***
Выслушав историю господина Ши, Лань Ванцзи согласился с тем, что, хотя беда, постигшая семейство Ши, казалась незначительной, вся ситуация в целом представала довольно деликатной. Поскольку была напрямую связана с темным заклинательством. Когда господин Ши впервые вскользь упомянул об этом, то украдкой взглянул на Лань Ванцзи, не иначе, стараясь понять, не разгневался ли уважаемый заклинатель. Но Лань Ванцзи при мысли о Темном Пути, которому следовал Вэй Ин, испытывал только грусть. Теперь он знал: пусть Темный Путь и наносит непоправимый вред душе и телу, можно, обращаясь к нему, оставаться хорошим человеком, если не в глазах окружающих, то по своей сути. И Лань Ванцзи больше не собирался уподобляться большинству и осуждать, не разобравшись. Поэтому легким кивком он попросил господина Ши продолжать. — Семья этого недостойного небогата, но богобоязненна. Только мой танди[2] Ши Юшэн сбился с истинного пути, вздумал последовать порочному примеру Старейшины Илина, но поверьте, Ханьгуан-цзюнь, он никому не причинял вреда! Делал на заказ талисманы — самые простые, огонь там в печи зажигать, постиранное белье в дождь высушить… Чтобы мертвецов там поднимать, могилы тревожить — ни-ни!.. Лань Ванцзи посмотрел на него. Он просто смотрел, но господин Ши через мгновение отвел взгляд и понуро пожал плечами. — Ну, один раз было, честно говоря. Заболел этот недостойный в тот год сильно, с постели встать не мог, а время приспело урожай собирать. Сыновья еще малы были, отец — стар, а на батраков не было средств. Пропал бы урожай, если бы не Шэн-ди. Поднял он — ночью, по-тихому — с кладбища трех мертвецов, перед могилами которых уже много лет не воскуряли благовоний, и привел тайком в усадьбу. Работники они были — загляденье, пить-есть не просят, в теньке, едва хозяин глаза отвел, не лежат, знай себе работают. Быстро весь рис собрали… Под тяжелым взглядом Лань Ванцзи господин Ши вжал голову в плечи. — Этот недостойный знает, что грех мы совершили перед небесами и предками, и Шэн-ди, и я, что его не отговорил. Не мог вынести, что у детей животы от голода будет пучить, а жене придется по богатым родственникам побираться… — Что сделали с мертвыми? — спросил Лань Ванцзи, и господин Ши торопливо ответил: — Похоронили наново и подношения принесли, и поминальные таблички новые сделали, все честь по чести, никакого урона тем покойникам не было. А Шэн-ди после того месяц болел, все ж таки не Старейшина Илина, сил маловато будет… — Темный Путь разрушает тело и душу, — прошептал Лань Ванцзи, больше про себя, но господин Ши принял на свой счет и истово закивал, соглашаясь: — Вот почему никогда больше доныне этот недостойный не просил Шэн-ди о помощи в таких делах… — Что же случилось ныне? Господин Ши тяжко вздохнул, не решаясь говорить дальше. Но постепенно, слово за слово, его язык развязался, и история о родственнике — темном заклинателе обрела продолжение. Уважаемый отец господина Ши решил под конец своей жизни совершить паломничество к статуе Будды, что была воздвигнута у подножия Летающей горы, которая, как говорили в народе, когда-то прилетела из Индии. До горы той был месяц пути, а старый господин Ши был уже в том возрасте, когда каждый день может стать последним — до горы-то он дошел, а вот обратно уже не вернулся. — Вы же понимаете, Ханьгуан-цзюнь, — как я мог допустить, чтобы отец был похоронен вдали от родного дома, пусть даже и при почитаемом храме? А денег, чтобы доставить его тело с почестями домой, у меня не было и нет. Вот и пришлось снова обращаться к Шэн-ди, чтобы он применил свое искусство… Как понял Лань Ванцзи из дальнейшего рассказа, господин Ши имел смутное представление о том, как именно его