Немного тепла

— Я тебя сейчас так взгрею, гад паршивый! Узнаешь у меня! — заорал Эскель на весь верхний двор, налетая на противника со всей яростью одиннадцатилетнего берсеркера, едва только за спиной Кадора захлопнулась дубовая дверь, отсекая внутренние помещения крепости от стылого январского дня. Стайка мальчишек лет семи-восьми, закутанных в меховые кожушки и шапки разной степени нелепости, прянули в стороны, освобождая место. Двое рослых девятнадцатилетних парней, Финн и Леннарт, которые ловко скакали по обледеневшим бревнам двойного маятника и успевали обмениваться звонкими в морозном воздухе ударами мечей, переглянувшись, спрыгнули со снаряда и подошли поближе. — Я. Тебя. Убью. Моль. Поганая, — сквозь окровавленные зубы рычал Эскель, сопровождая каждое слово коротким ударом кулака. Его меховая куртка под правой подмышкой давно треснула по шву. Штефан отбивался молча, но не менее яростно, шапка с него слетела, в разметавшихся по снегу светлых волосах виднелась кровь. — Эскель! — предостерегающе крикнул Михаль, кидаясь к ним, но молодого ведьмака, вернувшегося в крепость на первую после двухлетнего отсутствия зимовку, остановила широкая, как медвежья лапа, ладонь Бьерна. — Штефан подсек Геральта нарочно! Я заметил, но не думал, что он все-таки решится. — зашептал Михаль, хотя ветер относил слова в сторону, а всем остальным во дворе, увлеченным дракой, не было сейчас до них никакого дела. — Значит, урок будет для вас троих, — как всегда веско заключил Бьерн. Михаль перестал вырываться, внимательно наблюдая за катающимися по заснеженному двору подростками. Леннарт и Финн, понаблюдав немного, вернулись к тренировке. И только еще не прошедшие Испытания Травами мальчишки, которых к этой поре в Каэр Морхен набралось девять человек, словно завороженные смотрели, как золотоглазые подростки всего-то на пару-тройку лет старше их самих молотят друг друга с такой силой, что кровь алыми бусинами рассыпается по снегу и льду. На скуле Эскеля уже пламенела длинная ссадина. Нос, губы и подбородок Штефана были залиты соплями и кровью. Удары его замедлились, взгляд помутнел, и вот теперь Бьерн хлопнул Михаля по плечу: — Все, оттаскивай. Эскель рванулся было, рыча, когда молодой ведьмак обездвижил его хитрым захватом, взбрыкнул, бесполезно скребя каблуками по обледеневшим плитам двора и размазывая чуть подмерзшие капельки крови, но драться было уже не с кем: Бьерн, легко вскинув Штефана на плечо, понес туда же, куда четвертью часа раньше увели Геральта — в лазарет к чародеям. Михаль осторожно разжал руки, но Эскель больше не вырывался. Выпрямившись, он шмыгнул носом, по которому тоже прилетело раз или два, сплюнул под ноги кровавую юшку и, скривившись, осторожно покачал пальцем передний зуб. — Это было нечестно, — буркнул он, ни к кому не обращаясь и явно имея в виду не Михаля, прекратившего драку, что уже превратилась в избиение. Тот невесело улыбнулся: — Жизнь вообще штука нечестная, волчонок. Особенно жизнь ведьмака. Леннарт, поднырнув под первый маятник и уклоняясь от второго, бросил Финну, ловко подражая басу Бьерна: — Два самых драчливых кутенка в стае. Финн фыркнул, легко парируя его удар и высоким прыжком уходя от маятника. Оба имели в виду отнюдь не Штефана. Геральт появился в большой зале аккурат к вечерней трапезе, неловкий из-за примотанной к телу хитрой шиной правой руки, смурной и сонный после вправления сломанных костей магией. Он плюхнулся на свое место за длинным столом — прошедшие Испытание Травами ели отдельно и от малышни, и от взрослых ведьмаков, — посмотрел в миску с исходящей паром ячневой кашей с мясом, сгреб ложку левой рукой и только потом поднял взгляд. Эскель смотрел на него, не мигая. Ссадина на скуле уже покрылась корочкой, нос припух, а меж передних зубов виднелась запекшаяся темная кровь. Геральт перевел взгляд на ложку, которую тот неловко держал в левой руке. Правая с разбитыми, распухшими и ободранными костяшками лежала на выскобленной дочиста столешнице. — Я сам бы потом ободрал ему уши, — ровно заметил Геральт. Губы Эскеля презрительно скривились, открывая потемневшую десну: — Ты позволил ему себя на подсечку взять. Геральт скрипнул зубами, но взгляд не отвел. — Больше не позволю, — серьезно пообещал он. Эскель какое-то время внимательно его изучал, потом расплылся в зловредной своей ухмылочке. — Гляди, а то и тя ведь взгрею, — пообещал он уже с набитым ртом. Геральт закатил глаза и принялся за еду, пока каша окончательно не остыла. Из-за соседнего стола за ними с восхищением наблюдали разноглазые и живые — пока еще — мальчишки.

