Перевертыши

      В Новой Серене не только «Счастливая монета» напоминала крысиную нору: едва ли не с большим тщанием потайные ходы были прорыты под дворцом наместника. Когда Фабьенн только прибыла в город, госпожа де Моранж с едва ли не извиняющейся улыбкой продемонстрировала некоторые из них. «Когда-то мы боялись, что островитяне нападут на колонию или попытаются отрезать нас от источника пресной воды, но это соседство оказалось куда спокойнее, чем некоторые иные», — объяснила она. Один из ходов заканчивался недалеко от телемской миссии, в крошечной, зажатой между высокими домами часовне, где лишь полдесятка огарков коптили на голой алтарной плите. Фабьенн нажала на неприметный рычажок в стене, и задняя стенка алтаря бесшумно отъехала в сторону. Пахнуло тяжелым духом заброшенного подвала.       — Как думаете, там водятся крысы? — подбирая полы облачения, поинтересовался Петрус таким тоном, словно лишь это имело сейчас значение.       — Хорошо бы, — отозвался Визас. — Вы с эмиссаром сможете обратить их в наших союзников по дороге: сейчас ни один хвост не будет лишним.       Петрус улыбнулся в усы.       — Похоже, вы не слишком верите в успех благородного замысла госпожи де Сарде, юноша, и все же идете за ней. Приятно видеть столь... бескорыстную верность.       Фабьенн поспешно спустила ноги в темноту и прыгнула: ей вовсе не хотелось, чтобы епископ заметил, как горят ее щеки. Она уже давно не рассказывала про Визаса своему духовному отцу, чтобы не пришлось рассказывать и о Константине, и мягкие намеки Петруса царапали, точно власяница. Нет, он не упустит возможности выяснить, почему невинное прегрешение госпожи де Сарде вдруг больше не поднимается на исповеди.       — А я не говорил, что я очень умный, — проворчал Визас, спрыгивая следом.       У них по-прежнему был с собой фонарь Монетной Стражи с красноватыми стеклами; когда Фабьенн зажгла внутри свечу, на стены легли довольно зловещие отблески. Ходы были старыми, прорытыми еще до колонистов, и некогда их стены украшали бесчисленные рисунки. Чересчур бдительный епископ Новой Серены приказал их затереть, но кое-где еще виднелись то сплетения древесных ветвей, то стилизованные фигурки.       Визас, заинтересовавшись, задержался рядом с одной из них.       — Это рисунки островитян? — Он разглядывал полустертое изображение чего-то, что выглядело вполне как человек, если не обращать внимания на ветвистые рога и крылья за спиной.       — Такие же есть в развалинах рядом с Ведрайсом, — Фабьенн потянула его за собой. — Сиора говорит, они принадлежали народу из-за моря — чужому, враждебному.       — Занятно: похоже, пришельцы были помешаны на деревьях ничуть не меньше местных.       — Неудобно прерывать чужую беседу, — вмешался Петрус, — но куда, собственно, мы должны прийти, дочь моя?       — К винным подвалам. Монетная Стража окружила дворец, так что, думаю, внутри ее немного: тем, кто внутри, уйти некуда, а соблазн мародерства для солдат может оказаться слишком силен, вряд ли Торстену это нужно. Рядом находится архив, а потом из кухни мы можем незаметно подняться на чердак...       — Архив в подвале?! — В голосе епископа прозвучал такой ужас, словно она призналась ему в немыслимом святотатстве.       — Что ж, воздух здесь довольно сухой... — Фабьенн почувствовала себя так неловко, как будто сама выбирала столь странное место для хранилища.       — На месте Торстена я бы первым делом выставил усиленную охрану именно у винного погреба, — заметил Визас. — Победу без единого выстрела наверняка захочется отпраздновать. А вообще, ты... вы уверены, госпожа эмиссар, что Монетная Стража не знает об этих ходах? Похоже, вы привыкли во всем на нее полагаться.       — Только если солдаты выбили эту информацию из госпожи де Моранж. Есть вещи, которых не сообщают... — Фабьенн замялась, подбирая слово, — ...обслуге.       Она была уверена, что Визас за ее спиной насмешливо закатил глаза, но, во всяком случае, ситуация не располагала к разглагольствованиям о преимуществах вольницы навтов над прогнившими -кратиями континента. Они молча шли по коридору, где не было крыс, равно как и намека на что-нибудь живое в спертом неподвижном воздухе, пока не остановились перед очередным люком в потолке.       — Вот мы и во дворце, — невольно понизив голос, пробормотала Фабьенн.       Петрус задул свечу в фонаре, и в полной темноте Фабьенн нажала на очередной рычажок. Только по слабому колебанию воздуха чувствовалось, как отъезжает в сторону очередная плита. Ненадолго они замерли, прислушиваясь, но сверху не донеслось ни звука. Очень медленно, замирая от каждого скрипа лестницы, Фабьенн забралась наверх.       Как она и надеялась, подвал был пуст. Под аркой, выводившей к лестнице, лежал косой клин света, слышались голоса, но переговаривались, может быть, двое или трое. Что ж, Торстен мог действительно не опасаться подвоха: наибольшую угрозу во дворце могли представлять только его солдаты; оставшихся без защиты обитателей запереть внутри было легче, чем посадить в лукошко выводок цыплят.       Скрипнув зубами, Фабьенн направилась пока в противоположную сторону, мысленно составляя дяде письмо с предложением набирать хотя бы личную стражу из уроженцев Серены. У дверей архива она помедлила, не зная, как деликатно намекнуть Петрусу, что далее его общество будет нежелательным, но он все понял сам и удержал готового шагнуть следом Визаса.       В архиве, к счастью, ничего не изменилось за время ее отсутствия; Фабьенн пробежалась пальцами по ярлыкам, отыскивая копии договоров и соглашений. Сейчас, возможно, они не представляли никакой ценности на бунтующем острове, но что-то подсказывало ей, что если — когда — ситуация разрешится, правители Сан-Матеуса и Хикмета постараются многое переиграть в свою пользу, ссылаясь на порчу документов.       Ее внимание привлек пухлый конверт, подписанный рукой де Моранж: «К истории Тир-Фради» и запечатанный сургучной печатью. Увидев дату на ней, Фабьенн удивленно приподняла брови: похоже, наместница рассчитывала, что конверт будут хранить нераспечатанным еще сотню лет. Что ж, если там были какие-то важные изыскания по истории острова, их тоже стоило сохранить; после недолгого раздумья Фабьенн сунула его за пазуху.       Тяжелое чувство, что она спасает жалкие ошметки навсегда изменившейся жизни, не оставляло, однако усилием воли Фабьенн отогнала от себя это мысль. Теперь следовало заняться наемниками.       Ей нравилось, что епископу не нужно было ничего объяснять: как и она, он предпочитал не оставлять за собой трупов, особенно когда те могли привлечь ненужное внимание.       Бесшумно ступая, они приблизились к арке. Отблески света и голоса, все еще неразборчивые, доносились сверху — стражники предпочли коротать время на кухне. На мгновение Фабьенн пожалела, что нельзя задержаться здесь подольше, послушать разговоры: кто знает, о чем могли разболтать разомлевшие в тепле, опьяненные легким успехом солдаты?       Петрус замер возле подножия лестницы. Выражение его лица, всегда нарочито любезное, изменилось, будто он вел разговор с кем-то незримым. Фабьенн могла видеть в нем лукавого интригана, жадно стремящегося к мантии кардинала, но сила его веры была несомненна. Епископское кольцо засветилось, потом потемнело. Тени заклубились вокруг неподвижной фигуры, потом стремительно вознеслись вверх, ледяным ветром обжигая щеки и губы. В одно мгновение голоса на кухне смолкли.       Крупные, как горошины, капли пота выступили на лбу Петруса, — единственное доказательство усилий, которых потребовала от него магия, — но тут же он промокнул их шелковым платком.       