сегодня без возгорания

мумий тролль - дельфины Я собралась уйти в свою каморку, чтобы не мешать разговору по душам, который должен был состояться. Но Андрей на секунду ожил, сказал: — Останься на месте, Катя. У меня от тебя секретов нет. И снова впал в безвременное состояние транса. Александр усмехнулся, будто для него теперь не существовало никаких удивительных новостей: — Оу, а мы уже и на «ты». Впрочем, кто бы сомневался. Мда-а. Думаю, ваш непобедимый тандем не сильно обеспокоится отсутствием вице-президента. — Воропаев развеселился: — Точно, Андрей, ты просто назначишь на моё место Пушкарёву, и всё! Проблемы решены. То, к чему вы так долго стремились. Наверное, рады, что меня здесь скоро не будет? Эх, жаль, жаль, что я просто не разбился всмятку на машине. Можно было бы вам двоим такой мотив приписать! Все Шестиковы Москвы просто с цепи бы сорвались, выясняя, случайность это или нет. А так — какой-то жалкий рак. Негде, — с фальшивой печалью он помотал головой, — совершенно негде разгуляться. Наверное, к умирающему человеку полагается испытывать сочувствие. Только если этот человек — не Александр Юрьевич. Ему при таких словах сочувствовать вообще не выходило. Он и сам себе не сочувствовал, и вряд ли знал, что это вообще такое. И, пользуясь гробовой тишиной, продолжал наслаждаться представлением. — Ох, а я бы с того света — если, конечно, тот свет есть, — так бы радовался, наблюдая, как вы бегаете, пытаясь доказать свою непричастность к моей смерти. Особенно Пушкарёва. Ребята, — Александр внезапно обрадовался, хлопая себя по лбу, — так, может, мне не терять времени даром? Покончить жизнь самоубийством, например. А что, не фиг тут и жить осталось, какая теперь разница? Прыгнуть с крыши — хороший вариант. И пусть потом следователи разбираются — сам это я или кто-то очень предприимчивый мне помог. — Кишка тонка, — тихо себе под нос пробормотала я. Андрей же пропустил тираду Александра мимо ушей. Снял очки, потёр глаза с переносицей, будто бы они очень болели от напряжения. Может, надеялся, что картинка перед ним резко изменится. — Саш, это точный диагноз? Может, просто ошибка? Давай, знаешь, я найду хороших врачей, и мы съездим, всё узнаем, сто процентов с этим можно что-то сделать, ну не может же… — Вот только не надо теперь, — жестом остановил его Воропаев, — играть в благородство! Озаботился врачами, ты смотри. Нет, Андрюш, на этот раз тебе отделаться не удастся — придётся смириться, что твой лучший друг болен, и поделать с этим ты не можешь ни-че-го. Ни решить, ни помочь, ни прикинуться святым. У тебя не получится отринуть эту проблему, чтобы снова жить легко и беззаботно. Я был у трёх… у трёх!.. разных врачей — и все они говорят одно и то же. Казалось, Александр даже смакует свои слова. Неужели его ненависть к Андрею настолько сильна, что на её алтарь он даже готов возложить собственную смерть? — Шансов ноль. Иногда приходится сталкиваться с реальностью лицом к лицу. Андрей закрыл рукой рот; провёл пальцами по подбородку. Смотрел на Александра, как на неразгадываемый Чёрный квадрат, стараясь найти хоть какие-то причины для его поступков — и не находил. — Чем же я тебе так насолил, Сашка? Откуда такая ненависть? Воропаев остался невозмутим. — А ты попробуй для разнообразия хоть раз посмотреть на себя со стороны, — ответил он. — Ты же всегда тащился от себя, никогда не оглядывался на других. Позвольте представить, пуп Земли Андрей Жданов! Захотел всех девчонок школы вокруг себя собрать — собрал. Захотел быть президентом — буду им, и похрен на всё. А ты хоть раз спрашивал, не хочется ли мне тоже побороться