сегодня без возгорания

Несколько дней приходилось справляться своими силами. Ни Андрея, ни Киры, ни Милко, ни Александра (плохая шутка) не было на своих постах, и приходилось разбираться со всем самой. Благо, подготовка к выпуску новой коллекции уже встала на определённые рельсы — но бесконечный ворох документов и не менее бесконечные переговоры с потенциальными покупателями никто не отменял. Впрочем, работа не была мне в тягость; больше тяготило ожидание новостей. Я боялась увидеть Андрея снова, да и Киру с Милко тоже. Тема смерти была знакома мне смутно: дедушка с бабушкой умерли, когда я была ещё маленькой. Да, я помню, какие расстроенные были родители, особенно мама, но я тогда не очень-то понимала, в чём дело, и когда же они прекратят грустить. Сколько же времени отводится, чтобы вернуться к нормальной жизни, научиться снова радоваться ей? Явно не неделя и даже не две. В день, когда мы летали с Ромкой на парапланах в тандеме с инструкторами, мне было даже немного стыдно от того, что кто-то сейчас переживает явно не самый лучший свой период, а кто-то — Катя Пушкарёва. Меня замотали в кучу ремней, нахлобучили шлем на голову; инструктор оттолкнулся от земли — и мы полетели. Рома тоже летел, махая мне рукой издалека. Я поначалу застыла от страха и восторга, а Малиновский кричал — эй, Катя, ты там ещё не обделалась от ужаса? Внизу, очень далеко, виднелись конструкторы из панельных домов и заснеженные ели; закатное солнце освещало их своим насыщенным цветом — золото напополам с кровью. Ветер бил в лицо, заставляя щёки краснеть, и если бы не шлем, моя голова, наверное, уже давно бы отвалилась. А, самое главное, я летела — если не поднимать взгляд на распустившуюся ткань параплана, можно было представить, что я это сама лечу, без чьей-либо помощи. Так здорово представить себя иногда вольной птицей! Птицей, которая может взмыть ввысь без помощи всяких там самолётов, вертолётов и прочей техники. Хоть это и самообман — но зато какой приятный. Никакой опоры под ногами — только струящийся воздух. И вот это всё вокруг меня — и есть жизнь. Прекрасная, большая, заставляющая дышать полной грудью. Я думала, что даже если мне вдруг тоже не суждено прожить долго — я ни за что не растрачу эти мгновения просто так; буду копить и лелеять в памяти каждое из них. Вот этот полёт, например, и мои громкие крики, когда я, наконец, очнулась от страха. Ромкин смех, который было слышно издалека. И когда придёт время уйти, я заберу с собой только такие моменты — и ничего дурного. Дурное пусть остаётся здесь, стекает в землю или растворяется в воздухе. Нет, я не хвастаюсь и не считаю, что познала истину; просто когда умирает кто-то из твоих знакомых, невольно задумываешься и о том, что смерть рано или поздно настигнет каждого из нас. Когда мы с Малиновском барахтались в сугробе после полёта, я начала высказывать свои мысли на этот счёт. — Спасибо за такой подарок. Думаю, это лучший способ ощутить себя наедине с настоящей жизнью, и понять, насколько ты перед ней беззащитен. — После полёта пробило на философию? — понимающе хмыкнул Рома. — Знаем-знаем, сразу начинаешь думать о чём-то возвышенном и вечном — всему виной выплеск эндорфинов в кровь. — Может быть, — не стала возражать я. — Но, скорее, это от того, что ты остаёшься один в пустом пространстве. Летишь, как одинокий воздушный шарик, который кто-то случайно выпустил из рук. Ведь мы все возводим вокруг себя кучу баррикад: здания, светофоры, технику, бесконечные стены, стены, стены. Телевизоры, компьютеры, радио. И так во всём этом увязаем, и кажется, что все эти вещи берегут нашу жизнь. Человек уверен, что он защищён и укрылся от смерти хотя бы на ближайшие лет семьдесят. Его жизнь полна комфорта и развлечений. — Не поверишь, я тоже об этом думал, — откликнулся Рома и заранее предупредил моё удивление: — Да-да, Роман Малиновский тоже способен задумываться о вечном, не