***

Вообще-то это было совсем не то, чем полагалось заниматься почти уже совсем взрослым — четырнадцатилетним! — ведьмакам, но неделя после Мидаете***** в этом году выдалось такой жаркой, что обитатели Каэр Морхен прятались от нее на самые жаркие часы дня кто как мог, разбредясь по всем обещавшим хоть немного прохлады закоулкам крепости. В опустевшем большом зале стояла такая тишина, что невесть как залетевшего сюда шмеля Геральт с Эскелем услышали одновременно. Изнывающие от скуки, они переглянулись. Геральт зашарил глазами по столам, ища что-нибудь достаточно тяжелое, а Эскель, выпростав рубаху из штанов, ловко выдернул длинную нитку из подола. Поймать сонное насекомое двум юрким, закаленным мутацией и тренировками подросткам не составило почти никакого труда. С прилаживанием нитки пришлось изрядно повозиться, но они справились, и вот тогда-то привязанный к большому кувшину шмель устроил им настоящую потеху. Насекомое рвалось в разные стороны, выписывало над столом немыслимые кренделя и так сердито при этом жужжало, что проснулся даже Порцион, самый старый из обитающих в крепости волкодавов, который коротал жару на прохладных камнях подле камина, который не разжигали уже неделю. Геральт с Эскелем хохотали так, что с грохотом опрокинули лавку и сползли под стол, обессиленно толкая друг друга локтями и продолжая заходиться сумасшедшим хохотом. Вот так, лежа на полу, они и увидели сапоги Весемира, а потом и его перекошенное от гнева лицо. Такого лица у старого ведьмака ни одному из них еще ни разу не доводилось видеть, даже когда в прошлом году Испытания Травами не пережил ни один из девяти мальчиков и все ведьмаки до конца лета ходили смурные. — А ну поднялись, — очень медленно и очень раздельно проговорил Весемир, вытягивая широкий ремень из шлевок. Они вскочили — красные, растрепанные и ничего не понимающие. Шмель жужжал. У Весемира ушло некоторое время, чтобы его освободить, и все это время Геральт с Эскелем не шевелились, и если у них и теплилась слабая надежда, что гнев старого ведьмака был простым недоразумением, она растаяла, стоило тому повернуться. Весемир молча смерил обоих тяжелым взглядом из-под кустистых бровей, и Геральт вдруг подумал обо всех тех чудовищах, которым не повезло встретить ведьмака в пору его молодости. — Чья была идея? — спросил наставник после долгого тяжелого молчания. — Моя! — выпалили они хором, не сговариваясь, и взгляд старого ведьмака стал мрачен, как грозовая туча. — Снимайте рубахи! — рявкнул он, с грохотом поднимая на место опрокинутую лавку. Порцион издал отрывистый короткий лай и умолк. — На колени, — уже спокойнее сказал ведьмак, и Геральт с Эскелем послушно опустились на каменный пол и уперлись руками в сиденье, уже понимая, что их сейчас ждет. Свистнул ремень. Боль белой молнией рассекла кожу их спин и тут же вспухла длинными яркими рубцами. — Никогда. Не. Смейте, — спокойно и ровно проговорил Весемир, сопровождая каждое слово новым взмахом ремня и новым ударом по спине сначала одного, потом другого. — Мучить. Ни. Одно. Живое. Существо. Эскель замычал, но тут же впился в губу зубами. По его подбородку покатилась капля крови. Геральту казалось, что на спине не осталось ни единого лоскута кожи, но раз Эскель молчал, то и он