Перевертыши

      На самом деле, для кутежей эта ночь подходила мало. Патрули Монетной Стражи были повсюду: не раз и не два Фабьенн и Визас видели, как солдаты заворачивали бредущих домой гуляк, невзирая на их возмущенные вопли и протесты. Все ведущие к площади д`Орсеев улицы были перекрыты. Чьи-то тени мелькали на задних дворах, и Фабьенн могла поклясться, что вооруженная охрана возле дверей особняков была выставлена отнюдь не их владельцами. Монетная Стража не просто следила за порядком в городе: определенно, она устанавливала свой.       Измена. Мятеж. Смена власти. Каждое из этих слов оседало в желудке Фабьенн каменной тяжестью, словно плохо прожеванный кусок айвы. Пока что одежда навтов спасала их с Визасом от неприятностей, но приблизиться к площади им тоже не давали. Отчаявшись, они забрались на чердак недостроенного дома и оттуда высматривали дворец: темные окна, темный парк, тревожно мерцающие огоньки фонарей возле ограды — там, куда стекались наемники Монетной Стражи.       — Если они не убили наместницу, то наверняка взяли ее под стражу, — прошептал Визас. — Надо уходить, пока то же самое не случилось и с тобой.       — Да, но там все документы... господин де Курсийон... вся моя жизнь, — внезапно почувствовав дурноту, Фабьенн прижала тыльную сторону ладони к губам. — Куда я вообще могу пойти?       — Сначала в порт, со мной, потом... Сан-Матеус, Хикмет?       — Их тоже охраняет Монетная Стража.       — В деревню Сиоры?       — Там меня будут искать в первую очередь, если Дитер уже не проговорился, — она покачала головой, не сводя с дворца взгляда. — Нет, мне надо вернуться, пока никто не ждет, что я там появлюсь. Хотя бы забрать то, что еще можно спасти, иначе Серена не просто потеряет колонию: боюсь представить, чтó может попасть в руки Монетной Стражи.       — И ты просто постучишь в ворота и попросишь тебя пропустить?       — Нет, я попробую постучать в двери епископа Петруса, — Фабьенн кивнула на обманчиво скромное здание телемской миссии, одним фасадом выходившее на площадь. — Он будет не лишним, если я попробую воспользоваться запасным ключом.       Обратная дорога оказалась еще более мучительной, чем путь наверх, однако Фабьенн не раз возблагодарила Озаренного и строителей города за стремление придать Новой Серене максимальное сходство с метрополией, застроив кварталы так тесно, как только было возможно, и превратив пространство между домами в мешанину прихотливо разграниченных заборчиками участков, где сохло белье и спали куры, крошечных садиков и хозяйственных построек, между которыми едва можно было протиснуться с равным шансом зайти в тупик или обнаружить себя на противоположном конце города. В лучшие дни Фабьенн любила здесь бродить, наслаждаясь неожиданными открытиями: огромным кустом бордовых роз, цветущим рядом с мусорной кучей, или статуей святого Люциуса в стенной нише, сейчас же, обдирая руки о занозистое дерево и чудом избегая гвоздей, карабкалась и протискивалась к заднему двору миссии. Визас, по крайней мере, уже ничего не говорил — возможно, не хотел спорить с сумасшедшей.       На каменных ступенях крыльца за красноватым стеклом фонаря Монетной Стражи тревожно билось пламя, но двое солдат, очевидно, скучая, несли не слишком бдительный дозор возле дверей; один так и вовсе попыхивал трубочкой. В самом здании тоже не слышалось тревожных или злых криков, за стеклами не метались тени. Да и теплый желтый свет лился только из двух окон на верхнем этаже — в гостиной, не в кабинете епископа.       — Я отвлеку их на себя, — прошептала Фабьенн, не отводя глаз от привалившегося к дверному косяку стражника.       