с тобой за это место? Проявить себя? Кто-нибудь вообще спрашивал? Нет, конечно! Хотя и у тебя, и у меня были абсолютно равные права. Но после смерти родителей ваша семейка вообще всю компанию под себя подгребла. Саша — он всегда на вторых ролях. Тень Андрея. Настолько незначимая, что даже какому-то пугалу с улицы Жданов доверяет больше! — Александр метнул мимолётный острый взгляд в меня, а затем его лицо охватила болезненная гримаса. — И Кира! Тоже оказалась не у дел, какая досада. Воропаевы для Ждановых всегда были людьми второго сорта — и ты изо дня в день продолжаешь это доказывать. Сколько ты мучил её? Сколько изменял ей? Ты считал? А я, — Воропаев перегнулся через стол, нависая над Андреем и повышая голос, — я считал! Каждую! С которыми ты просто пил, и которых вёз в отель. Которые были на одну ночь, и с которыми у тебя были продолжительные романы. Но измена — это же ничего страшного, это просто развлечение. Милая шалость! Приключение! Ты так искренне не понимал, почему Кире больно, почему она себе вообще позволяет страдать…Так, какой-то тупой белый шум. Конечно, ведь своими истериками она отвлекала тебя от любования своей сиятельной персоной! — Он хмыкнул со злобным, долго томимым отчаянием: — Только ты никогда даже подумать не мог, что причина в тебе. Ты, Андрей, вообще никогда и ни о ком не думаешь. Кажется, начало что-то проясняться; лицо Андрея начало багроветь и выражать хоть какую-то эмоцию. — И поэтому, — медленно заговорил он после паузы, — в качестве мести за сестру ты выбрал такой путь? А ты не подумал, что Кире от этого никакого толка? Она тоже — часть «Зималетто». Ты уверен, что ей будет приятно? — Смотрите-ка, — развёл руками Воропаев, хохоча, — о невесте запереживал! Думает сидит, приятно ей будет или нет. Раньше надо было думать. Кира — не дура, у меня до смерти ещё есть время убедить её сбежать с этого тонущего корабля. Чтобы ты не мог и дальше ей отравлять жизнь своим присутствием. — Что ж ты мне раньше морду не набил, раз так печёшься о счастье сестры? Что ж ты меня, — усмехнулся Андрей, — ни разу за шиворот от этих моделей не оттащил? Сидел же со мной, активно принимал участие в процессе. Или тебя это тогда не заботило? — Поверь, Андрюш, у меня очень чесались руки, — заверил его Александр Юрьевич. — Только тебе же этим мозги не вправишь. Ты настолько не склонен к копаниям в себе, что просто стал бы скрывать свои похождения, а в худшем случае — попёр бы меня из компании. Но я пытался, пытался с тобой говорить, убедить не трепать Кире мозги! Только ты даже слушать не хотел. И Кира меня тоже не слушала, прощала тебе каждый промах. Я думал, бог с ним, может, я чего-то не понимаю. Может, это переходный период, и у вас наладится… Дурак был! Окончательно я всё понял после прихода этой вот, — он махнул в мою сторону, при этом даже не смотря на меня, — чучела огородного. Не знал бы твои вкусы — подумал бы, что любовница, честное слово. — Воропаев отрывисто, сухо рассмеялся и вновь повысил голос, акцентируя и моё внимание на сказанном: — Но нет, госпожа Пушкарёва и без выдающихся внешних данных быстро сумела очаровать нашего президента! Я долго пытался понять, в чём причина такого патологического доверия, а потом, знаете, понял. Андрей, да тебе же просто нужна безропотная кукла, которая будет с тобой во всём согласна! Я поморщилась, потому что Александр в привычной своей манере громогласно тянул слова, устраивая из своей пламенной речи фарс. Плавал человек в море с сомнительными откровенностями и решил вытащить на берег сразу их все — чтобы каждому не поздоровилось. — А Кира — она