. Он, как и многие сталкеры, был суеверен. — Вот и отлично, — заключил Волк. — Впятером, даст Зона, сдюжим. — Он развернулся и обратился к бармену, который по-прежнему, исполнительный и бессменный, словно оживший оловянный солдатик, «нёс вахту» за стойкой. — Эй, Жесть! Мы уходим. Закрывай бар дуй вниз — пока не вернусь, ты за старшего. — Понял, сделаю, — ответил тот и, отполировав последнюю рюмку едва ли не до блеска, принялся столь же тщательно, но в темпе, протирать стойку тряпкой.       Снаружи оказалось очень тихо: посыпавшиеся на раскисшую от ночного дождя землю солнечные лучи, проникшие сквозь свинцовую завесу, словно вода через фильтр, разогнали тьму, и ночные твари, ощутив их, попрятались по норам, а дневные всё ещё не вылезли из своих закутков. Аномалии шипели и потрескивали нехотя, словно спросонья, гроза давно отбарабанила каплями и сникла, а над землёй, тихо и осторожно, будто змея, пополз утренний туман. Эта тишина, тревожная и непривычная, давящая на уши, казалось, придала заражённым землям ещё больше зловещего; она была словно помада на губах у Снежной Королевы — холодной, бледной, леденящей взглядом, точно сама Зона. Ласкающиеся в сизых клубах тополя стояли у дороги безжизненными мертвецами, призраками, а ветхие дома деревни глядели вовне горестной печалью пустых оконных проёмов. В Зоне наступало утро. — У всех всего в достатке? — спросил Волк у членов новоиспечённой команды, когда они все вышли во двор. — Кстати, если кому надо пи-пи, сейчас самое время. Даю пять минут. Фанат с Шустрым, проникнув через брешь в заборе, отправились орошать близлежащие кусты, Волк, отойдя к стене хаты, закурил, а Дегтярёв с Меченым, оставшись возле него, принялись подтягивать и калибровать всяческие застёжки, молнии и прочие зажимы комбинезонов. — Зверьё не такое уж и безмозглое, — «вожатый» деревни прихватил сигарету тремя пальцами и выпустил перед собой вязкую струю дыма, точно прибывающий на станцию «Феликс Дзержинский»: — оно человеческое дерьмо хорошо чует, и туда, где его много, не суется. С каждой секундой тишина, казалось, гнетёт всё больше. Писк в ушах нарастал, но не взмывал к вышине, раскалывая череп; свежий утренний воздух блаженно теребил ноздри прохладой. Меченый в азартном напряжении сканировал окрестности взглядом: задорный адреналин предстоящей заварушки плясал на языке предвкушением, мышцы еле заметно ныли, жаждая беготни, кульбитов, адского напряжения и кипящей крови. Он поднял голову и посмотрел в небо: там, под серо-чёрным потолком армады туч, сминали пространство три «воронки». Они жались друг к другу треугольником, похожие на спускающееся к земле НЛО, и словно так и тянули небосвод опять разразиться ливнем. Меченый снова был в своей тарелке, и всё вернулось на круги своя.