Туманы за горизонтом

      

За линией «Выжигателя». Сейчас.

      

Рыжий лес никогда не менялся. Он плыл по реке мерного течения времени из года в год, не изменяя себе абсолютно ни в чём, и неисправимо продолжал срываться бьющей холодом по нутру тревогой с пьяных сталкерских губ. Лохматые кроны его рыжих сосен шатались в такт протяжным завываниям ветра, вечно устремлённые в хмурую свинцовую серость, по горизонтам стелилось у переплетённых корней сизое молоко тумана, отовсюду слышались одинокие хлопки и рычание, иногда треск веток и скрип толстых массивных стволов, то тут, то там бродили меж деревьев зелёные и синие огоньки аномалий. Он поражал, завораживал своей смертоносной безмятежной тишиной. Если бы не эти самые разноцветные огоньки по его краям, не вой псевдособак и не визг химер, не частый треск побитого счётчика Гейгера, то ничего не отличило бы его от той самой осенней, промозглой и мокрой, пьяняще пахнущей прелым мхом лесной рощи из детства, в которой едва не каждый в своё беззаботное время со спокойным азартом собирал грибы на пару с родителями. Рыжий лес был чертовски опасен — Смерть чувствовала себя здесь как дома, вальяжно покоилась под каждым рыжим его кустом, и это знали все. За всё время, проведённое здесь, Шрам успел понять лес и примириться с ним. Он выучил его законы, принял его правила — только поэтому смог протянуть так долго в его владениях. Теперь даже вечный, не стихающий гомон далёких призрачных голосов леса вовсе не тревожил и уже почти не ощущался.       Железная дорога стелилась через лес вычурными стальными лентами рельс и заросшим сорняками частоколом подгнивших шпал. То ли по счастью, то ли по злу, на всём её пути не раскинулось ни единой аномалии. Поезд «Монолита» должен был проехать здесь с минуты на минуту. Бывший наёмник с невозмутимым хладнокровием всматривался вдаль, туда, откуда бралась старая магистраль, и ждал. Взрывчатка была заложена в паре десятков метров дальше по дороге; в случае чего, привычный и верный «абакан» в руках и залёгший в метре сбоку Аферист должны были прикрыть. Время раздражённо топталось на месте, в пространстве грузом нависло томное ожидание.       Их группа уже не в первый раз докучала «Монолиту». Они частенько нападали на его бойцов в лесу, устраивали налёты на транспортные отряды и склады; только «Выжигатель» ни разу не тронули — тот, даже если идти мимо факта мощнейшего пси-излучения, был уже давно превращён фанатиками в ощетинившуюся со всех сторон пулемётами, гранатомётами, брустверами и аномалиями неприступную крепость. Сектанты считали их страшнейшими из неверных, слугами самого Дьявола и огромной опасностью их вожделенному Идолу. Если бы кто-то ещё помимо них и пары-тройки призраков Зоны знал о существовании группы Шрама, то её наверняка бы боялись не меньше синдикатов наёмников; будто лес и без того не вызывает ни малейшего желания приближаться к себе ближе чем на пару километров. С того самого рокового дня прорыва «Чистого Неба» к Центру в 2011-м и до сих пор, «монолитовцы» не расправились с ними только из-за того что не могли отыскать их убежище в пространственном пузыре. Там, за его гнущими сетку реальности стенами, они и поныне продолжали дело своей бывшей группировки — изучали Зону тем, что осталось, накапливали знания и стремились постигнуть её, не имея и малейшей возможности заглянуть в будущее за горизонт настоящего. Тогда, после губительно сверхвыброса и смертоносных территорий припятских подземелий, когда те из них, что уцелели, в один момент оказались брошенными у разбитого корыта в лапах разъярённых фанатиков, Шрам сумел вдохнуть в них волю продолжить сражение и увести со злосчастной станции, и с тех пор они чтили его как своего командира.       