сегодня без возгорания

— Если надо объяснять — то не надо объяснять. — В конце концов, пусть люди сами сделают выводы. — Да, не дураки же они. Должны понять, что к чему. — Только вперёд! Только к победе. — Ну что, Катя, я пошёл? — С богом, Андрей. — Иногда так не хватает твоего «П-палыч» в конце. Как будто крылья подрезали. — Иди уже! Андрей Палыч… И Андрей, бросив на прощание полный уверенности взгляд, пошёл на подиум, оставив меня наедине с взволновано перешёптывающимися моделями. Наконец наступил день показа. Непростой день, полный задач и надежд. Но смерть меняет многие вещи и их восприятие: штука в том, что всё остальное после неё воспринимаешь уже не так серьёзно. Точнее, не так. Всё имеет особое значение — но ни в чём не стоит видеть нечто непоправимое. Поэтому и с показом стало проще. Сходств не избежать, после многочисленных обсуждений решили мы, поэтому… — Добрый вечер, добрый вечер! — Андрей сиял в свете софитов, как изящно вылепленная талантливыми руками скульптура, и даже казалось, что все эти дни не оставили на нём никакого следа. Конечно, это только казалось, что там разглядишь за этими софитами? — Я хочу поприветствовать всех вас на нашей новой зимней коллекции. Она называется, — Жданов повернулся к Милко, который тоже ждал своего выхода, — с позволения нашего маэстро, конечно… «Вечность». И название это достаточно символично. Как в «Снежной Королеве», но только с более положительным смыслом. — На секунду, всего на маленькую секунду Андрей замялся, а затем продолжил: — Все вы, наверное, слышали о том, какая большая потеря нас настигла. Александр Воропаев был важной частью нашей команды. И эта коллекция посвящается именно ему. Зал затих, выражая молчаливое соболезнование. Можно было иголку уронить — было бы слышно. Не знаю, насколько хорошей идеей было отдавать дань памяти человеку, который сам чуть своими руками не загубил этот показ. Но, наверное, не время упражняться в логике. О мёртвых хорошо либо никак — наверное, это имеет значение. Если стакан наполовину полон, то поступок Воропаева даже помог нам освежить некоторые наши идеи. — И вот к чему мы пришли: жизнь вечна — потому что живы воспоминания. Жива память и ощущение радости от того, что случаются в этой жизни важные знакомства. И радость эту не победить никакой смертью. Как и не победить красоту — ведь из неё состоит буквально всё. Красота может быть разной, в ней нет места догмам и стереотипам. Именно поэтому красота тоже вечна. И именно в этом мы предлагаем вам сегодня убедиться. — Дальше голос Андрея стал иронично интригующим: — Покончим, господа, с этим пафосом: сегодня мы приготовили для вас много интересного. А если вы где-то увидите совпадения… или даже повторы… что бы вам ни пришло в голову, помните, что дотянуться до уровня «Зималетто» мечтают слишком многие. Давайте не будем осуждать их за эти попытки, ладно? По залу прокатилась волна понимающего смеха. Верные оруженосцы Зорькин и Малиновский потрудились на славу — пустили среди присутствующих слушок о том, что кто-то, не будем показывать пальцем, нагло спёр концепцию показа у Жданова и Милко. Поверили в это все или нет — уже не так важно; главное, чтобы был интерес. — Передаю слово нашему незаменимому дизайнеру Милко Вукановичу! Он с нами с самых младых лет и, надеюсь, что до самых седин. Но, так же надеюсь, что поседеет наш маэстро нескоро — а иначе его настигнет такая депрессия, что не видать нам новых коллекций минимум три года… — Андрей Жданов, иди уже, кУда шёл. У нас тут пОказ, а не ток-шоу. Под продолжающиеся смешки публики вышел Милко, не дожидаясь, пока Андрей покинет сцену. Несмотря на сказанное, они обменялись улыбками и быстро, на ходу, пожали друг другу руки. Смерть меняет многое: и эти отношения, что называется, «на ножах» общее горе тоже скрепило. Жданову ничего не оставалось, как простить маэстро. Хотелось верить, что это всё