— Да я тя взгрею сейчас, мелочь сопливая!
— Ха! Сначала я те ухи оборву, жабья морда!
Мальчишки — обоим было не больше семи-восьми весен, — сжав маленькие кулаки и насупившись, стояли друг против друга на засыпанных грязной соломой каменных плитах крепостного двора. Одинаково тощие, одинаково нескладные и всклокоченные, различались они разве что цветом волос — русых у одного и по-медвежьи темных и жестких у другого. Подпоясанные простыми веревками рубашонки из грубого домотканого полотна висели на худеньких пока плечах. Но в глазах обоих уже полыхали костры той неистребимой неизбывной ненависти, которую могут испытывать друг к другу с первого взгляда лишь представители людского племени.
— Подь, ну подь сюды! — подзуживал темноволосый, кружа вокруг соперника с неуклюжестью молодого медведя, которую вполне компенсировали упорство и серьезность намерений.
Другой скалился, поворачиваясь вслед за ним, зло, молча и яростно, будто настоящий волчонок. С десяток их товарищей, прянув в стороны, с живейшим интересом наблюдали за развитием событий. Четверо попарно сражавшихся деревянными мечами мальчиков постарше, может быть, на две-три весны, приостановив схватки, заинтересованно приглядывались. Трехлетки, игравшие в нагретом солнцем пятачке каменного двора с огромными волкодавами, безропотно подставлявшими уши, носы и хвосты любопытным ладошкам, и вовсе не обратили внимания на назревающую драку.
Русоволосый пригнулся и ощерился, став совершенно похожим на большого волчонка. Его соперник прервал поток оскорблений и напружинился, опасно сощурясь.
— А ну цыц, кутята*! — прогремело с крыльца, и поистине огромный мужчина, походивший цветом волос и бороды, да и вообще всем обликом на поднявшегося на задние лапы медведя, сбежав со ступеней с легкостью, которую трудно было ожидать от человека столь внушительных размеров, встал между мальчишками.
— Цыц! — прикрикнул он еще раз, и голос его подобно рыку разнесся по всему внутреннему двору крепости Каэр Морхен.
Подростки с удвоенным усердием возобновили учебный бой. Мелкий карапуз скривил было мордашку, готовый немедленно разреветься, но одна из собак, ловко загородив ему вид на происходящее, проехалась горячим языком по лицу, и тот, изумленно заморгав, забыл и думать о том, чтобы заплакать, и принялся что-то лопотать, пытаясь поймать пушистый собачий хвост маленькими ладошками.
— Эскель, — с нажимом сказал мужчина, и темноволосый мальчик неохотно выпрямился из неуклюжей боевой стойки. — Геральт, — ее меняя тона, продолжил он, обращаясь к его противнику, и русоволосый тоже распрямился, оскалив напоследок мелкие острые зубы. — То-то же. — Мужчина сложил на груди могучие руки, и рубаха на его широченных плечах натянулась. — Чем я велел заниматься?
Соперники молчали, буравя друг друга ненавидящими взглядами.
Мужчина приподнял бровь и слегка повысил голос:
— Вопрос касается всех.
Присмиревшие мальчишки, до того жадно наблюдавшие за готовой разгореться дракой, потупившись, забормотали на разные голоса.
— Прибрать во дво… — начал Геральт, подхватывая с земли брошенную в пылу ссоры метлу.
—...ре, мастер Бьерн, — закончил Эскель, утирая нос рукавом и оглядываясь в поисках своего инструмента.
— Вот именно, — кивнул могучий ведьмак, названный Бьерном, и демонстративно оглядел двор, который лишь наполовину успели очистить от тростника, подгнившей соломы, навоза, собачьих фекалий, огрызков прикопанных костей и первых, кислых еще яблок, только-только начавших зреть на старой яблоне, прилепившейся к дальней стене нижнего двора крепости. Мальчишки, в том числе недавние соперники Эскель и Геральт, посопев, принялись за работу.
— Михаль! — оглядывая просторный двор, окруженный высокими стенами крепости, гаркнул Бьерн совсем уже другим голосом. — Я кому велел за кутятами следить?! Михаль?!