Какое-то время спустя КПК во внутреннем кармане задребезжал. Шрам, не выдавая своей позиции лишними движениями, выудил его и ответил на вызов. Сперва динамик добротно прокашлялся — лес создавал постоянные помехи связи, — потом таки сипло зазвучал голосом говорившего: — Шрам, слышишь меня? — спросил Бродяга. — Слышу. — Они едут. — Понял. Действуем строго по плану: сначала взрываем локомотив, нападаем только после этого и не медлим. — Принял. Наладонник умолк, и спустя пару секунд до ушей докатился тревожащий тишину леса далёкий стук колёс и гам мощного дизельного двигателя. Он всё больше набирал в силе, слышался всё отчётливей, пока поезд наконец не показался из-за тонущих в тумане деревьев. С каждой секундой он становился всё больше, шумел всё громче; грохот и дребезг скоро покатились по самим рельсам. Состав шёл очень медленно — с виду развивал не больше пятнадцати километров в час. Тянул его старый, видавший виды и со ржавыми подтёками на зелёном корпусе тепловоз; вздымая вверх клубящиеся потоки отработанной гари, толкал перед собой служащую тральщиком пустую платформу на двух колёсных тележках, а позади него ехали гружённые разнокалиберными и разномастными ящиками товарняки с низкими стенками. Замыкал состав обшитый импровизированной бронёй из разрозненных металлических листов пассажирский вагон с прорезями-амбразурами и чёрт-знает-сколькими «монолитовцами» внутри. На второй грузовой платформе зияла прикрытая самодельным щитком турель, всюду за ящиками засели бойцы. С каждого борта неспешно ползущего локомотива, стоя на подножках и держась рукой за приваренный поручень, было по трое фанатиков — четверо из них имели многозарядные дробовики с барабанными магазинами, которыми, видимо, отбивались от набегавших на поезд тварей, двое несли каждый по револьверному гранатомёту.       Ходящее по нутру волнами прохлады чувство тревоги и предвкушения жаркого боя раздувалось в груди с каждым стуком старого колеса, с каждым скрипом закостенелых ржавчиной механизмов. Шрам замер, превратившись в статую, и только глаза его едва заметно ползли зрачками в сторону, буравя приближающийся конвой тигриным взглядом. Через полтора десятка растянувшихся в вечность секунд поезд пересёк незримую линию, и он активировал детонатор — нажал на кнопку сразу несколько раз, чтобы сигнал пробился сквозь лесные помехи. Под первой колёсной парой тепловоза прогремел взрыв, и дальше всё будто сошло со страниц военного романа про отважных партизан: вспышка резанула по глазам, грохот на пару со взрывной волной толкнули от себя рыжее убранство ближайших сосен и понеслись по лесу вестниками апокалипсиса. Железнодорожное полотно раскурочило — рельсы разорвало, шпалы испепелило в деревянную крошку, и грузный локомотив тут же сошёл с колеи, пропорол обрубком передней сцепки несколько метров, после чего, завалившись набок, сполз с насыпи и утащил за собой остальной состав. Платформа, шедшая перед ним, неспешная и одинокая покатилась дальше, и, наверное, остановилась где-то в сотне метров от места взрыва — никто этого уже не увидел. Окружавшие насыпь кусты, низкие рыжие ветви и прочие заросли тотчас ожили — зашевелились, затряслись, и из них вынырнули с полтора десятка человек в маскхалатах и камуфляжных плащах с оружием наготове. Они, глядя перед собой через прорези прицелов, быстро окружили сокрушённый поезд. Отряд Бродяги и он сам подошли через пару секунд.       Ящики вывалились из опрокинувшихся платформ и свалились грудами на земле, тела конвоиров, те, что не оказались раздавлены вагонами, бело-зелёными мешками валялись на земле и не подавали признаков жизни. Лес вновь объяла благоговейная тишина, которую он так любил и чаял. Шрам осторожно подошёл к выпавшему на землю грузу. Почти все ящики, старые, трухлявые, сломались. Как оказалось, они были пусты — внутри них не было абсолютно ничего. Глава отряда убрал в сторону один из тентов, накрывавших груз, но ничего нового под ним не увидел: меж переломанных красных и зелёных досок по-прежнему не было вообще хоть чего либо. — Что за чёрт?.. — пробормотал он сквозь маску респиратора. Снять противогазы не решался никто: взрыв поднял в воздух лежавшую на ветках заражённую пыль, и она оседала на землю, заставляя дозиметры нервно кряхтеть. Бродяга подошёл к одному из тел, ткнул в его пару раз носком ботинка, после чего, не выпуская пистолет из руки, перевернул на спину лицом вверх и, оглядев, сорвал с него маску. Прыщавое красное лицо под ней дёрнулось, сморщилось, косые глаза попытались сфокусироваться на сталкере, а перекошенный рот зашевелился: — Э… Ы? — промычал зомбированный. — Ур-р-р-ра-а-а! — Правая рука в перчатке задёргалась и судорожно потянулась к кобуре на ноге. Бродяга выпрямился и застрелил его