только в контексте вечных наслаждений. Иногда размышляю о том, что нужно начать медитировать, или что там люди ещё делают, чтобы достичь гармонии. Хотя бы ненадолго оставаться наедине с собой — к сожалению, многие этого боятся и заполняют пространство вокруг себя разными прибамбасами. — И ты? — И я тоже. Проще жить в вечном движении, чем иногда остановиться и погрузиться в себя. Как будто бежишь вверх по эскалатору, который движется вниз. Остановишься — и он тебя укатит совсем не туда, куда тебе надо. — И о чём бы ты начал думать, если бы вдруг остановился? — Так суть в том, чтобы как раз таки не думать. Просто быть и ни о чём не сожалеть. Это тот уровень беспечности, к которому я стремлюсь. Мысли иногда очень вредны — вон Воропаев до чего додумался в итоге. И себе, и другим жизнь испортил. Между прочим, механизм возникновения рака до сих пор ещё не изучен. Генетика или что-то ещё. Говорят, что стресс тоже может быть причиной — кто знает, может он так отравил себя своей завистью, что сам же запустил этот процесс? Невысказанные эмоции, как утверждают некоторые знатоки, очень негативно воздействуют на организм. — Может быть, — задумчиво ответила я. — Наверное, у всего в этой жизни есть причина. — Наверное, Александр просто никогда не летал на параплане и не прыгал с парашютом. Прекрасный способ избавиться от стресса, — улыбнулся Ромка и свернул разговор в более шутливое русло: — Ну как, сегодняшнее приключение, сдобренное размышлениями о жизни, можно назвать удачным свиданием? Я взяла горстку снега голыми руками и начала лепить из неё шарик, хитро ухмыляясь. — Как-то не получается пока. Не думаю, что на настоящих свиданиях люди столько философствуют об отвлечённых вещах. Они же влюблены и шепчут друг другу разные милые глупости. А от нас с тобой, — я кинула снежок в Малиновского, — за версту разит дружбой. И ничего с этим не поделаешь! И показала ему язык. Рома показушно возмутился от такой наглости и срочно начал лепить ответный снаряд. Через несколько секунд моё лицо было в снегу, и началась бойня. Я запыхалась, очки съехали куда-то набок, руки совсем замёрзли. Держись, вражина, ты связался с дочерью подполковника — самой Пушкарёвой! Фамилия просто обязывала одержать победу в этом бое, и у меня получилось: через какое-то время Малиновский лежал в сугробе поверженный. — Всё, сдаюсь! — прохныкал он. — Ты меня уделала. Не зря же ты у нас Катюша. Я повалилась рядом с ним, смеясь. — В следующий раз будешь думать, что значит тягаться со мной. Это тебе не моделей в постель укладывать. — Какие мы самолюбивые! — В глазах Ромы промелькнул озорной огонёк. — Нет, Кать, я практически уверен, что ты в самом деле ревнуешь. Не дав мне возразить, он взял мою заледеневшую руку в свою, поднёс ко рту и начал тепло на неё дышать. Буквально каких-то пару миллиметров отделяло кожу от прикосновения губ. — А что ты делаешь? — зачем-то поинтересовалась я. — Превращаю нашу вылазку в хоть какое-то подобие свидания, — услужливо пояснил Рома и начал болтать с моей ладонью. — Родная, ты прекрасна! Какие гибкие пальцы, а какие изящные ногти! Ты никогда не говорила своей хозяйке, что вам с ней надо заниматься музыкой, играть на пианино? Какое совершенство линий. И линия жизни у тебя такая длинная — ты знала?.. Я расхохоталась; Рома, как и обычно, всё превращал в фарс. Но именно в этом фарсе было что-то не то. — Рада, что у вас там такое понимание с моей ладонью. Может, ты её ещё и поцелуешь? — начала подначивать я. — А то всё слова да слова. Рома замер; огоньки из его глаз исчезли. Стало немного неуютно. — Мне это ничего не стоит, — без улыбки сказал он и приблизил ладонь, прижимаясь к ней губами. Просто прижимаясь. Не откровенно, просто так. Но почему-то меня ощутимо так тряхнуло. — Ром, зачем тебе это? — севшим голосом спросила я. — Тебе так принципиально какое-то свидание? — А ты мне сама скажи. — Рома переместился на