Глава 2.
24 сентября 2020 г. в 19:54
Ночь уже вступила в свои права, а потому небо покрыло черное одеяло, усыпанное миллионами звезд. Дворец спал, погруженный в яркие и необычные сновидения, являющие каждому обитателю то, что тот хотел бы увидеть, будучи необремененным житейскими заботами.
Жизнь на воле — та, о которой мечтал долгие столетия принц, была прекрасна: все боялись его и Золотой Армии, а потому скрывались, не пытаясь даже претендовать на то, что теперь по праву принадлежало волшебным созданиям.
Нуада, довольный работой своего бессмертного войска, стоял подле большого окна, выходившего в сад, в котором, как и во всем дворце, было тихо и спокойно, и смотрел вдаль, где горели огни высоких домов, ставших теперь прибежищем отнюдь не людей, но гоблинов, троллей, фей и других сказочных существ.
Король глубоко вдохнул свежий осенний воздух, наслаждаясь им и вспоминая, как еще каких-то несколько месяцев назад он был вынужден скрываться под землей, словно какой-то мелкий грызун, мерзкая крыса, недостойная того, чтобы попадаться на глаза людям, считавшим себя выше любого другого живого существа.
Лицемерные, алчные и жадные создания, для которых нет и никогда не было таких понятий, как «честь», «долг», и «мера». Они сами стали виновниками той участи, что их постигла; не будь людской род столь презрителен к другим, отличавшимся от них существам, не стремись он так рьяно к тому, чтобы владеть всем, без остатка, ничего этого бы не произошло.
Однако Нуада никогда и не сомневался в том, что, даже несмотря на сотни лет, прошедших с последней битвы людей и сказочных существ, ничего не изменилось в сердцах этих коварных созданий. Та же жадность, та же алчность и то же желание быть выше, чем кто-либо другой на всем свете — ничего не поменялось, все осталось прежним.
И как могла его сестра поверить в людей, более того, как могла она предать его и всех подобных себе ради того, чтобы человеческий род продолжал плодиться, населяя даже самые укромные уголки и отгоняя сказочных созданий все глубже в темноту подземелий и ущелий?
Нуала… Это имя вызвало в душе принца странную смесь ненависти, обиды и, что было хуже всего, безмерной тоски. Все эти месяцы он упорно избегал ее, даже мысли о ней вызывали в его душе настоящий каскад недобрых эмоций и чувств. Нуада стремился показать сестре, что теперь она — лишь тень, жалкий отблеск той сильной и прекрасной принцессы, которой была раньше.
Именно это и пытался внушить себе эльфийский король, когда очередная мысль о Нуале ненавязчиво, но ощутимо врывалась в его разум, заполняя собой все уголки подсознания. Эти моменты были Нуаде ненавистны до дрожи во всем теле: они заставляли его осознавать, насколько же он зависим от своей сестры и насколько сильна их связь.
Более того, эльфа приводила в бешенство мысль о том, что, даже не взирая на предательство Нуалы и ее мнимые чувства к этому мерзкому водоплавающему, он, Нуада, продолжал питать к ней болезненную привязанность, с каждым днем все сложнее и сложнее перенося разлуку с сестрой.
Это было глупо и по-юношески нелепо: переживать из-за отсутствия рядом того, к кому испытываешь чувства, и Нуада знал это, а потому одергивал себя каждый раз, стоило его мыслям хоть на минуту дольше задержаться на образе сестры.
Эльфийский король убеждал себя в том, что от былой любовной привязанности к принцессе ничего не осталось, что теперь им руководило только безумное желание обладать. Эта мысль успокаивала его, помогая поверить в то, что он смог избавиться от жалкого чувства влюбленности.
Теперь Нуада питал ненависть к самому слову «любовь», заставляющему любое существо глупеть и превращающего его в послушную тряпичную куклу. Однако, как бы не пытался эльф противостоять собственному сердцу, ему с каждым днем все с меньшей охотой хотелось отгонять мысли о предательнице-сестре. Даже эльфийские девы, которые в последние месяцы все чаще становились гостями в холодных и просторных покоях Нуады, уже не приносили ему былого наслаждения.