из своего «кольта». — Это что ещё за херня? — Шрам приблизился к мертвецу с размозженной выстрелом головой, мельком взглянул на молчащего товарища, потом завертел головой, оглядывая оставшиеся тела. — Парни, проверьте остальных. Бойцы с осторожностью собрались вокруг трупов, начали переворачивать их и осматривать; некоторые оставались стоять с оружием в руках и глядеть по сторонам в поисках угрозы. Минутой сего увлекательного действа позже выяснилось, что ни одного сектанта в конвое не было — только ряженные под них «пустышки». — Зомби, — констатировал один из бывших «чистонебовцев». — И комбезы явно поношенные — драные, все в дырках и пятнах. Остальные члены отряда сообщили те же результаты. — Полная херня, — внутри у Шрама сиреной от «штуки» начал раскручиваться холодок неутешительных догадок. Зона постоянно менялась, все время выдумывала что-то новое, но азы её оставались всегда монументальны и незыблемы, словно плотина Гувера — и основа основ гласила: встречаешь что-то чертовски странное и неясное — канай, коли жизнь дорога. — Подстава это, — звенящим металлом голосом поделился соображениями Бродяга. — Приманка, точнее. Под черепной коробкой внезапно с беспокойной громкостью воспели хором лесные голоса, действительность перед глазами вдруг зарябила старой фотоплёнкой противного желтоватого фильтра. Зарождающийся где-то под ложечкой, навязанный пси-излучением страх не заставил себя долго ждать. — Чувствуешь? — побледневший Бродяга поднял голову наверх и прошёлся взглядом где-то по кронам деревьев. Душу в который раз кольнули ледяные иглы предвкушения неотвратного и жуткого. — Убираться надо, — Шрам был такой же мертвецки-серый и угрюмый.       Откуда-то из нутра лежащего на боку тепловоза вдруг с разящим басом разразился вой, набиравший в силе с каждой секундой, а буквально мигом спустя его начал дополнять зубодробительный скрежет рвущегося металла. Решётчатые щитки на смотрящем в небо боку хрустнули, брызнули в стороны ржавой пылью и начали втягиваться внутрь машинного отделения, сминаемые неведомой силой как фантики от конфеты. У всех стоящих рядом в унисон заголосили детекторы и сканеры, как бывает возле мощных архианомалий — так, будто внутри у локомотива в один миг вспыхнули из ниоткуда с десяток гравиконцентратов. Оказалось, так оно и было: поваленную набок тяжёлую машину начало трусить, ошалелый визг скрипа и скрежета превратился в раздающуюся на всю округу пытку для ушей, и из чрева поезда, окружённый раскуроченными пластинами зелёного корпуса, начал вылезать прозрачный рябящий пузырь влившихся друг в друга «воронок». — На землю все, живо!!! — что было воздуха в лёгких крикнул Шрам через дыхательную маску и броском свалился за мясистые корневые бугры ближайшего дерева-мутанта. Бродяга приник к земле где-то рядом, остальные бойцы рассыпались кто куда. Несколько человек схоронились в маленьком влажном овражке от высохшей лужи-болотца. Через секунду прогремел взрыв: аномалия внутри тепловоза достигла пика своего напряжения и разрядилась, с огромной силой швырнув в стороны мятые катышки металлических потрохов. Они посекли и переломали ветви сосен, взметнув вверх салют рыжих иголок, в сотую долю секунды свистнули в воздухе и со шлепками впились в землю, словно осколки от артиллерийского снаряда. Нестерпимый грохот закончился, сверху дождём посыпались иглы вперемешку с комьями земли, детекторы аномалий успокоились, но вместо них загорланили снова счётчики Гейгера. Тишина опять царицей опустилась на землю с купола серого небосвода, глумливо глядя на сжавшихся от страха людей.       Грохот исчез, и теперь беззвучие во всю начали теснить беснующееся в груди сердце и стучащая в висках кувалдой кровь. Никто не успел опомниться, не нашёл времени даже чтобы выдавить ругательства сквозь стиснутые зубы, как в дверь постучалась новая напасть: детекторы аномалий вновь хором запиликали, и спустя миг по сторонам, подпёртые ровными стенами близкого, вездесущего и потустороннего, клубящегося по земле молока тумана, появились мерцающие спиральные вспышки. Под каждой из них, еле видные у самой махровой рыжей подстилки, образовались по несколько пар ног в окованных композитной бронёй тяжёлых ботинках. «Телепортов» оказалось всего четыре: два спереди на небольшой поляне, один слева, у безобразного дендромутанта, всего облепленного космами «жгучего пуха» и похожего на в край разжиревший баобаб, и один позади лежащего поезда. Как и с помощью чего «монолитовцам» удалось обуздать эту аномалию, было ведомо одним только им и Чёрному Сталкеру, но в этот раз устройство дало сбой, и один из порталов, тот, что слева, вместо четырёх фанатиков выплюнул лишь три с половиной центнера фарша. К тому же, ещё и брызнув во все стороны алым аэрозолем крови — так, будто отряд сектантов скопом прыгнул в мощную «воронку». «Монолитовцы» были то ли из «Кристалла», то ли из какого-то другого подразделения. Шрам уже несколько раз встречал их: у каждого в руках по немецкой G36, действуют слаженно, но, не предавая лучших традиций группировки, до предела истово, рьяно, бесшабашно, до края твердолобо и фанатично, прут напролом, не считаясь ни с чем. Впадая в раж, фанатики напрочь переставали чувствовать любую боль и вполне могли даже не скривиться, получив очередь в торс. К тому же, у каждого бойца особых отрядов «Монолита» при себе есть связка артефактов, за парочку каких можно купить трёхкомнатную квартиру в центре Киева — огромные «Души», «Слюды» размером с футбольный мяч, тандемы «Маминых Бус и Ночных Звёзд», которые способны отклонить пулю едва не с пары метров. У этих были ещё и модернизированные экзоскелеты: и без того мощная многослойная броня была усилена всяким подручным хламом, который держался на приваренных к армированным сочленениям кронштейнах. Это добавляло защите ещё больше громоздкости, сильнее сковывало движения и, к тому же, делало сектантов похожими на явившихся из кошмарного сна гротескных трансформеров: ноги и руки их были прикрыты разрезанными пополам водопроводными трубами, грудную бронеплиту защищал прикрученный здоровыми болтами к коряжистой арматурной сетке лист металла, отрезанный то ли от БТР-а, то ли от экскаваторного ковша, к шлему и бронемаске были грубо приварены какие-то гнутые стальные панели, внушая ему такой вес, который запросто свернул бы шею даже Мистеру Олимпии.       Появившиеся из порталов фанатики застали бойцов врасплох, но никто из них не впал в панику, не поддался ступору — не нуждаясь в командах, каждый мигом приник к прицелу и открыл огонь по противникам ещё до того, как белое свечение аномальных спиралей мигнуло в последний раз и сникло. Двоих «монолитовцев» сразу швырнуло наземь — Бродяга и Аферист выжали пусковые крючки своих гаусс-винтовок, против которых, кроме, разве что, лобовой брони современного основного танка, бессильна была любая защита. На остальных сектантов это никак не повлияло — наоборот, они, лишённые всякого страха и ведомые своим священным Идолом, стали только злее и яростнее; их жажда вражеской крови раздухарилась до нестерпимой. Почувствовав под ногами махровую подстилку леса, они тут же рассредоточились и начали расходиться в стороны, поливая бывших «чистонебовцев» шквальным огнём. Те, в свою очередь, целились по коленям — навьюченную на экзоскелеты дополнительную броню трудно было пробить даже в упор, не говоря уже об артефактах, отклоняющих жадный до крови и боли раскалённый свинец. Пули свирепым градом сыпались на фанатиков, их многоголосая смертоносная трещотка немецких винтовок не стихала, и пространство леса вновь начало захлёбываться в нестерпимом грохоте жаркого боя. Каждый сталкер группы Шрама мог похвастаться своим набором защитных артефактов в контейнерах — только благодаря им никто из них не погиб в первые же секунды схватки. Их автоматы десятками разрывали сырой воздух огнём и вспышками, пули пролетали считаные метры и врезались в защитные поля, оставляя медленные жёлтые трассеры, такие, с какими отлетают от «трамплинов» и «каруселей» брошенные в них болты. Редкие выстрелы прорывались сквозь защиту и ударялись в тяжёлые бронежилеты «чистонебовкой» экипировки, ломали и выбивали искры из нагромождённого на «монолитовской» броне хлама. Бой раскалялся с каждой секундой, всякий из его участников всё больше впадал в смятение и отдавался инстинктам и рефлексам, теряя ощущение общей его картины. Кто-то что-то кричал, кто-то куда-то смещался, какие-то из фанатиков падали на землю с раздробленными коленными суставами и судорожно пытались встать.       