надолго — и впереди только лучшие времена. — Прежде чем вы увидите самое лучшее зрелище в вашей жизни, — продолжил маэстро, воцарившись на подиуме, — я тоже скАжу несколько слов. Не так много. Мне почти нечего добавить к тОму, что сказал Андрей — всё, что нужно, вы увидите в новой коллекции. Я скАжу самое главное. Лучшим аксессуаром к вашему образу будет лЮбовь. Только лЮбовь, и ничего больше. Только она имеет значение и вдохнОвляет на творчество. Да и вообще на всё. А теперь, — Милко развёл руками, — отклЮчайте ваши уши и вклЮчайте глАза. Время смОтреть! И началось: полетели фейерверком бабОчки, поплыли рыбоньки, началась вакханалия красоты, воздушности и стиля. Судя по реакции зала, всё шло более чем успешно. — Ну что, Кать, я хорошо справился? — шёпотом спросил Андрей, когда мы зашли в опустевшую мастерскую. — Лучше не бывает, — ободряюще шепнула я, похлопав его по плечу. — Тогда пойдём в зал — окучивать гостей. — Андрей, — заглянула я в его уставшие глаза, — ты же помнишь, что остался только этот вечер? Потом будут праздники, можно будет выдохнуть и побыть наедине с собой. Глаза вспыхнули на миг, а затем снова потухли: в последние дни Жданов, хоть и функционировал как обычно, значительно растерял свой привычный запал. К работе он подходил со всей ответственностью — но без лишних эмоций. После тех его слёз больше ничего не было. Ни крика, ни писка. Если честно, такого его побаивались даже больше — бедный Женсовет даже в туалете стал реже собираться. Там, в зале, в свете софитов, он действовал, как безукоризненный профессионал, и доносил людям то, что должно не омрачить праздник, а скрасить его; но здесь, в пустой мастерской, ничто не скрашивало ощущение потери, с которым он остался один на один. — Последний рывок, да, — кивнул Андрей машинально. — Если честно, даже не знаю, хочу ли я оставаться — наедине с собой. Но, наверное, придётся это однажды сделать. Ладно, Кать, — он решительно подхватил меня под руку, — не будем сегодня больше наводить тоску. Разрешите проводить прекрасную даму к гостям? — Не смущай меня, — улыбнулась я. — Дама я самая заурядная. — Нет и нет. Выглядишь ты ничем не хуже любимых миловских рыбок. Даже лучше. Ты сегодня просто сияешь. Я смутилась. Милко лично проследил за тем, как я надевала его наряд — свободный белый комбинезон с золотым поясом. Кто угодно сказал бы, что я выгляжу хорошо. Я бы сама сказала. Но как же не хотелось выходить, как же я не любила эти огромные сборища!.. — Давай ты пойдёшь один? Там Кира в зале. Вряд ли ей будет приятно, мы и так весь день вместе. — Катя, — нахмурился Жданов, — с Кирой Кристина и ещё куча людей. А кто будет со мной? К тому же я должен представить тебя как нового вице-президента. Пойдём, пожалуйста. — Андрей, — вздохнула я, — тебе не кажется, что вам сейчас не время разъединяться? Смерть Александра должна была вас сблизить, а не окончательно развести по разным углам. — А никто не знает, как должно быть. Кать, я, может быть, самый страшный трус на свете, но я не чувствую, что готов дать Кире поддержку в полной мере. — Андрей задумчиво покачал головой. — Я смотрю на неё и не знаю, что мне делать. Мне самому нужна поддержка и хоть немного трезвый взгляд на мир. Когда я говорил, что мы соревнуемся, кому из нас хуже — я не шутил. Только сейчас это гораздо серьёзнее, чем соревнование. Это последнее издыхание наших отношений. Он сказал это без всякой злобы и обиды, как было раньше. Просто констатировал факт. — Нет, — твёрдо ответила я, — ты просто преувеличиваешь. Самое худшее, что можно сделать — принимать окончательное решение в такой период. — Возможно. Возможно. Я не знаю, Кать. У меня нет сил ни на что. Веришь, нет. О боги! Это, конечно, не тот Андрей, который только что блистал перед публикой. Это тот Андрей, которого нужно было обнять. Что я и сделала, стараясь поделиться с ним энергией для сегодняшнего длинного