совсем не такая. Да, она взбалмошная и раздражительная, но у неё на всё есть своя точка зрения — и именно это ты не можешь принять в женщине. И я тоже больше не хочу быть таким. Я слишком много натерпелся за годы твоего превосходства. Пусть тебя терпит Пушкарёва, а Воропаевы умывают руки. Андрей тяжело откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Дикость какая-то, — сказал он монотонно. — Абсурд, розыгрыш. Саш, а ты хоть раз дал мне возможность оглянуться на тебя? Ты хоть раз высунул язык из одного места, чтобы прямо сказать, что чего-то хочешь? Или, ты думаешь, я должен был по жестам и знакам догадаться? — А ты и не хотел видеть, — грубо перевёл стрелки Воропаев, — тебе это было невыгодно. Всё я, я, я… — Да что я?! — Андрей наклонился и шандарахнул по столу с такой силой, что удивительно, как тот остался целым. — Что я?! Ты сам прекрасно знаешь, что отец делал ставку на меня, он пихал меня на этот пост! Если бы ты хоть слово сказал своим драгоценным ртом, Совет директоров вынужден был бы считаться! И я бы не препятствовал, потому что мы все работаем на одно общее дело, неужели это непонятно?! Чёрт!.. — Это всё — пустые слова. — ...А в школе, в универе, — Жданов поднялся с кресла, нависнув над столом, — там-то что не так?! Учителя всегда больше любили тебя! Потому что ты был более усидчивым и старательным. Тебя отправляли на олимпиады, тебе ставили автоматы, не глядя. Это я, я вечно выбивал себе хотя бы тройбан за своё легкомыслие. И девчонок у нас всегда было поровну, откуда ты взял вообще, что меня любили больше?! Откуда, блядь, в твоей голове вообще возникла мысль о том, что ты на вторых ролях? Ты последние мозги пропил? — Да хватит прикидываться! — тоже начал орать Воропаев. — Именно, что легкомыслие! Ты вольнодумец. Тебе вообще на всё похрен, и всё равно тебе всегда всё давалось легче! Там, где мне надо было работать и пахать, тебе достаточно было прибежать, похлопать глазками — и всё, ты получил всё, что хотел. Вокруг тебя люди всегда вились просто так, а мне хотя бы ради одного человека в своём окружении нужно было приложить кучу усилий. Обхаживать, заискивать, фальшиво улыбаться. Знал бы ты, как я это ненавижу! — Последнее он выкрикнул с каким-то мальчишечьим надрывом, будто отматывая время на много лет назад: — Это несправедливо! Несправедливо. После этого оба как-то обмякли. Андрей отошёл к окну, не глядя на друга. — И сколько так?.. Неужели всю жизнь? — Ребёнком мало что понимаешь, — тихо ответил Воропаев. — Да и позже я не хотел в себе это замечать. Знал, что ненавижу, но никогда не говорил себе этого вслух. Зря, конечно. — А иначе бы сколько дел ещё можно было натворить, да? — горько хмыкнул Андрей, не поворачиваясь. — Ты сам виноват, Андрюш. Я решил пойти к Хмелину именно после того, как ты в очередном своём порыве бешенства сказал, что готов променять меня на Екатерину свет Валерьевну. — И ты воспринял это всерьёз? — Слова, Жданов, имеют гораздо больший вес, чем ты думаешь. И за каждое слово нужно отвечать. Тем более, я тогда уже знал, что болен — и что терять мне нечего. Жаль только, — Александр хмыкнул, — не удалось подставить Пушкарёву. Я рассказал Анатолию про её дружбу с Малиновским, и мы решили, что каждому из нас от этого будет выгода. Но вы, глупцы, все слишком верите честному слову. Вас вообще ничем не проймёшь. — А Милко? — отрешённо спросил Андрей. — Милко тут при чём? Воропаев снова довольно улыбнулся; вспомнил об очередном своём козыре. — А Милко, если ты не знал, уже надоело батрачить на всю вашу компанию. Так что он тоже в скором времени вас покинет — не дожидаясь