запястье, вызывая внутренний апокалипсис, а затем поцеловал костяшки пальцев. — Скажи остановиться, и я тут же верну тебе твою руку. И слово «свидание» больше никогда не произнесу. Я замешкалась; вгляделась в Рому — он был серьёзен аж на сто один процент, если я хоть сколько-то научилась в нём разбираться. — Какая-то внезапная смена курса. Тебе мало твоих пассий? — Просто делаю то, что хочется. Но если не хочется тебе — прекрати это. А я ничего не знала. Прекращать это или нет. Хочется мне этого или нет. Но руку отнять не вышло. Может, полёт так повлиял, но именно в эту секунду я чувствовала, что что-то во мне меняется. Бесконечный цикл превращений — с той самой секунды, как мы с Ромой познакомились. — Как у тебя всё легко получается. Захотел, и всё. — А как ещё? — Рома продолжал мучить мою руку, невесомо целуя кончики пальцев. — Жизнь слишком коротка, чтобы скрывать свои желания. Ну так как, мне остановиться или нет?.. Я промолчала. Это всё какая-то странная игра. Но иногда так приятно и волнительно ощутить себя игроком. Я смотрела на Рому и думала, что он поразительно уместен. И в шутках, и в серьёзности, и в дружеском расположении, и даже в этих невинных поцелуях. Как будто так и надо. Как будто границы дружбы могут легко размываться, оставляя место некоторым вольностям. Ничего же такого ещё не произошло. Этот момент застыл в холодном воздухе, оставляя лишь массу новых ощущений. — Что мы делаем?.. — Живём, — спокойно ответил Ромка. — Когда я пьяный говорил, что ты мне нравишься, возможно, я не только задушевные посиделки имел в виду. Вот, пытаюсь разобраться. И даже заручился твоим согласием. — Бред, — я прикрыла глаза, — я ещё не дала никакого согласия. — Молчание — разве не знак согласия? — Лукавую улыбку Ромы было слышно. — А твоя дрожащая рука? Балконная моя, некоторые вещи не требуют слов. — Кошмар какой-то. — Я, конечно, попытался убедить себя, что тебе такие бабники, как я, нахрен не сдались. И что такой девушке, как ты, надо ждать принца на белом коне из сказки. — Жизнь — не сказка, — еле слышно ответила я. — Да и я не святой, — с готовностью подтвердил Малиновский. — И беречь тебя от себя мне кажется слишком тяжкой ношей. По крайней мере, пока ты сама не пошлёшь меня куда подальше. — По-моему, это дорога в никуда. — Я машинально покивала головой и жалостливо посмотрела на Рому: — Значит, сам не отстанешь? Ответом послужил новый поцелуй в запястье. Скинуть ответственность не вышло — а так хотелось. Придётся думать, нужно ли мне это, или всё-таки я хочу прийти в хоть какое-то «куда», для которого Малиновский совершенно не годится. — Мы же друзья, Кать. А друзья должны быть честными друг с другом. Если бы я Рому не знала — подумала бы, что он издевается. Но нет, он это взаправду. — Эй, летуны! — прокричал один из инструкторов, махая нам рукой. — Вы там к земле ещё не примёрзли? Идите сюда, у нас тут чай горячий в термосе. И снова всё за секунду стало, как было. Рома нагло улыбнулся, отпустил мою руку и быстро поднялся: — Оружие массового поражения ты у нас первоклассное, а вот какой бегун — это мы сейчас увидим. Давай, кто последний, тот лох. И побежал со скоростью света. Я, конечно, старалась догнать — но бегун из меня, в самом деле, был неважный. Лох так лох. Было совершенно всё равно, учитывая, что ладонь всё ещё продолжало покалывать. Вот так. Малиновский постоянно просил меня не устраивать возгорание, чтобы потом устроить возгорание самому. Оригинально. ** Остаток дня и всё следующее утро я как будто плавала по лёгким, невесомым облакам — и именно тогда вернулся Андрей. Тут же мои облака превратились в тучи, полные вины и сожаления. Мне ведь хорошо сейчас, а ему — плохо. А я-то думала, что готова делить с ним всё на свете — и радость, и горе. Быть его тенью. Но тенью мне быть больше не хотелось. И полноценно горевать не выходило. Да, мне было горько от того, что с ним происходит; да, я