вечера. — Всё будет хорошо. Не может не быть. — Главное, Катя, будь на моей стороне, что бы ни было. Я всё понимаю, женская солидарность, но ты же моя подруга, а не Кирина? Я посмотрела на Жданова с весёлым изумлением, радуясь возможности разрядить обстановку. — Что это такое, Андрей Палыч? Неужели ревность? Как нехорошо. — Я вернулся в детский сад, да? — улыбнулся он. — Кать, я знаю, что я страшный эгоист, и что мне следует быть с Кирой от начала и до конца. Потому что она женщина, — он развёл руками, — а я, чёрт возьми, мужчина. Потому что она слабее. Потому что брат, наверное, важнее, чем друг. Но это будет ложью, я не могу. Я замкнулся в своём горе и стал полностью безобразен. Надеюсь, ты сможешь мне всё это простить? Ещё месяц назад я бы всё на свете отдала за такой его взгляд: Андрей цеплялся за меня и моё одобрение, как утопающий цепляется за соломинку. А сейчас… — Мне точно не за что тебя прощать. И раз уж я именно твой друг, то буду с тобой до победного. — Наклонившись поближе, я зашептала ему на ухо: — Только людей не убивай, пожалуйста, иначе мне придётся идти на очень большую сделку с совестью. Я, конечно, выберу тебя, а не закон, но поседею точно раньше, чем наш Милко. Тебе дорого обойдётся постоянная краска для волос, понимаешь?.. Андрей вроде бы отошёл — громко рассмеялся, а затем вновь подхватил меня под руку. — Всё, пошли. Нас уже заждались. И никаких возражений! — Я попробовала упереться, но не вышло. — Нам ещё показ закрывать с Женсоветом. Ты как собралась на подиум выходить, если даже в зал боишься выйти?.. И мы пошли; пришлось собраться с силами. Впрочем, самое сложное было только в первые минуты: когда Жданов протащил меня по журналистам и представил в качестве нового вице-президента. Слава богу, что этот вопрос уже был обговорён на Совете директоров, и хотя бы не приходилось испытывать стресс по поводу того, что это инициатива только Андрея. Павел Олегович быстро согласился, что лучше, чем я, кандидатуры не найти. Маргарита Рудольфовна смотрела на меня с подозрением и опаской, но спорить с мужем не стала. Кире было слишком плохо, чтобы возражать. Милко лишь махнул рукой, сказав, что пусть хоть президентом буду — главное, что не дизайнером. Так что почти единогласно. И если в меня однажды ударит молния, я буду уверена, что Воропаев и с неба бдит. — Кажется, коллекция будет иметь успех, — улыбаясь, сказал Павел Олегович, когда мы подошли к нему и Маргарите. — Вы очень здорово всё придумали. — И организация просто на высшем уровне, — похвалила Маргарита. — Спасибо, пап, мам, — искренне ответил Андрей уже без налёта мальчишеского хвастовства. — Мы с Катей… и Сашей очень старались. — Да, очень жаль, что его с нами сейчас нет, — поджал губы Жданов-старший, и вмиг обозначились горестные складки в уголках рта, — может, он и пожалел бы о том, что собирался сделать. В любом случае, этого мы уже не узнаем. А вас, Катя, поздравляю с новым назначением. — Он посмотрел на меня по-отечески ласково. — Уверен, что вы самая достойная преемница из всех возможных. — Спасибо, — тихо ответила я. — Мальчику просто не хватало внимания, — с сожалением сказала Маргарита Рудольфовна, прижимая платок к уголкам влажных глаз. — В этом есть и наша вина. Каждого по чуть-чуть. Недосмотрели. Ох… А ты, Андрей, молодец, красиво так всё сказал. С душой. Женщина вытерла скатившуюся слезу и закрыла белизной платка дрожащие губы. — Марго, — постарался успокоить жену Павел Олегович, — держи себя в руках. Люди на первый взгляд отлично умеют соболезновать и говорить, как они тебя жалеют, но только завтра во всех газетах будут смаковать, сколько раз ты поплакала. — И как сильно размазалась твоя тушь, — кисло улыбаясь, подтвердил Андрей и обнял мать. — Мам, всё хорошо. Наслаждайтесь сегодняшним вечером и забудьте обо всём плохом. — Сынок… А Кирюшу ты видел? Почему вы не вместе? Маргарита остро глянула в мою