молчал тоже, пережимая зубами рвущийся из глотки крик. — Просто. Потехи. Ради, — договорил меж тем Весимир, не переставая отмеривать словами удары. Геральт сжался, но свиста ремня не последовало. Они с Эскелем задыхались, хрипя и ловя пересохшими губами воздух, а старый ведьмак даже не сбился с дыхания. — Встаньте, посмотрите на меня. Они поднялись, чувствуя, как малейшее движение отзывается в истерзанных плечах и спинах вспышками боли. Весемир смотрел на них сурово, но спокойно, без малейшего признака гнева, обуревавшего его еще, казалось, мгновение назад. — Запомните, истязает ради потехи только одно животное на свете. Они молчали, моргали и, наконец, Геральт, решив, что справится с голосом, спросил: — Какое? Весемир вздохнул, наматывая ремень на кулак: — Скажу, когда повзрослеете наконец. Сзади что-то скрипнуло. Эскель с Геральтом обернулись, болезненно кривясь. Юлек с полной корзиной подвядшей на жаре зелени во все глаза смотрел них из дверей, ведущих на большую кухню — была его очередь кашеварить. — Вот тебе и помощники на сегодня, — не глядя больше на провинившихся подростков, заключил Весемир голосом, не допускающим возражений. — И чтобы все столы и горшки к утру сверкали. А ты, — обратился старый ведьмак, подходя к Юлеку, но так, чтобы и медленно натягивающие на выпоротые спины рубашки Геральт с Эскелем тоже слышали. — Бери-ка их дня через два-три на Путь, а то дури-то вон девать некуда, как оказалось. И он вышел из зала, не обернувшись и больше не взглянув на них, и отчего-то от этого сделалось куда больнее, чем от горевших от ударов ремня плеч и спин. Юлек не был жалостлив, но не был и без нужды суров. С посудой обычно помогали те из мальчишек, еще не прошедших Испытания Травами, что были постарше. И этим вечером, когда зала опустела после вечерней трапезы, посмотрев, как Геральт с Эскелем, сцепив зубы, принялись одну за другой отскребать столешницы от свечного нагара, копоти и пятен жира, Юлек кликнул обычных своих помощников и устроился с ними у погасшего очага в окружении ведер воды, тряпок и стопок требующей чистки посуды. Работа-то была немудрящая, Эскель и Геральт знали это по себе, но в их теперешнем состоянии она заняла бы добрую половину ночи. Плечи у Геральта болели, рубашка, которой он обычно и не ощущал, сейчас елозила по спине, будто наждак. Эскель за соседним столом то и дело останавливался, чтобы подышать, но раз за разом упрямо возвращался к работе. Стол, за которым ели старшие ведьмаки, они доскабливали вдвоем. Закончив со своей половиной, Геральт повернулся, тогда-то и заметил проступившие на рубашке Эскеля красные пятна. — Эй, — сказал он, собирая в тряпку счищенные грязь и нагар. — Сходи выброси? Тот медленно обернулся, опустил взгляд на тряпку, на оставшуюся часть стола. Его прокушенная губа опять кровоточила, и Геральт внутренне сморщился, потому что был вовсе не мастак говорить, как Бьерн, или Михаль, или даже Леннарт, который до того, как весной прошел Испытание Медальона и вышел на большак, довел до белого каления каждого наставника в крепости, умело передразнивая их голоса. Да и сил на долгие уговоры у Геральта уже тоже совсем не осталось. Золотые глаза Эскеля сверкнули, но он положил на стол скребок, взял тряпку и медленно пошел