— Ну чего рычишь-то, медведко? — раздалось со стороны протянувшихся вдоль одной из стен двора конюшен, и оттуда вышел молодой, не старше двадцати пяти лет ведьмак с веселыми изжелта-золотыми, как у всех во дворе старше десяти лет, глазами. Михаль был сейчас самым молодым ведьмаком в крепости и не вышел по весне на большак только потому, что последнее испытание — Испытание Медальона — стоило ему тяжелого перелома ноги, и даже сейчас, спустя почти год со случившегося, он порой еле заметно прихрамывал по вечерам и много времени проводил у чародеев.
Меж тем встрепанный со сна Михаль неторопливо отряхнул с легкой кожаной куртки налипшую солому, окинул старательно наводящих теперь порядок во дворе мальчишек неожиданно внимательным взглядом и безошибочно задержал его на Эскеле с Геральтом.
— Опять эти двое, — заключил он, вытянул из чуть отливающих на солнце рыжиной волос соломинку и сунул ее в зубы.
— Самые драчливые кутята в помете**. — По тону Бьерна не было заметно, что этот факт сколько-нибудь его беспокоит.
Драчливые кутята мрачно переглянулись, не переставая сгребать в кучу перепревшую солому, тростник и прочий мусор.
— Жаба, — одними губами проговорил Геральт из-под неровно обкромсанной челки.
— Взгрею, — не остался Эскель в долгу.
— Дядя Весимир вас сам сейчас взгреет, щавки драные, — прошипел, показывая глазами на крыльцо, белобрысый девятилетний Штефан.
Он был самым старшим, а потому самым высоким из товарищей Геральта и Эскеля, что, впрочем, ничуть не помешало недавним непримиримым соперникам дружно развернуться к нему и одновременно рыкнуть страшным шепотом:
— Тебя не спросили, моль!
Михаль демонстративно кашлянул, отбросив изжеванную соломинку в растущую кучу мусора, сгребаемого мальчишками, и все трое, умолкнув, с усердием вернулись к работе. Причем Геральт и Эскель словно бы и вовсе не замечали друг друга, а Штефан молча кипел от ярости, потому что, беловолосый от природы, с блеклыми ресницами и еле заметными ниточками бровей, действительно напоминал это невзрачное насекомое, а потому особенно ненавидел прозвище.
На высоком крыльце крепости, выходящем во двор, и в самом деле появился Весемир: седой, кряжистый и, как говорили, самый старый из живущих в Каэр Морхен ведьмаков. Михаль отошел к группке мальчишек, безуспешно пытавшихся отскрести от плит двора какой-то особо неподатливый ком грязи, и попросил у одного из них скребок. Бьерн неторопливо поднялся к Весемиру. Стоявшие ближе всех Эскель и Геральт навострили уши, хотя ведьмаки, когда не хотели быть услышанными, говорили так тихо, что слова мог разобрать только многократно усиленный мутациями ведьмачий слух. И все же кое-что они уловили.
— Внизу все готово? — уточнил Бьерн, и Весемир, кивнув, ответил что-то. Что именно, Геральт не разобрал, Эскель же, судя по блеску темных глаз, напротив, но русоволосый мальчик не собирался доставлять недругу удовольствие расспросами, хотя Эскель имел теперь такой вид, будто бы посвящен в невесть какую важную тайну.
Вечерело — в горах всегда темнело рано, даже летом, как сейчас. Из замка доносился будоражащий аромат готовящегося на вертелах мяса — кашеварил Лёх, общепризнанный мастер по приготовлению оленины семью дюжинами способов, ни один из которых не повторялся, как он сам, во всяком случае, уверял. Ясное июньское солнце золотило зубцы крепостных стен и очищенные от мусора плиты двора.
— Береги-и-ись! — звонко крикнул Михаль, широким жестом выплескивая на плиты неподъемное для обычного человека ведро воды.
Ребятня с визгом и хохотом прянула в стороны. Малыши захлопали. Собаки залились радостным лаем. В проеме крепостных ворот появились трое — двое юношей лет пятнадцати и высокий худой ведьмак с удивительно подходящим ему именем Юлек***, хотя сейчас его светлые волосы и были собраны в тугой узел на затылке. Ведьмак шел легко, а вот его юные спутники имели вид уставший, если не сказать вымотанный. Рубахи обоих промокли от пота насквозь. Один еле заметно прихрамывал.