сторону. Извинившись, я отошла — камни в свой огород ловить не хотелось. Начала искать взглядом хоть одно знакомое лицо: Коли, Ромы или кого-нибудь из Женсовета, но как назло, все рассредоточились по огромной толпе. Лишь после продолжительных поисков я обнаружила Зорькина, который сидел в баре с… Кирой. Причём изрядно подвыпившей. Да и сам Коля был немного подшофе. И когда успел?.. Когда я зашла в бар, они, увлечённые беседой, даже не заметили меня. — Кира Юр-рьевна, вы понимаете? — икнул Зорькин. — Я ж к В-вике со всей душой… А она! Она!.. — Друг стремительно помрачнел. — Ноль внимания. Я для неё, видите ли, не слишком презентабельный! — Да я всегда говорила Вике, что она дура, — махнула рукой Воропаева. — Будет перебирать, пока вообще никого вокруг не останется. Не в её положении сейчас капризничать. — А я, между прочим, только в… н-начале пути. Я ещё столько заработаю, сколько ни один из её миллионеров не зар-рабатывал. Вот. — Николай. Я в вас верю, как никто другой. Они чокнулись бокалами, а меня от этой странной картины чуть инфаркт не хватил. Где Кристина? Где, в конце концов, сама Вика? Что это за внезапный тандем? — Кира Юрьевна, а давайте на «ты»? — А давай. — Не ож-жидал, что с вами… ой, с тобой… можно будет так говорить по душам. — Коля положил руки на грудь, выражая исключительную признательность. — Вот честно! — Брось, Николай, — усмехнулась Кира почти безмятежно, — ты же наш сотрудник. А в коллективе должна быть тёплая атмосфера. Тогда, — сверкнула она глазами, — и отношения будут крепче. Как вот у Жданова с Пушкарёвой. Очень, очень крепкие отношения. — У них н-ничего нет. Я это точно знаю. — Да я тоже знаю. Но… — от алкоголя Воропаеву штормило, и от усмешки она быстро съехала к всхлипываниям, — но понимаешь, Коля, после смерти моего брата Андрей как будто вообще перестал меня видеть. Понимаешь? Мне сейчас так нужна его поддержка. А-а-а он!.. Вот где он сейчас? А я знаю, где! Плачется в пушкарёвскую жилетку. Он всегда думал только о себе. — Знаешь что? — невозмутимо ответил Зорькин. — У меня, конечно, не было возможности сказать Жданову, что он дурак. Но он дурак! Кира вновь, как по тумблеру, переключилась на смех. Смех этот был полный неприкрытой горечи — в общем-то, никакой разницы со слезами. Только Воропаева умела проявлять эмоции так. — Ты лучше не говори это Андрею. А не то он тебя съест. А-ам! И всё. — И что? За честь прекрасной дамы необходимо вступаться, а иначе куда прикатится наш мир? — Спасибо за поддержку. — Кира посмотрела на Зорькина с нежностью, как смотрят на наивного дурачка. — Это очень мило. И ещё мило то, что ты, судя по всему, будешь отстаивать свою подругу до конца. Ты же и слова про неё плохого не скажешь? — Не скажу, — активно помотал головой Коля. — Мы с Катей с первого класса вместе. И всё, что у неё есть — абсолютно заслуженно. — Может, ты и прав. Я и не спорю. Но у меня такое ощущение, — Воропаева сделала большой глоток и поморщилась, — что они с Андреем только и ждали Сашкиной смерти! Понимаешь? Да, да, — она покивала сама себе, — я знаю, что он виноват. Я знаю, что он почти слил коллекцию. И всё равно я не могу отделаться от мысли, что они как будто… радуются тому, что он умер? Быстро обеспечили Сашке замену!.. Его ещё в гроб не положили, а Пушкарёва — уже вице-президент. Я притаилась за первой попавшейся колонной. С такими настроениями у Киры попадаться ей на глаза вряд ли будет хорошей идеей. Нет, вполне логично, что со стороны всё выглядит именно так, особенно для убитой горем сестры; но всё же слышать такое в свой адрес — не очень приятно. А Воропаевой, как бы она ни старалась, всё равно всегда будет казаться, что я та ещё заноза в заднице. Поэтому я и не хотела появляться на публике: сколько ещё будет перешёптываний о том, как девчонка с улицы шустро заняла чужое место? И ведь людей не убедить, что рак — болезнь внезапная, что им не