Визас кивнул, быстро коснулся ее плеча и скрылся в темноте. Фабьенн тихо вздохнула. Она ненавидела то, что придется делать сейчас, — и то, что это будет только началом. «Сражайся с честью!» было любимой присказкой Курта, но как же редко это удавалось сделать в жизни!       Была еще одна причина, по которой Фабьенн хотелось отослать Визаса: ей не хотелось видеть выражение его лица в тот момент, когда она начнет отвлекать. Фабьенн замяукала — басовито, словно старый кот, ветеран многих сражений. Стражники без интереса подняли головы. Она мяукнула снова, уже с подвывом, и пригнулась, уклоняясь от пущенного в ее сторону обломка черепицы.       Теперь Фабьенн изображала настоящее побоище: коты вопили душераздирающе, готовые растерзать каждого на своем пути. Куривший стражник вяло ругнулся. По-прежнему посасывая трубку, он наклонился, отыскивая снаряд поувесистей, и вразвалку двинулся к забору, высматривая наглых котов.       Фабьенн завопила еще громче, еще пронзительней — и, дождавшись, пока стражник приблизится на расстояние броска, метнула гранату ему под ноги. Глиняная оболочка разлетелась на куски; все еще не чувствуя опасности, стражник посмотрел вниз и захрипел, вдохнув едкие пары.       Его напарник разом выпрямился, открыл рот, но вместо слов оттуда вырвался булькающий хрип. Фабьенн не стала смотреть, что сделал с ним Визас: концентрации газа было недостаточно, чтобы убить второго стражника, поэтому она рубанула его по затылку сомкнутыми в замок руками, а затем до верности добавила рукоятью пистолета, пока он не затих окончательно.       Снова Фабьенн замерла, мучительно вслушиваясь в ночь, но суматоха не поднялась, а Визас, обтерев лезвие кортика об одежду стражника, поднял над головой что-то — кажется, ключ. Она не смогла сдержать облегченного вздоха — по крайней мере, можно было не обыскивать еще теплое тело; список грехов, в которых ей придется покаяться на ближайшей исповеди, и так достаточно велик.       Ключ повернулся в замке совершенно бесшумно, и дверные петли тоже не скрипнули, — можно было представить, как телемцы, столь заботящиеся о благости, смазывают его собственным елеем. И тут же оказалось, что миссия вовсе не так безлюдна, какой казалась: две горничные в скромных серых платьицах испуганно отпрянули от темных окон, после чего сделали книксен «мадам посланнице».       — Я хотела бы видеть его преосвященство, — тем же светским тоном произнесла Фабьенн, вытирая со лба холодный пот. — Полагаю, он у себя?       Горничная вновь сделала книксен и повела их с Визасом наверх, в столь знакомую Фабьенн «интимную» гостиную. Фабьенн поймала себя на том, что ее начинает трясти от смеха: ей вдруг представилось, что Петрус сидит на любимом плюшевом диване в каком-нибудь домашнем халате и смакует красное вино над трупами собственноручно убитых наемников, — настолько спокойными казались даже слуги в окружавшем их безумии: запертые на замок, под надзором Монетной Стражи.       Но трупов в гостиной не оказалось, равно как и халата на Петрусе: в полном епископском облачении, несмотря на поздний час, он сидел за маленьким столиком возле камина и, действительно, крошечными глоточками попивал вино, просматривая и бросая в огонь какие-то бумаги. На его лице не отразилось ни малейшего удивления при виде растрепанной и грязной Фабьенн в матросском бушлате; хотя, возможно, взгляд чуть дольше положенного задержался на лице неуклюже отступившего в тень Визаса.       — Ах, дочь моя, приятно видеть, что даже в столь поздний час вы спешите за советом и наставлением к духовному отцу, — произнес Петрус обычным своим приятным глубоким голосом и протянул для поцелуя руку.       Фабьенн прижалась губами к епископскому кольцу, чувствуя, что привычное покалывание светлой магии само по себе успокаивает ее, и ненадолго задержала в своих холеные длинные пальцы.       — А можно мне без этого обойтись? — с отчаянием в голосе пробормотал Визас. — Я... я.. рад встрече и все такое, и не хочу быть невежливым, но...       — Но чтите языческие традиции навтов, юноша, — снисходительно кивнул Петрус. — Что ж, я не считаю, что обращение в истинную веру должно быть насильным, каждый сам находит свой путь под лучи Озаренного...       Не прекращая говорить, он разглядывал Визаса с задумчивым любопытством, и Фабьенн с тревогой припомнила, что Петрус был при дворе князя около двадцати лет назад. Сама она не видела большого сходства Визаса с портретами дяди в молодости — только светлые волосы да, может быть, форма лица, — но ей ли было не знать, как мало портреты могут иметь общего с живыми людьми?       — Боюсь, сейчас не время для философских разговоров, ваше преосвященство, — вмешалась она торопливо, — хоть вы и считаете, что для беседы об Озаренном нет неправильного времени. Вам известно, что происходит в городе?       — Знаю ли я, что моя же собственная охрана поместила меня под домашний арест, пригрозив смертью в случае, если я, позвольте привести их слова в оригинале, «буду рыпаться», в то время как генерал Торстен объявил себя правителем Тир-Фради? — Петрус сделал последний глоток вина и с видимым сожалением отставил опустевший бокал в сторону. — Да, пожалуй, мне это известно.       Фабьенн смешалась под его лукавым и до странности безмятежным взглядом. Разумеется, он понимал, что произошло, — и наверняка намеревался выйти из опасной ситуации с куда меньшим риском и возможными потерями, чем могла предложить она.       — Значит, нет нужды объяснять, в какой опасности мы все, ваше преосвященство, если против нас обернулись наши же войска. Я говорю «наши», потому что кто может поручиться, что подобное не происходит или не произойдет вскоре в Сан-Матеусе? Возможно, сейчас бунтовщики не намереваются лишать жизни вас или меня, но лучшее, что нас ждет, это участь заложников, если они вздумают договариваться с правителями Гакана. А может быть, решат, что континент слишком далеко, чтобы считать его угрозой, и мы станем только досадными помехами.       Петрус опустил подбородок на изящно переплетенные пальцы.       — И что же вы предлагаете, дочь моя?       — Забрать из дворца всех и все, что может нам помочь. Выбраться из Новой Серены, прежде чем она окончательно станет ловушкой. Искать союзников. Сражаться. Ваша магия сильна, как и ваша вера — и то, и другое не будет лишним сейчас.       Петрус мягко рассмеялся, и этот звук резанул по напряженным нервам Фабьенн. Она вдруг взглянула на себя его глазами: ряженая, перепачканная в грязи, лишенная всякой власти и поддержки, кроме любовника-навта, но требующая от него рисковать собой, чтобы защитить интересы чужого государства? Возможно, она переоценила его кажущуюся слабость к ней — в делах дипломатии и притворства епископ был искушен куда больше.       И все же смех не стал издевательским. Петрус откинулся на спинку стула.       — Порой вы так напоминаете свою мать этой простодушной непосредственностью... — Он резко оборвал фразу. — Могу ли я отказать вам, эмиссар де Сарде, после того, как вы убили моих сторожей и ворвались в мой дом, лишив меня всякой возможности оправдаться перед нынешними хозяевами Новой Серены? Тем более, я не уверен, что мне так уж хотелось это сделать. Дадите мне пару минут на сборы? Только собрать то, что следовало бы унести, — Петрус указал на бумаги.       Фабьенн кивнула и отступила к дверям. Визас неуверенно тронул ее за руку.       — Так все-таки что ты собираешься делать? Я понимаю, епископ владеет мощным колдовством, или как там они это называют, но он только один человек, а против нас — целая армия.       — То же, что делаю все это время, — Фабьенн подтянула повыше воротник бушлата. — Постараюсь не попасться им на глаза.