— Сколько на этот раз гонял? — еще издали поинтересовался Бьерн своим зычным голосом.
— Да всего-то два круга, медведко, — беззаботно откликнулся Юлек, оглядываясь на подопечных. — Еще недельку — и пойдем в ночь.
Лица юношей сделались кислыми, но это выражение тут же исчезло, когда Весемир, легко — слишком легко для его седин и всегдашнего ворчания о «радостях» старости — сбежав с крыльца, подошел к обоим.
— Целы?
Те переглянулись, потом тот, что прихрамывал, признался:
— Я упал под конец там, где Муч... — он споткнулся, поспешно поправился: — Путь выходит на склон из ельника, но кости целы! — заверил он, и Весемир кивнул, договаривая:
— А шкура заживет. Добрая работа, Юлек, и вы молодцы, — похвалил старый наставник, похлопав обоих юношей по плечам. — Отправляйтесь к Лёху, пусть покормит прежде остальных.
— На перевале, похоже, собирается дождь, — сказал Юлек, поглядывая на еще чистое небо над острыми возвышавшимися много выше самой высокой башни крепости гребнями скал, когда юноши поднялись на крыльцо.
— О чем мне еще до рассвета поведали старые кости, — проворчал Весемир, и Юлек с Бьерном дружно закатили глаза за его спиной.
— Надеюсь, Кадор вернется до того, как польет. — Бьерн тоже посмотрел на уже начавшие наливаться на востоке вечерние тени.
— Готов об заклад биться, он притащит столько птицы, что придется полночи ее ощипывать, — проворчал Юлек, чья очередь кашеварить была завтра.
Бьерн рассмеялся густым сочным басом, огладил аккуратную темную бороду и зорким взглядом производящего смотр военачальника окинул двор. Самых маленьких детей уже увели в большой зал. Подростки с деревянными мечами закончили тренировку и теперь слушали замечания наставника, а остальные, наконец закончив прибирать двор, собрали мусор в одном месте, и, к их вящей радости, Михаль эффектно подпалил всю немаленькую кучу знаком «Игни». Мальчишки запрыгали и завопили. Искры взвились выше крепостных стен, уносясь в темнеющее небо, и на весь двор потянуло непередаваемой вонью горящих отходов.
— Ну не прямо же под дверью! — проворчал Весемир, не делая, впрочем, ни малейшей попытки пресечь безобразие. — Ну дети и дети…
— Пока еще дети, — внезапно посерьезнев, откликнулся Бьерн.
Помолчали.
— Что ж, — сказал наконец Весемир. — Бьерн, собирай мальчишек, пусть хоть немного грязь смоют, а то чисто стая волчат — в самый раз глумцов**** по болотам шугать. А Михаль, раз все это затеял, пусть теперь ждет, пока не прогорит. После поест, раз теперь взрослый.
***
В общей спальне — большой комнате на втором этаже крепости — даже летом топили большой камин, но все равно было довольно прохладно, и мальчишки, обитавшие здесь, имели обыкновение сбиваться на широких, занимавших почти всю длину комнаты полатях, в кучки и самозабвенно шептаться, пока кто-нибудь из старших ведьмаков не заглядывал, чтобы сурово велеть всем немедленно спать. Обычно это были или Михаль, сам не так уж давно ночевавший в этой комнате, или суровый седой Саян, обучавший не только фехтованию, но и грамоте, и даже старшей речи и, как и Весемир, почти не покидавший крепость.
Но вечером этого дня в спальне появился Бьерн, и его массивная фигура почти полностью загородила дверной проем. Ведьмак оглядел мгновенно притихших мальчишек, дождался, пока стихнут шепотки и возня под теплыми шкурами и пледами, вздохнул и сказал весомо и коротко, как умел:
— А теперь всем спать.
Он постоял в дверях еще немного и, неслышно ступая, вышел. Возобновившиеся с его уходом шепотки загудели под покровом шкур.