Появившиеся за тепловозом «монолитовцы» схлестнулись в схватке с группой Бродяги. Он сам в первую же секунду уложил одного из фанатиков выстрелом «гаусса» и ушёл под защиту толстого ствола росшего рядом дерева-мутанта. Четверо сталкеров его отряда сбились в пары и увеличили дистанцию, прикрывая друг друга и стремясь замкнуть нападавших в кольцо. Сектанты были похожи на терминаторов: они не искали укрытий, стоя в полный рост, отчаянно и рьяно расстреливали магазин за магазином одной очередью. Спустя растянувшейся в вязкий кисель полминуты ожесточённой перестрелки ещё один фанатик был убит: ураганный огонь разящей слаженно четвёрки высосал из артефактов всю их защитную силу, и веер пуль раскурочил бронированный шлем вместе с его содержимым. «Монолитовец» с лязгом и грохотом свалился замертво, двое его оставшихся побратимов утонули в ряби бивших в защитные поля пуль и вышибаемых из брони искр. Бродяга высунулся из-за похожей на хитиновую чешую коры, нашпигованной натовским промежуточным калибром, как овощи фаршем, и дал по врагу ещё один выстрел. Вместо привычного звука пальбы гаусс-пушки протрещало что-то похожее на короткое замыкание, индикаторы под прицелом рассыпались в двоичный код, и снаряд из дула не вылетел — винтовка дала осечку. Бродяга не успел и чертыхнуться, ему даже не хватило времени снова залечь в укрытие: оба оставшихся в живых «монолитовца» уловили его в прицел и начали стрелять. Пули выбили из толстого древесного ствола очередной ворох взметнувших в стороны щепок, вспороли лесную подстилку в считанных сантиметрах от ног и с визгом ушли в стороны, отклонённые «Мамиными Бусами», но несколько из них таки угодили в бронежилет. Удар выбил из лёгких весь воздух, Бродягу бросило на спину. Где-то ниже груди, ближе к боку, он, похолодев от страха, почувствовал сильную обжигающую боль. — Ваня! — с ужасом в голосе рявкнул Броня и, наплевав на пули фанатиков, рванул с места быстрее гепарда. Тяжёлый бронекостюм ему не помешал — «Снежинка» на поясе наполняла мышцы такими силой и выносливостью, которые даже из ребёнка сделали бы мастера спорта. Лежащий рядом за складкой земли Тихий рявкнул матом сквозь сжаты зубы, высунулся и начал поливать «монолитовцев» из своего «вала», не жалея патронов и раздираемый изнутри рвущим душу и нестерпимо обжигающим всё нутро истовым страхом за напарника и командира. Броня кувырком подобрался к бугристому стволу мутировавшего дерева — раскалённый свинец «монолитовских» винтовок роем шершней пронёсся у него над головой, — в один прыжок приблизился к сшибленному с ног Бродяге и подхватил его за подмышки. Тот краем зрения уловил силуэт над собой, почувствовал, что кто-то оттаскивает его из-под ошалелого огня фанатиков. Смятение заполонило весь его разум, не оставив ни единой щели, перед глазами всё начало плыть и нестись отрывками; Бродяга выпустил из рук заклинившую гаусс-пушку и судорожно потянулся к кобуре, вынул пистолет, вслед за чем направил дуло в объятого крапинками грави-щита сектанта, и тут вдруг спаситель за спиной уронил его и повалился сам. Впереди, тот, что бы чуть дальше, упал подкошенный один из «монолитовцев», второй остервенело, но всё тем же машинным баритоном гаркнул что-то исступлённое и трепетное, и, по-прежнему стоя на линии ответного огня, потянулся за новым магазином клубящейся пороховой гарью G36. Тихий где-то позади сквозь грохот боя рявкнул что-то полное отчаяния и бессильной злобы, пули ещё яростнее и больше залетали вокруг, сражение, казалось, ещё сильнее прибавило в своём сумасшедшем темпе. Бродяга, ощущая затылком тело своего упавшего спасителя, попытался приподняться на локтях, прижал подбородок к груди в стремлении снова увидеть битву и всадить в кого-нибудь пулю из своего «девятнадцать-одиннадцатого». За деревом впереди что-то шелохнулось — Шрам выглянул из-за его ствола и выстрелил очередью «абакана». Одновременно с ним грянул вспышкой «гаусс» Афериста, и последнего из оставшихся фанатиков, раненого и дезориентированного, бросило на землю. Разогнанный соленоидами снаряд прошёл сквозь грави-щит своей колоссальной кинетической силой, пробил экзоскелет, перерубил пополам тело и вышел, оторвав прилепленную к грудной броне пластину ржавого металла.       