танди собирался возвращать тело. — Если бы я только знал, я никогда не позволил бы ему, клянусь вам! Но к тому моменту, когда старый господин Ши, поднятый из мертвых, сам допрыгал до своей деревни, отговаривать Ши Юшэна от использования Темного Пути было уже поздно. Представив, какой переполох подобное явление вызвало в семье господина Ши, Лань Ванцзи лишь покачал головой. — Так с какой именно просьбой вы обращались к моему брату? Господин Ши виновато опустил глаза и повел плечами: — Поднять-то Шэн-ди батюшку поднял, а вот вновь упокоить у него не вышло. Сил не хватило или знаний, или чего еще, не очень-то я в этом смыслю. А батюшка, он… ничего не соображает, только прыгает. Пришлось в сарае запереть, чтобы соседи не сбежались. Да только долго его там не продержишь… Вот и решил я отправиться в Облачные Глубины умолять заклинателей помочь беде… — А почему не в Пристань Лотоса? Она ближе. — Так из-за Шэн-ди, — господин Ши словно был уверен, что это достаточное объяснение, и захлопал глазами, когда Лань Ванцзи произнес: — Не понимаю. — Он же следует Темному Пути… Уважаемый Ханьгуан-цзюнь ведь знает, как Саньду Шэншоу поступает с такими… Лань Ванцзи не знал, но узнал достаточно скоро — за те три года, что он провел в затворе, мир не стоял на месте. — …Он хватает всех темных заклинателей, каких только может найти, даже по одному подозрению, — все ищет того, в ком могла воплотиться душа Старейшины Илина, — а выпускает их избитыми и искалеченными, если и вовсе выпускает… Лань Ванцзи даже не слишком удивился. Если он за три года не смог забыть, если его любовь к Вэй Ину стала только сильнее, так что брат однажды назвал это одержимостью, если он ждал и надеялся вопреки всему, почему бы и Цзян Ваньиню не быть таким же одержимым. Только не любовью, а ненавистью. — Я помогу вам.***
В тот раз Ханьгуан-цзюнь впервые на моей памяти покинул Облачные Глубины — ненадолго, всего на несколько дней, но я хорошо помню это, потому что очень по нему скучал, несмотря на то, что Цзэу-цзюнь не оставлял меня без внимания. Однажды он даже дал подержать свою Лебин. Правда, когда я вздумал извлечь из нее звуки, то оказалось, что держал я ее неправильно. Как раз тогда, когда Цзэу-цзюнь усадил меня рядом с собой в ханьши и мягким голосом начал объяснять разницу между сяо и дицзы, вернулся Ханьгуан-цзюнь, и я стал невольным свидетелем их разговора. — Ты отбыл, никого ни о чем не предупредив, — в голосе Цзэу-цзюня был слышен легкий укор и сильное беспокойство. Ханьгуан-цзюнь почтительно поклонился и сел, аккуратно подоткнув одежды. — Ванцзи просит прощения. Но затвор был окончен и наказание снято, что означает возможность отлучаться без предварительного оповещения главы клана и старейшин. — Ты знаешь, что я не об этом. Конечно, ты волен располагать собой по своему усмотрению. Но я не только глава клана, но и твой брат, и я беспокоюсь о тебе. За последние три года многое изменилось, ты мог попасть в неприятности просто по незнанию… — Ванцзи был в деревне Ши как частное лицо. У клана не будет из-за этого неприятностей. — Опять ты понимаешь меня превратно, — Цзэу-цзюнь покачал головой. — Тебе не нужно было так торопиться. В конце концов, это был обычный ходячий мертвец, его мог бы упокоить любой адепт Юньмэн Цзян… — И этот адепт все рассказал бы своему главе. Какая судьба ждала бы тогда всех этих людей? Я почти не понимал смысл разговора, но на моей памяти это был первый раз, когда Ханьгуан-цзюнь спорил с братом, и я изо всех сил пытался понять, почему. — Так, значит, ты отправился туда в одиночку, чтобы защитить их от наказания за использование Темного Пути? — Тон Цзэу-цзюня стал резче, видимо, он тоже не мог понять, как случилось, что