Глаза у Геральта слипались, но ему не давала покоя мысль, что появление Бьерна нынче вечером было как-то связало с подслушанным на крыльце разговором старших ведьмаков. Впрочем, поговорить об этом все равно было не с кем — Геральт был от природы молчалив, и рядом с ним редко кто ложился, даже ради тепла. Не у этого же жабенка лопоухого спрашивать, фыркнул он про себя. Плотнее завернувшись в шкуры, он прикрыл уже было глаза, как вдруг юркая тень скользнула в его маленький, уже нагревшийся кокон. Света камина хватило, чтобы он узнал копну темных жестких волос, широкое лицо и оттопыренные уши своего злейшего недруга.
В первое мгновение Геральт так оторопел, что не нашелся даже, что сказать, не говоря уж о том, чтобы метким ударом пятки отправить зад незваного гостя на встречу с холодным каменным полом. Эскель меж тем заерзал, устраиваясь поудобнее, и, заметив выражение лица Геральта, скривился.
— Ну чего? — огрызнулся он. — Я разобрал, чего дядя Весемир ответил Бьерну. Ну, там. На крыльце сегодня.
Геральт захлопнул рот. Несколько секунд они буравили друг друга взглядами, полными искренней неприязни и вместе с тем неподдельного любопытства у одного и страстного желания поделиться тайной у другого.
— Ну? — выдохнул, наконец сдаваясь, Геральт.
— Он сказал «завтра», — словно только этого и дожидаясь, выпалил Эскель в темноту под натянутыми на их головы шкурами.
Они долго молча таращились друг на друга сквозь мрак одинаково горящими глазами. О лабораториях Каэр Морхен и о том, что там делали с такими мальчишками, как они, не знали разве что совсем малыши. Там, внизу, в потайных залах, куда можно было попасть, только зная дорогу через лабиринт лестниц и поворотов, где в полной тайне работали чародеи, чьи имена были известны разве что Весемиру — там по-настоящему делали ведьмаков.
Точнее — там делали ведьмаков из тех, кто выживал в Испытании Травами и выдерживал последующие мутации.
Геральту не понравилось возникшее где-то внизу живота сосущее чувство. Эскель пошевелился, случайно задев лодыжкой его икру. Ступни у него были ледяные.
— Ты уж выживи, чтобы я все-таки смог те уши ободрать, — стараясь говорить небрежно и твердо, как Бьерн или легконогий Юлек, проворчал Геральт, и через мгновение из темноты напротив донеслось тихое фырканье.
— Ты тож, чтоб я мог тя опосля как следует взгреть.
Геральт показал совершенно бессмысленный в темноте жест, подсмотренный однажды у Кадора, который, пробыв в лесах на охоте двое суток, вернулся злой, промокший и задерганный, потому что отвлекся на некстати появившегося утопца и до половины набитой им птицы добралась особо ушлая рысь. Геральт лениво подумал о том, чтобы все-таки выпнуть Эскеля на пол, и даже осуществил бы это намерение, если бы не уснул прямо на середине мысли. Эскель за всю ночь так и не отодвинулся.
***
Когда двенадцать дней спустя поздно вечером Геральт, ослабевший и пошатывающийся, снова оказался в дверях спальни, на широких полатях виднелся только один завернутый в шкуры силуэт. Геральт сощурился: в свете разведенного в камине пламени все вокруг казалось слишком ярким и нещадно резало глаза.
Последние два дня он был в лаборатории один, если не считать чародеев и время от времени появлявшихся Весемира и Бьерна — в этом Геральт был почти уверен. Все, что было до того, слилось в один бесконечный хоровод боли, горячечных снов и беспробудного черного забытья. Он помнил только, что, очнувшись как-то раз, кажется, незадолго до того, как остался один, услышал голос Весемира:
— И этот?
— И этот, — холодно ответил высокий темноволосый чародей, касаясь лба Геральта. Голова мальчика бессильно запрокинулась, и, проваливаясь в забытье, он разглядел только, как старый ведьмак, поджав губы, накрывает лежавшего рядом испачканной кровью простыней. Ему показалось, что у того были жесткие черные вихры, но глаза так болели, что все цвета путались, смешивались и вспыхивали на изнанке век безумным хороводом фейерверков.