заразить даже при всём желании, что жизнь складывается по-разному. Что говорить, даже саму себя убедить бывает сложно. Временами мне и самой начинало казаться, что я в чём-то виновата. Оказалась в нужном месте, в нужное время. Подсидела. Я даже искала внутри себя признаки злорадства — что всё так удачно для меня сложилось. Втёрлась в доверие. Как будто я что-то украла или собиралась это сделать. Как будто Воропаев говорил правду про меня, и я уже сама начала в это верить. Бред!.. Коля, мой незаменимый друг, тем не менее продолжил отстаивать мою избитую, потасканную честь: — Кира, ну ты же взрослый человек. Я понимаю, терять близких людей очень т-тяжело. Но ты должна понимать, что в таких крупных вопросах не может быть простоя. Никого не волнует, что умер сотрудник компании — всё должно работать, как работало. Катя бы это была или не Катя, но быстрая замена необходима. — Да знаю я всё это, Николай, знаю… Я ж не совсем дура. — К сожалению, так выходит, что траур — это твоё личное дело. Но я понимаю, как т-тебе может быть неприятно. Держись, это пройдёт. — Конечно, пройдёт. Как и с родителями — прошло. Только след оставило такой, что не заживить ничем. И с этим придётся жить. А сейчас… если бы ты только знал, как мне плохо. Если бы ты только знал. Коля, видимо, не зная, как утешить Киру, смазанно погладил её по руке, которая лежала на стойке; взгляд Воропаевой на секунду прояснился. — Спасибо. Что-то я совсем расклеилась. — Она шмыгнула носом и слабо улыбнулась. — Вот уж не думала, что Пушкарёвский дружбан будет сидеть тут и успокаивать меня. Жизнь иногда бывает очень странной. — Я — человек мира, — гордо ответил Зорькин. — Предлагаю немножко склеиться обратно и пойти в зал. Дальше началось нечто невообразимое: Коля подал Кире руку, бережно приобнял за талию и повёл на выход из бара. Воропаева держала его за плечо и спрашивала: — Слушай, а хочешь, я поговорю с Викой? — А ты можешь? — Ещё бы. Я ведь реально поговорю! Я ей быстро мозги вправлю. Она ещё сама за тобой бегать будет. Ты, Коля, мировой парень… Ооо, а вот и Вика подоспела! Клочкова, скажи мне, ты совсем дура?.. — Кира, пожалуйста. Не так же резко. — А чего ждать?! Вика, молодой человек за тобой так убивается, а ты что? И не надо, не надо тут кривиться. Чай, не королева Англии!.. Такой компанией они дошли до столика с закусками. Я же, стараясь переварить увиденное и услышанное, пошла в другую сторону. Может, Зорькина уже, наконец, сосватают к этой мисс «Обедневшая разведёнка 2005», и он перестанет так убиваться. Получится, не получится — уже не моё дело; я предупреждала, как могла. Пусть сам набивает шишки. На подиуме между тем продолжалась феерия. Девушек сменяли парни, парней сменяли девушки — они выходили в одинаковых нарядах, демонстрируя то, что одежда в двадцать первом веке может быть универсальной. Границы стираются, красота абсолютна. И, пожалуй, да, вечна. Я стояла и заворожённо наблюдала за происходящим, пока меня не окликнул знакомый голос. — Неужели это сама хранительница «Зималетто»? Или я обознался? Я резко обернулась; передо мной предстал его сиятельство Роман Малиновский, собственной персоной. Наконец я себя почувствовала не только наблюдателем за чужими переживаниями, но и участником своей личной истории. — Шампанского? — Малиновский с тёплой, спокойной улыбкой протянул мне бокал. — Пожалуй. — Взяв бокал, я впервые за вечер выдохнула. — Спасибо. — Я даже не ожидал, что будет так грандиозно, — Рома обвёл взглядом зал, — поздравляю! Думаю, Хмелина вы уделали на раз-два. — Увидим, — пожала плечами я, — продажи покажут. Но, по крайней мере, мы перестали слишком нервничать. Это тоже хорошо. — Но тебе всё равно некомфортно. — Малиновский сократил расстояние между нами, легко приобнимая меня. — Хоть и совершенно зря. Ты сегодня похожа на королеву. — А обычно не похожа? — улыбнулась я. — Обычно ты — такая бойкая и