Всё стихло. Убитый фанатик грохнулся лицом вниз, и тишина вернулась с той же внезапностью, с которой, переменчивая как удача, обычно и уходила. Больше никто ни в кого не стрелял, ибо стрелять осталось не в кого, никто не кричал и не метался по полю боя, потому что делать это больше было незачем — сражение окончилось. В ушах сникли стук крови и трещотка автоматов, оставив после себя лишь писк, извечный и всеобъемлющий, как белый шум.       Бродяга стиснул зубы и натужно, томно дыша, потянулся к пеналу аптечки в подсумке, вынул его, достал оттуда инъектор боевого стимулятора и вколол себе. Потом с усилием перевернулся, поднял голову и увидел страшное: Броня безвольно и бездыханно лежал под ним с двумя окаймлёнными алыми подтёками дырами в шлеме. Третья пуля задела по касательной и оставила только вмятину. Скрытый под защитными окулярами бронемаски взгляд серых глаз навеки уставился в вязкую, дремучую и без конца льющую противной промозглой моросью серость в вышине. Бродяга отказывался в это верить. Всё его сознание, его самого, сковало, будто забетонировало, всё вокруг испепелилось и поблекло, осталось только лежащее на рыжей подстилке тело потерянного друга. В груди похолодело, в ней словно возникла чёрная дыра и, разорвав и скомкав заледеневшие потроха, засосала их в себя, встала на их место и взялась за душу. Горесть, страх, печаль, отчаянная и немощная боль слились в раскалённый до плазмы коктейль и стремились вырваться наружу, но не могли и разжигали себя всё сильнее и сильнее. Они сдавливали, ломали и кромсали; это чувство было до совершенства невыносимым, но поделать с ним ничего было нельзя — оно захлестнуло разум, захватило его и безоговорочно пленило. Где-то вверху каталось по куполу серого небосвода эхо далёкого грома, про который Бродяга не знал, вокруг ходили и звучали чьи-то голоса, которых он не слышал. Он только смотрел и смотрел на скрытое маской лицо Брони, не зная, что делать и куда себя деть.       Кто-то подошёл к нему сбоку, с силой поднял и заставил посмотреть на себя. Это был Тихий. — Бродяга, — сказал он истеричным голосом, сквозь который громыхало всё то, что сейчас рвёт на клочки душу его командира. Иван не имел ни малейшего понятия, как ему удалось сохранить контроль над телом и своим сознанием. Тихий мельком глянул на труп Брони, потом снова посмотрел на Бродягу, выудил из пенала упаковку пси-блокатора, выдавил из неё большую красную таблетку и неколебимым движением всунул ему в рот. — Глотай. Бродяга проглотил таблетку. Пси-блокада была совсем свежим и передовым фармацевтическим препаратом и действовать начинала почти мгновенно: всё вокруг посерело и потускло ещё больше, а невыносимый шторм боли внутри принялся скачками утихать, принося пусть и несильное, но до остервенения вожделенное облегчение, и, наконец, передал корону спасительной апатии. Два ранения в боку уже не чувствовались: замедленные щитом пули потеряли скорость и прошли мимо важных органов, не причинив существенного вреда, артефакты на поясе делали свое дело, а в сокрушённом болью утраты сознании уже не осталось места телесным страданиям. Бродяга не ощущал покрасневших и набухших от слёз щёк.       За спиной Тихого, в шаге друг от друга, стояли Фома и Морж. Теперь их осталось четверо: трое бойцов и их командир. Бродяга посмотрел им в окуляры глаз через плечо Тихого и тут же отвёл взгляд, будучи не в силах задержать его хоть на секунду. Рядом, слева, суетились люди Шрама — помогали раненым. На поле боя осталось лежать три тела в рыжих «чистонебовских» бронекостюмах. — Твою мать, сучьи подонки, — с ненавистью процедил Шрам сквозь зубы, мёртвой хваткой сжимая разгорячившийся в бою «абакан». Впервые за долгое время на его лице проскользнули тени смятения, страха и зародыша отчаяния. — Откуда… Откуда они могли знать?.. — Рано или поздно это должно было произойти, — сокрушённо прогудел Аферист. Его голос полнился беспросветной обречённостью, а внутри он боролся с хлещущей из брешей самообладания паникой и давящей безвыходностью. Лес со всех сторон был окружён непроходимыми и непролазными полями аномалий, был окован радиационными пятнами, и никто, кроме ненавистных «монолитовцев», не мог покинуть его