— Держись, белый волчонок, — сказал кто-то из темноты. Голова у Геральта раскалывалась, и на этот раз голоса он не узнал. — Держись.
Он вошел в комнату и бессильно опустился на полати. Без дюжины мальчишек, непрестанно шушукавшихся, игравших, ссорившихся и мирившихся, здесь было непривычно тихо — тишина буквально-таки давила на обостренный мутацией слух. Геральту хотелось спать, и в тоже время под кожей ощущался какой-то непрестанный беспокойный зуд. Мальчик коснулся рукой постели, и если на ощупь впечатление почти не поменялось, то в нос новыми оттенками ударил, казалось бы, привычный запах выделанных шкур.
Закутанная с головой фигура чуть поодаль шевельнулась, приподнимаясь на локте.
— И чё те неймется, моль поганая? — проворчал знакомый голос, и из-под вороха светлого меха появилась всклокоченная жесткая шевелюра Эскеля, который при виде Геральта осекся и медленно, с каким-то очень дурацким выражением лица сел ровнее.
Глаза у него были теперь, как и у всех мальчишек и юношей, кто выдержал Испытание Травами, как и у всех взрослых ведьмаков в крепости, желто-золотыми. В остальном же он ничуть не поменялся, даже уши так и остались оттопыренными. Несколько долгих мгновений они молча пялились друг на друга, а потом Эскель расплылся в знакомой своей ухмылочке от уха до уха, которая сейчас была, может быть, самую чуточку менее каверзной и зловредной, чем обычно.
— Значит, завтра во дворе кто-то будет взгрет, — заключил он, и вот теперь зловредная его ухмылка стала точно такой, как раньше.
— Сначала я те ухи пообрываю, а то мутация вона — не помогла, — не полез за словом в карман Геральт, чувствуя, как губы растягиваются в оскале. Зуд под кожей усилился, обжигая знакомым азартом соперничества.
— Бьерн их вам обоим пообрывает, я его обогнал на лестнице сейчас, — раздался голос Штефана от двери.
— Не твоя забота, моль! — в один голос, не поворачиваясь, рыкнули они.
Штефан издал презрительный смешок:
— Да ты на себя бы поглядел, шавка кудлатая.
Геральт недоуменно оглянулся, забыв даже про необходимость буравить Эскеля злым взглядом, просто так, чтобы тот не больно-то задавался — понятно же было, что драку ни один из них сейчас не осилит.
Старший мальчик сложил руки на груди, явно подражая наставникам:
— Ты свою башку тупоголовую давно видал?
Геральт нахмурился. В крепости не было зеркал. То есть, может и были, но в лабораториях у чародеев, библиотеке или залах восточного крыла, где были комнаты ведьмаков и куда не прошедшим Испытания Травами не разрешалось ходить, но уж точно не в спальне у малышни или мальчиков постарше, как они.
— На свою посмотри, — буркнул вдруг Эскель и, протянув руку, оттянул одну из неровно остриженных прядей Геральта так, чтоб тот мог ее увидеть, скосив к носу глаза. Она была белой. Эскель убрал руку, словно опасаясь немедленной взбучки, но Геральт был слишком занят: оттягивал пряди собственных волос и скашивал глаза так и эдак, их разглядывая. За этим занятием и застал их Бьерн, неслышно появившийся за спиной у Штефана.
— Не налюбуешься? — спросил могучий ведьмак без тени насмешки в голосе. Геральт торопливо опустил руки и с деланым безразличием дернул плечами. Штефан незаметно для Бьерна состроил им рожу. Ведьмак, словно почувствовав, обернулся, жестом пригласил сесть и, дождавшись, когда тот послушается, медленно обвел взглядами всех троих.
— Ну что ж, хорошие цвета для молодых волков, — сказал он, подмигнув и мимолетно улыбнувшись чему-то своему. А потом, еще раз обведя глазами просторную — слишком просторную теперь — комнату, добавил уже другим тоном: — Завтра подыщем вам помещение поменьше.