иногда вредная принцесса. Но сегодня я вообще сражён. — Роман Малиновский испытывает на мне свои чары Казановы? Ну неплохо, неплохо. Можно засчитать этот комплимент. Рома, смешливо прищурившись, взял меня за руку и прикоснулся губами к костяшкам пальцев. — А это засчитаешь? — Рома, — стиснув зубы, произнесла я по слогам. — Люди же вокруг! Вон, фотографов сколько. Ходят туда-сюда. — А нам-то что? Пусть ходят. Мы им даже попозируем, если что. — Тут Женсовет ещё. Они вообще думают, что мой жених — Зорькин. Мне что, потом оправдываться за то, что я блудливая невеста? — Так скажи, что рассталась с ним. Люди же иногда расстаются. — Слушай, — возмутилась я, — опять у тебя всё проще простого! Может, ты им сам расскажешь, раз не можешь от меня отлипнуть? — А я что? Я расскажу, — тут же согласился Ромка. Дурак. — Ноу проблем, готовьте ваши девственные уши, сейчас у меня с ними будет секс. — Увидев мой укоризненный взгляд, Малиновский рассмеялся и обнял меня со спины. — Кать, расслабься. Слишком много вещей в этой жизни не стоит переживаний. Веришь? — Верю, — прислонилась я к его груди, стараясь расслабиться, — ещё бы к себе это применить. Меньше всего мне сейчас хочется оправдываться за свои поступки и желания. — И не оправдывайся. Оправдываются слабаки. Ничего плохого и аморального мы не делаем. Даже не целуемся! Кстати, зря… — Рома! — Всё-всё, молчу. — Мимо проходящий фотограф начал щёлкать нас, и Малиновский шепнул мне на ухо: — Улыбайся, Катюш. Прекрасный вечер, прекрасные мы. Сопротивляться я не стала. Улыбнулась и даже выбрала для себя наиболее удачный ракурс. В самом деле, какая разница? Ну, увидит Женсовет, ну, напечатают наше фото в журнале. Ну, увидит папа и расстреляет меня, а затем спустится на этаж ниже и Рому тоже расстреляет. Ну, не могу понять я, почему мне так волнительно и хорошо? Не виноватая я, люди — живу, как умею. Зато есть тепло чужих рук. — Я всё время думаю о том, что не по праву заняла место Воропаева, — поделилась я переживаниями. — Тю, — фыркнул Ромка, — его бы всё равно кто-то занял. Это как бы необходимость. Кто ещё кроме тебя? — Ну не знаю. Может, кто-то из членов семьи. Та же Кира. — Кира, думаю, и на своём месте неплохо себя чувствует. Да и вряд ли ей сейчас до этого. Человек со стороны — не сможет так быстро погрузиться в процесс. Кто там ещё? Вторая сестра Воропаева? Ты уверена, что это прекрасная идея? — Не очень. — Может быть, у Жданова есть ещё один лучший друг, который очень обиделся? — Да вроде бы нет. — Ну вот, мы перебрали всех. Всё равно осталась ты. Ещё вопросы? — Вопросов нет, — рассмеялась я. — Тогда ещё одно короткое апропо: отказаться от должности сейчас означало бы подвести компанию. Ты не то что должна была думать, ты не имела права отказаться. — Даже не нахожу, что тебе возразить. — Обращайся, моя балконная королева. Честно, если я научусь распутывать разные жизненные ситуации так же легко, как Малиновский, я стану самым счастливым человеком на планете. Подошёл взмыленный Андрей — видимо, уже наобщался с представителями богемной Москвы. — Катя, куда ты пропала, чёрт возьми? Роман, — Жданов кивнул Малиновскому в знак приветствия и пожал ему руку, — рад видеть. Спасибо за помощь во всём. И, ещё раз, тысячу извинений за необоснованные подозрения. — С кем не бывает, — легко ответил Рома, — в таких делах каждый может стать подозреваемым. Всё хорошо, а показ — просто бомба! Мои девочки сегодня просто пищат от восторга. — А мы в восторге от твоих девочек, — рассмеялся Андрей и добавил по секрету: — Конечно, в чисто визуальном смысле. — Нет, ну а как ещё? — всполошился Рома. — Только глазеть, и никаких рук. Уж нам-то с тобой, Андрей Палыч... Взгляд Жданова стал растерянным. Я — чуть не умерла. — А вы?.. Всё-таки вместе? — Ещё пока нет, — ответил Малиновский, явно наслаждаясь ситуацией. — Но кто знает? Всякое может случиться. — Рома, Рома, Рома, — тихой