собирать счищенную грязь и со своей половины. Геральт с облегчением выдохнул, принимаясь за оставшийся кусок. Собравшиеся у очага мальчишки давно закончили с посудой и теперь, зачарованно открыв рты, слушали какую-то байку, которую таинственным тихим голосом рассказывал Юлек. Что-то там о зачарованных запретных лесах, благородных рыцарях и попавших в беду девицах. Это называется «сказка», не байка, неожиданно вспомнил Геральт полчаса спустя, когда, добравшись наконец до комнаты, плюхнулся на полати. Штефана от них отселили как раз год назад, после — как говорили теперь старшие ведьмаки — самого неудачного Испытания Травами за последние сорок лет. — А старшие рассказывали нам сказки? — сам не зная зачем, спросил Геральт, стягивая опостылевшую рубашку и с удовольствием ощущая, как прохладный воздух комнаты убаюкивает горящую на плечах и спине боль. — Ну, то есть, когда мы были совсем мелкими. Еще до Трав? Эскель не ответил, да и вообще непохоже было, чтобы он шевелился с тех пор, как упал на полати, зарывшись лицом в мех. Впрочем, судя по дыханию, он не спал тоже. Геральту показалось, что красных пятен на его спине стало больше. — Эй, давай я того… погляжу? Полминуты ничего не происходило, потом Эскель выпростал руку из-под складок меха и показал характерный жест. Геральт вздохнул — преувеличенно громко — и подождал еще немного. Эскель зашевелился, шипя и чертыхаясь, и тут же снова застыл, когда присохшая к болячкам ткань натянулась. — Погодь. — Геральт поднялся — через силу, но ведь сам же предложил помощь, — намочил собственную рубашку в умывальном тазу и, чуть отжав, положил на спину товарища. Эскель замычал, но на этот раз это было не болезненное мычание. Когда спустя несколько минут ткань как следует промокла, Геральт осторожно отлепил ее от спины Эскеля. Поперек лопаток крест-накрест пролегало с дюжину покрасневших рубцов — наверняка как и на его собственной. Один рубец лег четко на другой, и ремень рассек кожу. К утру, впрочем, ранка должна была уже затянуться. — Жить будешь, — резюмировал Геральт. Эскель приоткрыл один желтый глаз и снова сложил пальцы неприличным жестом. Геральт, состроив гримасу в ответ, с головой накрыл его первой подвернувшейся шкурой и плюхнулся рядом, предпочтя, правда, оставить спину открытой. Он полежал некоторое время, ожидая, пока расслабится тело и боль поутихнет до терпимого ноюще-тянущего ощущения. Потом дышать носом сквозь складки меха стало тяжело, и он повернул голову набок. Эскель лежал в точно такой же позе и смотрел на него, приоткрыв один глаз. Зная его вредность, игра в гляделки могла продолжаться часами, но к удивлению Геральта, тот тихо сказал: — Рассказывали. Сказки. Обычно Саян или Кадор — я помню немного. Что-то про принцесс и золотых драконов. — Золотых не бывает, — зевнул Геральт. — Я читал. Эскель прикрыл глаз, сделал движение, будто хотел пожать плечом, но передумал. — Я плохо помню, — признался он в тишине. — Вот бредут овечки по лугам на солнце. Пастушка не видно, слышно колокольцы… — Словно в полусне невпопад продекламировал он. — Можно будет спросить потом… — Мхм... — засыпая, ответил Геральт. Они знали, что на самом-то деле никогда не заговорят с наставниками об этом — они ведь уже оба совсем-совсем взрослые.