владений. Они были заперты здесь, как крысы в клетке, и надежды с каждым днём становилось всё меньше, а отчаянья всё больше; сектанты, не смотря ни на что, подбирались к ним всё ближе и ближе, и борьба с безысходностью давалась тяжелее с каждым днём — она была самым страшным и непосильным врагом, и сейчас, зависнув в воздухе, пропитав собой всё пространство зримого и незримого бытия, теснила силы давно уставших от неё бойцов. Аферист произнёс слова, которые сейчас охватили разум каждого из них. — Прут, Вечный и Резак убиты, — с мрачностью доложил командиру один из бывших «чистонебовцев», — Гирю и Гамака серьёзно потрепало. — Ясно, — прежним гробовым тоном отозвался Шрам. — Идти могут? — Не без помощи, но да. — Тебя и остальных не задело? — Ерунда, — сталкер хлопнул по контейнеру на поясе. — Ты-то сам как, командир? — Нормально, Груздь. Бывало и хуже. Лес разозлился сильнее. В очередной раз захлестнул всё видимое жёлтой изолентой, посыпав его рябью, притупил шелест хвои, заменив его отчаянным воем из кипятильни Ада, и в который раз облил измотанные и изведённые души ледяной водой страха. Из земли вокруг, подобно струе гейзера из кипящей воды озера, начал выбираться пучками жёлтый туман, и из него, как ожившие мертвецы из могилы, восставали фантомы. Полупрозрачные снорки, контролёры, кровососы, тушканы и кабаны из неосязаемого жёлтого желе неслись на бойцов, завывая звенящим гомоном, и развеивались в воздухе дымным облачком в полуметре. — Убираться отсюда надо, — изрёк Аферист с той же палитрой эмоций, отогнав взмахом руки бежавшего на него жёлтого духа. Стоя здесь, он, как и все остальные, ощущал себя как на раскалённых углях. — Дело говоришь, — согласился Шрам. Потом посмотрел в сторону Бродяги, поджал губы, сопя выдохнул, подошёл к нему. Положил руку на плечо, взглянул в опустошённые глаза и сказал, что им нужно уходить. Бродяга пару раз моргнул, смотря на бывшего наёмника так, будто не мог понять смысл им сказанного, затем медленно повернул голову и опять остановил взгляд на теле погибшего Брони. — Его нужно похоронить, — сказал он, не слыша себя и с ещё большей горечью, с ещё большим треском рвущейся на куски души понимая, что не сможет этого сделать. — Зона его похоронит. Мне жаль, брат, — Шрам медленно убрал руку. — Шрам прав, Ваня, — сказал командиру Тихий. — Нам нужно уходить. Или погибнем. Бродяга продолжил стоять, опустошённо моргая угасшим взглядом глаз и со всех оставшихся сил пытаясь унять дрожь. К горлу снова начал неудержимой силой подкатывать ком; разъедающие чувства изнутри воспряли и заполыхали с новой силой, словно в их обжигающее горем пламя опять плеснули напалмом. Они захлёстывали всё сознание и переливались через край, испепеляющей аурой разносясь вокруг — фантомы отшатывались от Бродяги, изумлялись и пугались, пытались развернуться и устремиться обратно, но быстро иссякали и уходили в небытие. Пси-блокада, казалось, вообще перестала действовать — она будто со всей своей силы саданула по громадной горе истовой, всеобъемлющей, безжалостно рвущей и терзающей горечи, пошатнув её, но не сумев и на йоту унять.       Через пару бесконечно долгих секунд сталкеру, всё-таки, удалось обуздать себя, и он дрожащим голосом сообщил, что готов идти. Шрам извлёк рацию и попытался связаться с базой: — Холод, приём! — лязгнул он в неё. Рация раскашлялась помехами, закряхтела, потом выдала что-то похожее на шелест. — Холод, приём! — Напор и напряжение в голосе Шрама усилились. Помехи затараторили громче, шелест повторился, и по ту сторону, наконец, заговорили: — Шрам? Шрам, чёрт, блин!.. — голос был очень нервный и переполошённый. Только его звучание притихло, эфир опять затопил хруст лесной подстилки и вой ветра. — Кипр? — с удручённым опасением спросил Шрам, отгоняя неутешительные мысли. — Какого хрена у тебя делает рация Холода? Что происходит? — Да тут жопа полная! — борясь с одышкой, возопил Кипр. — Пузырь лопнул! Мы и пёрднуть не успели, как это… И Холод, и остальные… — От его слов не отставал осточертевший шелест. — Фанатики нас обложили… Блять! Из динамика донёсся хлопок «воронки». Сказать, что Шрама прихватила внутри костлявая, обжигающая холодом ладонь, значит не сказать ничего. Всё что было, вся та жизнь, вся