Всех их он непроизвольно сравнивал с Нуалой, и каждый раз убеждался в том, что его сестра прекраснее их, и не только внешне, но и внутренне: она была милее, изящнее, невиннее и чище. Все в ней было совершенно, именно это так притягивало Нуаду, заставляя его придаваться мечтам о том, как он будет брать ее, грубо и властно, на своем ложе, забыв о приличиях и церемониях, получая наивысшее наслаждение от вкушения запретного плода.
В голове эльфа тут же пронеслись сцены, в которых его дражайшая Нуала, извиваясь под ним, не могла сдержать сладострастных стонов, когда он сильнее и глубже проникал в неё, раскрывая свою душу настолько, чтобы она испытала всю гамму ощущений и эмоций, что ураганом проносилась внутри него, усиливая тем самым их обоюдное наслаждение.
Мысли о сокровенном заставили всего Нуаду пылать от жара, что растекался по каждой части стройного тела, кучно собираясь внизу живота, заставляя его сдерживать хриплые вздохи и жмуриться от болезненно-сладкого томления.
«Нет, так не может более продолжаться! Это невыносимо», — подумал эльф, пытаясь справиться с внезапно нахлынувшим возбуждением. Отойдя от окна, Нуада медленно подошел к постели, на которой спала обнаженная темноволосая эльфийка; ее полная и красивая грудь вздымалась в такт размеренному дыхание, а стройное тело, изящно и соблазнительно прикрытое лишь небольшой частью шелкового одеяла, не могло не приковать к себе мужского взгляда.
Однако сейчас Нуада лишь непроизвольно вздохнул, подумав о том, что, даже имея красивое тело с женственными и манящими изгибами, эта эльфийка, Селин, не могла тягаться с непорочной и чистой красотой его сестры. Наложница короля была страстной, гордой и необузданной, как морская стихия, Нуала же была подобна весне, с присущей ей мягкостью и нежностью красок и чистотой зарождавшейся новой жизни.
Именно поэтому Нуада, как бы не пытался бежать от собственных порочных мыслей, с каждым днем все сильнее желал владеть своей сестрой, ее телом и душой, каждой частичкой ее незапятнанной натуры.
Эльф втайне мечтал о том дне, когда Нуала, нарушив его приказ, осмелится явиться к нему, тем самым дав ему повод более не сдерживать рвущуюся наружу темную сущность и позволить себе то, чего он так желал много веков.
Однако шли дни, недели, месяцы, а его сестра так и не появлялась, со смирением и присущей ей гордостью исполняя наказ короля; и только из редких визитов слуг, следивших за состоянием принцессы, и по кровавым полумесяцам, что появлялись нередко на его ладонях, особенно в последние недели, он узнавал, что Нуала, как и он сам, внутренне страдает, оставаясь при этом почти безмятежной снаружи.
Это осознание не огорчало Нуаду, наоборот, эльф был рад тому, что она морально раздавлена, и даже неважно, что вовсе не он стал причиной ее душевных терзаний, а все те же несчастные и жалкие люди, о которых его сестра пеклась больше, нежели о собственном брате. Ему была приятна сама мысль о том, что Нуала сможет на себе испытать, каково это, быть брошенной и преданной самыми близкими, теми, кому ты доверял более всего.
Эти мысли помогали эльфу вновь и вновь вспоминать предательство, совершенное сестрой, и с новой силой наполняли его сердце ненавистью и презрением к Нуале.
«Нет, — подумал Нуада, — Более ты не потревожишь мой разум, дорогая сестрица. Я заставлю тебя мучиться от одиночества и боли, наполню твое сердце отчаянием, и когда пойму, что ты и телом, и душой принадлежишь только мне, и никому более, тогда только успокоюсь. Когда ты, Нуала, станешь моей. Когда поймешь, что мы с тобой — единое целое».
Внутренний монолог принес Нуаде необъяснимое наслаждение, которое заставили темные губы разойтись в лукавой и хищной усмешке, напоминавшей скорее оскал зверя, нежели улыбку благородного эльфа.
Но королю было все равно, ведь какое ему дело до того, как он выглядел в этот момент, если в скором времени ему предстояло начать осуществление собственного плана, обещавшего самую желанную и прекрасную награду — его сестру. И никто, и ничто не помешает ему совершить задуманное: ни отец, ни королевские запреты и порицание свиты, ни собственная благочестивая сестра.