очень переживала за него. И да, я была готова поддерживать его во всём и разделять это тяжкое бремя потери. Но ещё — у меня есть своя, независимая от него жизнь, и за последние дни я это отчётливо поняла. Можно сказать, что моя любовь не выдержала первых же трудностей — но это неправда. Нет, всю свою любовь я направляла в этого человека, напряжённо читающего очередной договор и маскирующего собственную обессиленность. Но любовь только ту, которая была нужна Андрею — которая поддерживала и дарила успокоение. А о какой угодно другой любви мне сейчас даже думать казалось неуместным. — Катя, я вижу, ты справилась на отлично, — не отрываясь от бумаг, сказал Андрей. — К показу всё готово? — Да, конечно, — торопливо ответила я. — Отель заказан, приглашения разосланы. С рассадкой гостей тоже определились. Юлиана, как и всегда, всё делает по высшему разряду. — А с «Севен-групп» вы условия поставки оборудования обсуждали? Нужную скидку выбить получилось? — Да, как и договаривались. — Я не сомневался, — Андрей кивнул, — что мне есть на кого положиться. И это только лишний раз подтвердило правильность моего решения. — Какого решения? — не поняла я. — Сашка бы, конечно, не одобрил, — хмыкнул Жданов, — но он, как выяснилось, часто надумывал себе неправду. А решение моё такое: я хочу, чтобы Николай Зорькин занял пост финансового директора не только «Никамоды», но и «Зималетто». Я сглотнула. — А тебя, Кать, я хочу назначить вице-президентом «Зималетто». И, надеюсь, без обдумываний — другой кандидатуры у меня всё равно нет. Король умер — да здравствует король. — Но Андрей, — замялась я, — это же очень серьёзное решение. — И что? — вскинул голову Жданов, смотря на меня потухшим взглядом. — Я, по-твоему, никогда в жизни серьёзных решений не принимал? — Нет, я не это хотела сказать. Я просто… Если честно, я и не знала, что я вообще хотела сказать. Такое решение, наверное, было вполне логичным, но оно застало меня врасплох. Хотя Александр был бы уверен, что я уже тысячу раз успела обдумать и отпраздновать свой неожиданно сорванный куш. Против своей воли я издала смешок. — Почему ты смеёшься? Я разве сказал что-то смешное? — сухо спросил Андрей. — Просто вспомнила, — попыталась подавить эмоции я. — Ты знал, что Александр Юрьевич умер в мой день рождения? И как иронично теперь всё получилось — умер один вице-президент, и тут же родился другой… — Я закрыла рот рукой: — Боже, что я несу. Но Андрей посмотрел на меня, как на уникальное природное явление — какую-нибудь шаровую молнию. Затем тоже начал тихо и отрывисто смеяться. Затем — хохотать. И я не стала сдерживать хохот. — Сцена, достойная «Оскара», — смеясь, ответил Андрей. — Саша, Саша, и тут, паршивец, напакостил… Только он так мог! А затем его смех плавно перетёк в слёзы. — С прошедшим тебя, Кать, — тихо сказал он, когда я подошла к нему. — С меня подарок. — Это неважно, — ответила я, садясь на корточки рядом с его креслом. — На меня тут и так… кресло вице-президента свалилось. А Андрей продолжал плакать — безмолвно, без всхлипов и истерик; слёзы просто текли по его лицу, пока я держала его за руку. — Знаешь, что он сказал нам всем перед смертью? Всё это время чуть ли не в бессознанке лежал, а в последние минуты взгляд так прояснился — и говорит «простите». И на каждого посмотрел. На Милко, на Киру, на Кристину и на меня. И мне показалось, что что-то он в эти последние минуты переосмыслил. Но что именно, он уже рассказать не успел. Вот так вот, Кать. — Андрей вытер слёзы ребром ладони, но тут же набежали новые. — Ещё хотя бы пять минут с ним поговорить — сколько бы я за это отдал. Выяснить бы, о чём он подумал. Но всё, уже всё! Ни ответа, ни привета. Именно в этот момент со стола упал степлер. — Вот вам и привет, — машинально отозвалась я. Такой вот конец жизни — не самый красивый, недосказанный, резко оборванный; глупая, скомканная смерть. А бывает ли идеально?