следующей коллекции. “Меридиан” уже давно озаботился модерзнизацией производства в отличие от вас. Они пошьют наряды нашего маэстро в два счёта. Что, не нравится? — Александр ухмыльнулся в спину Андрею. — Вижу, что не нравится. Но разве не нужно уступать дорогу более продвинутым? Не знаю, подслушивал Милко за дверью, или так совпало, но именно после этого Воропаевского пассажа он появился на пороге кабинета. Всклокоченный, помятый, издёрганный — очевидно, не спал всю ночь. Маэстро прошёл и встал за Александром Юрьичем, положив руку тому на плечо. — Нет, Саш. — В каком смысле нет? — Я ещё раз всё хОрошо обдумал. Я не пОйду на это. И ты мне потом скажешь «спасибо». — Своевременное решение, — еле слышно отозвался Жданов, всё ещё не отрываясь от окна. Александр резко развернулся к Милко в полном непонимании. Пожалуй, козырь стремительно уплывал, и его это категорически не устраивало. — Что значит не пойдёшь на это? — злым голосом спросил он. — Как это понимать? — Я не могу прЕдать “Зималетто”, — серьёзно ответил Милко. — И тебе не советую, потом пожАлеешь. — Не поздновато ли, — Александр поднялся, — играть в честность? Что, испугался, что всё открылось, и решил, пока не поздно, подмазаться к Жданову? Милко с грустью покачал головой. — Так ты не бойся — Хмелин ждёт тебя с распростёртыми объятиями! Без работы не останешься, маэстро. — Воропаев подошёл к Милко вплотную, сминая ворот его кофты. — Обещания надо выполнять, дорогой. — А я как пообЕщал, — маэстро с непонятно откуда взявшейся силой отцепил руку Александра, — так и беру своё обЕщание нАзад. И я ничЕго не боюсь — меня любой модный дом с рУками и нОгами оторвёт. Просто подумал и рЕшил, что не хочу быть прЕдателем. И тем более не хочу, чтобы им был ты. — А я уже предатель, — хлёстко ответил Воропаев, — и мне всё нравится. Не надо за меня решать. Я готов умереть, взяв на душу этот грех. И не тебе раздавать мне советы, благодетель. — Саша… Что-то было в этом «Саша». Какая-то запрятанная надежда. Страх — не за себя, а за другого. Таким тоном к тебе обращается, дай бог, пара человек за всю жизнь. — В общем, так. — Александр поправил на себе рубашку и пиджак. — Даю тебе время подумать до вечера. Если не передумаешь — то можешь больше не появляться. Кире я скажу, чтобы на похороны тебя не пускали. — Он похлопал маэстро по груди и почти по-дружески шепнул ему на ухо: — Ты был в моей жизни никем. Никем и останешься. Сам виноват. — Затем обратился ко всем присутствующим: — Чтоб вы все сгнили здесь, в вашем «Зималетто». И вышел, хлопнув дверью. Милко на этот раз быстро совладал с собой — хотя было видно, как ему непросто это сделать. Обратился к Андрею: — Жданов, можешь уволить, можешь не увОльнять, но знай, что я никому не отдам свои эскизы. То, что было — это какое-то помутнение. Я был не в сЕбе, честно. — Опять верить честному слову? — сухо усмехнулся Андрей, окончательно прилипнув к окну и не желая поворачиваться к тяжёлой реальности лицом. — Даже не знаю, повезёт ли мне в этот раз. — Решение за тобой, — спокойно ответил маэстро. — Хоть я и не думал, что когда-то это скАжу, но… прОсти меня. И тоже удалился из кабинета. Мы с Андреем вновь остались вдвоём. Он застыл, как каменное изваяние — не шевелился ни туда, ни сюда. Не знаю, думал он о чём-то или сил думать не было. Сердце при взгляде на его поникшие плечи защемило. Даже если Александр провалился в своём замысле насчёт коллекции, он сделал главное — удар за ударом довёл своего друга до состояния оцепенения. Наверняка, чувства вины. И призрачности всего того, что было: я представила, как Колька после стольких