сиреной зашипела я, — ты что такое говоришь? Какое «ещё пока»? — А, — отмер Андрей, до невозможности вежливо улыбнувшись. — Что ж, если так, то тебе, Роман, очень повезёт. Хоть и не пристало так говорить про женщин, но с Катей — как за каменной стеной. Уж я-то знаю. — Я тоже имею представление. — Рома прижал холодеющую меня поближе к себе. — В любом случае, — Жданов прокашлялся, поправляя очки, — удачи вам. Кать, — посмотрел он на меня, — скоро наш выход с, прости господи, Женсоветом. Поторопись. Кивнув нам, Андрей снова растворился в толпе, а я возмущённо повернулась к Роме. — И что это за показательное выступление? Малиновский едва-едва не покатывался со смеху. — Даже и не знаю, Катюш. Даже и не знаю. По-моему кто-то на фоне стресса сменил очки. — Тебе показалось, — побледнела я. — Мне редко что-то кажется, — с уверенной улыбкой ответил Рома. — Это неважно сейчас! — упрямо замотала я головой. — Лучше скажи, что за фигню ты там нёс про нас? — Почему же сразу фигню? В жизни в самом деле случается всякое. — Но не с тобой. Ром, не с тобой. И не с нами. — Ты так в этом уверена? В глазах Малиновского промелькнул лихорадочный огонь. Мне стало втройне дурно и втройне прекрасно. По мне проехался каток и пробежало всё «Зималетто» по очереди — от Жданова до Потапкина. И последний ещё потоптался на мне впридачу. Но я при этом всё равно осталась жива. — Малиновский, давай сегодня без возгорания? — А я, Катя, с некоторых пор за это не отвечаю. По нему было видно, что он говорит правду. И, чёрт его возьми, как отследить момент, когда дружба начинает переходить во что-то большее? Этот момент, он вообще существует, или просто подсознание, наконец, перестаёт шифроваться? Как отследить то, что обычные, ничего не значащие прикосновения становятся всё значимее и обретают особый смысл? И, самое главное, что мне со всем этим делать? — Спасибо за честность, — машинально покивала я, чувствуя, что ещё немного, и огонь меня сожрёт. — Я… пойду. Мы потом поговорим. Оказавшись в мастерской, где уже переодевался Женсовет, я думала о том, что возгорание — штука сложная. Возможно, обычным огнетушителем не обойтись. Но меня быстро вернули в реальный мир. — Пончева, — рыкнул Андрей почти что как раньше, я даже оживилась. — Хватит трястись! Бедная Таня стояла в красивой синей тунике и чуть ли не плакала. Остальные девочки, впрочем, тоже смелостью не отличались. Да мне самой было охренеть как страшно, что уж тут. — Тань, — я тоже включилась в процесс, обняв её, — не переживай так, пожалуйста. Всего десять секунд на подиуме, зато сколько потом воспоминаний будет! Представляешь, как за тебя порадуется муж? — Ой, Катюш, — всхлипнула Пончева, — эти же десять секунд ещё пережить надо. — А ходить из нас никто не умеет, — посетовала Маша. — Выйдем, а люди смеяться как начнут! — Да уж, — мрачно сказала Шура, — этот позор даже кровью будет не смыть. — Катя! — устало сказал Андрей. — Сделайте с ними что-нибудь. Милко убежал болтать с гостями, а у меня уже все слова закончились. Чёртов балаган! — Девочки, — я по очереди обняла каждую, — Андрей Палыч тоже очень нервничает. И я тоже боюсь! Но иногда же нужно шагать навстречу страху? Что же, мы не сможем победить его? Шур, — обратилась я к Кривенцовой, — ты ведь с обидчиками всегда быстро разбираешься? — Ну ещё бы, — буркнула Шурочка. — Вот и представь, что ты сейчас выйдешь и зарядишь этому проклятому страху кулаком в глаз! Ну, метафорический глаз, конечно. Но ты же можешь? — Ну… в теории… Могу, конечно. — Тогда держи это в голове. — Я подошла к Маше и Амуре. — А представляете, каково будет Клочковой? Она же просто сдохнет от зависти! Завтра на месте встречи обсудим, а? Все засмеялись; Андрей закатил глаза. — Кто бы сомневался. Трудиться завтра точно никто не собирается. — Света, — переключилась я на Локтеву, — а представь, какое лицо у Захара будет? Он там, в зале, с