та парадигма бытия, навязанная Зоной и Лесом, всё, чем он и его люди жили весь прошедший год с лишним, в один миг разрушилось и посыпалось ворохом звенящих осколков. Его словно огрели обухом по голове, но длилось это душащее безысходностью смятение лишь чуть дольше секунды: дальше румпель сознания вновь сжала своей стальной хваткой многолетняя, суровая и выгравированная в мозгу барельефом извилин закалка наёмника Зоны, и Шрам в мгновение вернул себе неколебимое самообладание. — Кипр, приём! — загрохотал он в рацию. — Что с тобой? Ты жив? Сколько вас? — Да жив я… — слышалось вперемешку со злосчастным шумом. — Трое нас: я, Ледник и Дрель. Все остальные мертвы, наверное, хотя я не уверен. Такая суматоха, мать её, была, что только мы и выбрались. Холод погиб у меня на глазах. Я успел прихватить с десяток флэшек и пару жёстких дисков. Всё остальное — псу под хвост… Ядрёна… В общем, мы идём к хутору, что у входа в туннель. У нас фанатики на хвосте, так что больше говорить не могу. — Принято. Встретимся там. Шрам выключил рацию и рассказал остальным о случившемся. На фоне только что пережитого никого эти вести в ступор не вогнали. — Ну всё, пиздец, — вяло вздрыгнул руками Груздь, пождал губы и, продолжая тихо материться, увёл взгляд в сторону. — Вот уж воистину, беда, с-сука, не приходит одна… — если бы под рукой у Афериста нашёлся стул, он бы незамедлительно выместил на нём злобу, с хрустом щепок расшибив об ближайшую сосну. Бродяге, Тихому, Моржу и Фоме, со стороны казалось, было всё равно. Ни у кого из них не осталось никаких сил — все четверо переродились в выжатые, расплющенные гидравлическим прессом губки; реальность для них поблекла, отошла, эстакады синапсов разошлись ломаными линиями змеящихся трещин и рассыпались в прах. Всё, что осталось, — невыносимо гниющая язва на месте сердца, и всё, что хотелось, это продолжать страдать, продолжать полниться бесконечным горем утраты. — Значит, так, — зазвучавшая в голосе Шрама уверенность приободрила. Его люди посмотрели на него. Посмотрели на своего лидера, которого любили и уважали, в котором видели его стальную надежду и верили в неё. — Мы уходим отсюда сейчас же. Конечный пункт — хутор у входа в подземку. Разделимся. Аферист и Груздь — вы ведёте группу, я пойду с Бродягой и его людьми. — И обратился к Бродяге: — Не спорь, Иван, так будет безопаснее. Вы в таком состоянии далеко не уйдёте. Бывший «монолитовец» глянул на него и опять промолчал. Перед его глазами вдруг промелькнула Тёмная лощина, промелькнули грешники и пылающий огонь, промелькнул мрачно и обвиняюще смотрящий на него Серп. «Ты должен найти их, — загробным, похожим на вой фантомов голосом глаголил он мыслями Бродяги, и его слова органным звоном катились по пространству сознания. — Должен довести дело до конца. Найди тех, кто сделал это с нами. Кто сделал это с ними. Кто превратил нас в этих сумасшедших фанатиков. Найди их, и положи этому конец». — Чёрт… — проронил Тихий, заглянув командиру в глаза и поняв, что творится по ту их сторону. Потом посмотрел на Шрама и ответил ему: — Спасибо, Шрам. Проводник нам сейчас, действительно, не помешает. Сталкеры разделились на две группы. Аферист и Груздь повели бывших «чистонебовцев» левее, по широкой, но относительно безопасной дуге, Шрам с отрядом Бродяги взяли вправо. Хутор находился восточнее, лежал на болотистом пролеске, откуда до антенн «Выжигателя» было всего-ничего, и бойцы двинули к нему. Давление пси-излучения и гомон лесных голосов стихли, фантомы отстали, но лес и не думал становиться осенним парком с завитыми дорожками и тонущими в опалых листьях лавочками. Пятна радиации были разбросаны всюду и налезали друг на друга, нервируя дозиметр, аномалии грозно сверкали из невесть что таящего в себе тумана. С неба сыпалась едкая отравленная морось, сырость расползалась всюду подобно нефтяному пятну по волнистой глади моря, откуда-то издалека слышались то ли крики, то ли вопли мутантов. Скоро мёртвая зона набрала ещё больше сил — счётчики Гейгера, детекторы жизненных форм и аномалий, наладонники и рации окончательно превратились в тыкву, и надеяться теперь оставалось только на свои опыт, острый глаз, Госпожу Удачу и волю Зоны. Уже, впрочем, чёрт знает в который раз.