лет дружбы заявляет, что это всё было не по-настоящему, и вообще, он меня всю жизнь терпеть не мог. И вечерние посиделки, и мамины пирожки, и сумерки за окном, и игры в «Монополию» — всё ненастоящее. Мысленно вздрогнула. Последний удар был самой сокрушительной силы. А впереди ожидался ещё сокрушительнее. — Андрей… — Потом, Кать, — тихо, но решительно прервал меня он. — Я хочу побыть один. В тишине. Я кивнула головой, хоть Андрей этого и не видел, и тоже вышла из кабинета. Голова была словно набита ватой, и я решила сходить в бар, выпить примерно литр кофе. Прийти в себя. И, как оказалось, не зря. Вторым приходящим в себя оказался Милко. Я села рядом с ним. Место встречи изменить нельзя. — Тоже чувствуешь сЕбя так, будто по тебе кАтком проехались? — понимающе хмыкнул маэстро. — Неудивительно. — Ага, — промычала я утомлённо. — Какой-то психологический триллер. Только в психологическом триллере хотя бы ожидаешь, что что-то произойдёт, а тут — всё внезапно, и хрен подготовишься. — Жизнь, — философски заметил Милко, — всегда непредскАзуема. Все события внЕзапны и нИкак не связаны логически. — Вы давно знали, что Александр болен? — Нет. Он сказал мне это только тОгда, когда потребовалось окАзать ему услугу, — отчуждённо ответил маэстро. — Несколько дней назад. — И почему вы согласились? — оживившись, я наконец задала мучивший меня вопрос. — У вас же были какие-то причины для этого? Может, вы ему были что-то должны? Маэстро промолчал, склонив голову над чашкой. — Милко, скажите, пожалуйста, это очень важно. Главное, чтобы Андрей понял, что вы это не со зла — тогда он вас не уволит… — СкАзать? — Милко поднял ясный взгляд, полный болезненности. — Что тебе скАзать, девочка? Что Милко любит этого дУрака? — Он с силой прикусил нижнюю губу и покачал головой, будто сам себе не веря. — Да, любит. Давно и безнадёжно. — Л-любите? — я даже испугалась. — В плане… — Да в том самом плане! — психанул Милко, с громким звоном опрокидывая чашку на блюдце. Затем, увидев любопытные лица Маши и Амуры на ресепшене, сбавил тон. — Совсем не по-дружески. — А как же Рональд?.. — Что Рональд? Его я тоже лЮблю. Не быть же мне одиноким до кОнца жизни из-за этого. Мудро. — У вас с ним что-то было? Ой, — я закрыла себе рот, — простите, Милко! Милко лишь махнул рукой; кажется, ему уже было всё равно, кому открываться. — Ничего не было. Александр, к сожалению, натУрал до мозга кОстей. Но мне это не помогало. — Лицо маэстро разгладилось и просветлело; он углубился в далёкие воспоминания. — Я устроился в «Зималетто» пОчти десять лет нАзад. Тогда и Саша с Андреем закончили унивЕрситет и стали здесь работать. До сих пор помню, как я увидел их двоих в первый раз, как они вбЕжали в холл наперегОнки. Они были такие мАльчишки! — Милко широко улыбнулся. — От них, знаешь, прямо веяло этой лЮбовью к жизни и энергией. Только Андрей был слишком громким и активным — такие не в моём вкусе. А Саша… — он мечтательно вздохнул, — он всЕгда был серьёзнее и вдумчивее. Твёрдо стОял на ногах, на любые глупости Жданова реагировал с иронией. В нём есть этот рациональный холод — он очень притягивает. И я притЯнулся на свою бЕду. Маэстро снова замолчал. Наверное, воспоминания сменились на не самые приятные. — И Александр знал об этом? — осторожно спросила я. — Знал, конечно. — Милко вздохнул. — Я сам ему прИзнался. Всё хОдил, боялся — думал, пОшлёт. Но в сЕбе держать не мог. Решил: будь что будЕт. Но, — он задумчиво покачал головой, — всё окАзалось не так. Саша не пОслал меня и не поиздЕвался. Он, наоборот, посмОтрел на меня так серьёзно и скАзал: если в самом деле