Марьяной. Пусть он поймёт, наконец, что потерял! — А если я упаду? — чуть ли не разревелась она. — А если они оба будут смеяться надо мной? — Никаких «упаду»! — Я взяла Свету за руку. — Как ты сможешь упасть? У нас же унисекс, каблуков даже ни у кого нет! Быстро выброси эти мрачные мысли из головы. Пусть другие падают! — А и в самом деле, что это мы? — немного воспряла духом Тропинкина. — Девочки, мы же с вами и не такое преодолевали, правда ведь? Что мы, уродины какие-то, что ли? Или хуже других? — Нисколько не хуже! Шурочка уже находилась в состоянии боевой готовности, мысленно тренируя хук справа проклятому страху. Кудряшки Амуры волнительно прыгали. Таня перестала плакать и с открытым ртом внимала осмелевшей Машке. Ольга Вячеславовна — пожалуй, до конца оставалась единственным оплотом спокойствия в сегодняшнем хаосе. — Девочки, поверьте, — сказала она тихо, но весомо, — столько лет прожив, я сама волнуюсь так, что поджилки трясутся. Но могу вам точно сказать, что неважно, какие вы допускаете оплошности. Главная оплошность — вообще ничего не сделать. Неужели, если мы сейчас не выйдем, то не будем завтра об этом жалеть? — Да, — обрадовалась я поддержке. — Точно! Кажется, получилось. В девочках постепенно начала зарождаться уверенность. — А ведь мои карты обещали только хорошее, — вспомнила Амура. — Значит, мы должны справиться. — Главное, найти Пончика в толпе, — сказала Таня. — Тогда я точно буду спокойна! — А мне Федю, — ответила Маша. — И пусть только попробует быть не на месте. Убью гада! Мы все засмеялись и начали обниматься. Получилась такая большая куча-мала. Андрей, успокоившись и поняв, что ничего не пропало, тоже присоединился к нам. — Эх, девочки, — сказал он залихватски, — вы — наша главная сила! Разве есть где-то ещё такие красавицы? — Нигде нет! — Покажем им всем, а? — Покажем! — дружно заулюлюкал Женсовет. — Ещё как покажем! И мы показали. Страшно оказалось только в самый первый миг: а потом, когда тебя уже ослепляют многочисленные лампы и оглушает шум аплодисментов, ты не думаешь ни о чём. Просто — идёшь. Ты же не умер, значит, всё хорошо. Люди, вон, радуются. И ты, кажется, улыбаешься им. Прошла Маша, прошла Шура — даже кокетливо так прошли, сорвав свою порцию бурных оваций. Прошли остальные девочки. Прошла я, невольно (или специально) найдя взгляд Ромы среди сотни других взглядов. “Я в тебя верю”, — говорили его глаза, и на обратном пути мне было уже совсем спокойно. Прошла Ольга Вячеславовна, которую люди встретили по-особенному восторженно. Прошёл Андрей в простых футболке и джинсах, показывая тем самым свою близость к народу. Всё сосредоточилось в этом вечере, на который было брошено столько сил и нервов. Но, лично у меня было ощущение, что это стоило того. Судя по тому, как Андрей расцеловал всех нас после нашего общего триумфа, такое ощущение было не только у меня. ** Домой ехали на машине Малиновского. Рома вёл, я сидела рядом с ним, Коля пьяно разлёгся сзади. Бедного совсем развезло. Мне же было ужасно интересно узнать, чем закончилось его личное «Давай поженимся», и когда Зорькин начал что-то бормотать, я быстро навострила уши. — О-она необыкновенна-ая. Ик. — Кто необыкновенная? — уточнила я. — Вика? — К-к-к… иуя… ррр... После этих загадочных звуков Коля захрапел. Больше ничего узнать не удалось. Впрочем, о ком ещё мог бредить несчастный Зорькин? Надеюсь, он завтра сможет вспомнить хотя бы часть того, что было, и мне будет, что послушать. — Содержательно, — расхохотался Рома. — Месье Николя ЗорькИн, наш дорогой рыцарь печального образа, вступил в схватку с опасным противником, но, к сожалению, проиграл. Водка не щадит никого! Даже самых смелых и отважных. Хотя, конечно, сложно победить то, что может так гореть. Да, Кать? Я ничего не ответила, предпочитая спрятать свою улыбку, с которой у меня ничего не получалось поделать, в огромный, мягкий шарф. Да ну его!..