младший брат с ним не согласен. — То, что сделал этот… Ши Юшэн — немыслимая непочтительность, а его старший родич в этом ему потворствовал. Ты считаешь, они нуждались в защите? — Они нуждались в деньгах. — Не могу представить себе такой нужды, которая вынудила бы меня обойтись с телом отца так, как эти люди, — Цзэу-цзюнь, кажется, начинал сердиться по-настоящему. Такого я тоже никогда не видел и потому смотрел во все глаза. — А тебя? Ханьгуан-цзюнь покачал головой. — Ванцзи никогда не был в такой нужде. Не может судить. — Так можно оправдать любого преступника! — Цзэу-цзюнь поднялся, разгневанный. Ханьгуан-цзюнь встал следом. — Ванцзи сожалеет, что своим поступком доставил брату огорчение. Но Ши Юшэн и его тансюн[3] — не преступники и чтят своих предков. Они оба были в ужасе от того, что совершили. Я взял с них обоих слово, что Ши Юшэн никогда больше не будет поднимать мертвых, а если когда-нибудь они его нарушат, пусть больше не ищут помощи и защиты от главы Цзян. Но не думаю, что они его нарушат. Братья обменялись взглядами, и что-то проскользнуло между ними, отчего лицо Цзэу-цзюня смягчилось. — Любой заслуживает шанса на исправление? Что ж, я тебя понимаю. Ханьгуан-цзюнь поклонился. — Благодарю брата за доверие. И за то, что присмотрел за А-Юанем, — он взял меня за руку, помогая подняться. Всю дорогу до цзинши меня переполняли вопросы. Я сдерживал любопытство, что было не так легко для маленького ребенка, но Ханьгуан-цзюнь был совсем не тем человеком, которого можно было бы засыпать вопросами. Тем не менее после того, как он проверил домашние задания, которые я должен был сделать за эти дни, он сказал: — Хочешь что-то спросить — спрашивай. Я замялся, не зная, какие подобрать слова, но потом все же выпалил: — Ханьгуан-цзюнь, те люди, которым вы помогли, все говорят, что они плохие. Зачем вы помогли им? Он обхватил меня за плечи и спросил, глядя в глаза: — Легко отличить орхидею от полыни[4]. Но как отличить хорошее от дурного? Я открыл рот… потом закрыл его и задумался. — Ну, наверное… Хороший — тот, кто слушается старших, соблюдает правила, делает добрые дела, никого не обижает… — А если для того, чтобы совершить хороший поступок, надо кого-то обидеть? — Как это?.. — я захлопал ресницами. На миг его взгляд подернулся дымкой, будто он видел что-то или кого-то, кого здесь не было. — Если человек, чтобы спасти кого-то, вынужден был кого-то другого убить — он хороший или плохой?.. Я попытался представить такую ситуацию и не смог — она слишком выходила за рамки моего детского мира. Хотя что-то при этом шевельнулось в самой глубине памяти, кольнуло резким звуком флейты, совсем не похожей на сяо Цзэу-цзюня… — Не знаю, — прошептал я. Но, к моему огромному удивлению, Ханьгуан-цзюнь на это только кивнул и произнес: — И я не знаю. Поэтому не берусь судить о скакуне по рисунку[5]. И еще — лучше помочь виноватому, чем оставить правого в беде. Я явственно расслышал в этих словах грусть — она всегда таилась в его голосе, но в тот момент звучала намного сильнее. Я только кивнул, не зная, что ответить и не понимая и половины им сказанного. Той ночью мне почему-то приснилась черная флейта со свисающей красной кисточкой. Кто на ней играл, я не видел, я тянулся потрогать кисточку, но никак не мог ее достать… Случай с господином Ши, как я догадывался, замяли. Глава Цзян, судя по всему, так и не узнал об этой истории или же предпочел никак не реагировать. Старейшины клана Лань не выразили Ханьгуан-цзюню ни осуждения, ни одобрения, — все, кажется, предпочли сделать вид, что ничего и не было. На этом все могло бы закончиться — но прошло совсем немного времени, и к Ханьгуан-цзюню снова обратились за помощью.