любишь, обЕщай, что однажды исполнишь одно моё желание, каким бы оно ни было. Мол, так я буду знать, что ты мне предан. Вот я на радОстях и согласился. — Желанием стали ваши эскизы? — Да, — маэстро сделал глоток капучино. — Он надАвил на мои чувства. Припомнил, что я ему вообще-то обЕщал. Рассказал про бОлезнь. Вроде как пОследняя воля умирающего, и именно мне он доверился. Я старался его отговОрить, но это же Саша. Он говорил, что если я откАжусь, то моя лЮбовь — пшик, ерунда. И я думал, что хуже: предать лЮдей, которые на тебя полагаются, или предать лЮбовь? В итоге всё-таки соглАсился. Так что никакого шАнтажа, если ты так думала. — И что же… заставило вас изменить решение? Милко вновь посмотрел на меня. Или сквозь меня, потому что на самом деле он до сих пор был где-то далеко. — Наверное, совесть. Может покАзаться, что у мЕня её нет, конечно, — он усмехнулся, — но тем не менее. Саша так хочет отОмстить. Но месть — не то, чем стоит заниматься перед… перед… ну, ты поняла. — Глаза маэстро увлажнились. — До сих пор не мОгу сказать это некрАсивое слово. Оно не в моде — точно не у меня! — И засмеялся сквозь плач: — Милко не верит в смерть, нет, совсем не верит… Сегодня сложный день — для всех. Было странно и страшно видеть Милко таким: не взрывным и истеричным, прикрывающимся своей бравадой, а беззащитным и чувствующим боль. Все мы однажды, так или иначе, её чувствуем — какими бы ни были. Я с такой ситуацией никогда не сталкивалась — и что говорить, тоже не знала. Лишь осторожно положила руку на его плечо, стараясь подбодрить хотя бы невербально. — Саша сейчас думает, что я его предал. Пусть думает. Я верю, что чем меньше у человека грЕхов за дУшой, тем легче ему будет уйти. Пусть уйдёт лЕгко. Это вряд ли, подумала я — Воропаев сам себе не даст этого сделать. Слишком долго он травил себя ненавистью и никому не видимым чувством соперничества. Слишком долго он во всём этом варился. Такое за день не отпустишь. Но желание Милко было таким самоотверженным, что я посчитала себя не вправе его переубеждать. Однако, маэстро будто услышал мои невысказанные мысли. — Саша только кажется таким ужасным. На самом деле, он до сих пор обиженный на весь свет мАльчишка. А после смерти родителей он сОвсем закрылся. Я был с ним тогда, я знаю. Он всю жизнь ищет подтверждения лЮбви и признания от окружающих, и не может нАйти — сам не пОнимает, что подтверждения не нУжны. Любовь вне законов моды — она вечная и без прИчин. Но он предпочёл в это не верить. Я не представляла, как можно видеть в Воропаеве что-то хорошее и оправдывать его потребительское отношение. Но, наверное, сила любви и в том, что любимого человека видишь гораздо глубже, чем другие. И стараешься всеми силами оправдать. Может, это не так уж и плохо. Дальше мы пили кофе в тишине, деля молчание на двоих. Мимо сновали люди, Женсовет о чём-то тихо переругивался, шумел лифт. Офисная жизнь гудела, и всё — почти всё — было как прежде. *** В кабинете Андрея сидела Кира. Уже всё знала. Андрей обнимал её — а Кира билась в истерике и плакала навзрыд. — Да что же это такое? За что? Андрей, — всхлипнула она, смотря на него безумными глазами, — это порча какая-то. Да-да, точно, порча. Они все-е уходят! Мама, папа, Саша… А, может, следующая я или Кристина? Почему-у-у так? У меня скоро совсем никого не останется. Андрей, — её трясло так, что на это невозможно было смотреть, — я не хочу оставаться одна! Понимаешь ты это? Не хочу-у! Мне страшно, Андрей, мне очень страшно. Почему они уходят? Почему?.. — Тише, Кирюш, — прижал её к себе Андрей, — тише… Вряд ли он знал, что сказать на это.