Даже Фабьенн, не впервые видевшей магию Петруса в деле, было жутковато смотреть на живые статуи с подернутыми серой пеленой глазами. Один охранник не донес до рта нож с наколотым куском колбасы, другой наклонился над столом, третий замер с поднятой ногой, так и не сделав шаг. Но, к сожалению, действие заклятия было недолгим: Фабьенн с Визасом едва успели забраться наверх по чердачной лестнице и втащить за собой Петруса, прежде чем внизу послышался грохот, а затем взрыв смеха — похоже, один из стражников не удержал равновесия.       Фабьенн про себя вознесла короткую молитву Озаренному — пока что Он не оставлял их своей милостью.       В комнатах слуг не было ни души, и почему-то именно здесь, на чердаке, здание дворца казалось одновременно жутким и непрочным. Ветер свистел в коридорах, бился в окна, изломанные тени тянулись по стенам, и Фабьенн никак не могла перестать думать о рисунках в тоннелях: людях, деревьях и чудовищах — или всех одновременно. Она оказалась бесконечно далеко от дома, на острове, который вовсе не был благословенной землей, лишенной забот и тревог, и едва могла помочь самой себе, не то что людям, которые от нее зависели. Фабьенн могла только надеяться, что слугам не причинили вреда, только заперли в другом месте. Всюду она видела брошенные вещи, опрокинутые стулья, недоеденную снедь, а однажды и темную густую лужу, от вида которой сердце подпрыгнуло и забилось быстрее, но Петрус быстро успокоил, что здесь смертью храбрых пал только кувшин черного вина, — тайно нацеженного, скорее всего, в господском подвале.       Епископ по-прежнему выглядел так, словно наслаждается самым увлекательным приключением в своей жизни, и Фабьенн не удержалась от тихого вопроса:       — Кажется, вы готовились к такому повороту событий? Даже не похоже, что вы удивлены.       Определенно, у Петруса была одна удивительная способность, никак не связанная с магией, — улыбаться вслух. Фабьенн могла почувствовать, даже не глядя на него, как улыбка поднимает кончики мягких усов.       — Вспомните, за чем мы все явились на Тир-Фради, дочь моя: за новыми удивительными возможностями. С чего бы генералу Торстену желать иного? Уверен, их желает даже ваш юный навтский друг...       Довольно неизящно Фабьенн попыталась обойти опасную тему:       — Почему же вы не предупредили нас о своих опасениях?       — Я разве говорил про «опасения»? Мой сан обязывает меня видеть в людях лучшее, а мой опыт — помнить о несовершенстве человеческой природы. Вам ведь кажется, что я не тревожусь о том, что происходит в Сан-Матеусе...       — Я тоже не говорила, что именно мне кажется, ваше преосвященство.       Петрус вдруг остановился.       — Меня удручает мысль о возможной судьбе моих братьев и сестер по вере, но я слишком хорошо знаю мать Корнелию. Она из тех, кто всегда схватит за лезвие даже наставленный на нее нож, — ведь тогда его можно метнуть в противника. Никогда не забывайте о возможностях новых земель, дочь моя, как не забыл о них генерал Торстен. Порой, когда мы утверждаем, что не в силах улучшить свое положение, то просто боимся протянуть руку и взять шанс, который кажется нам безумным.       Визас откровенно прислушивался к их разговору. Его губы шевельнулись, точно он собирался что-то спросить, но тут же передумал, отвернулся. Фабьенн вновь невольно представился ее выдуманный Константин д`Орсей: что если бы в другом мире, в другой жизни они точно так же крались бы по опустевшему дворцу, вздрагивая от каждого шороха? Но нет, едва ли. Дядя никогда бы не отпустил на Тир-Фради своего наследника даже в разгар эпидемии малихора.       Наконец они оказались в комнатке камеристки госпожи де Моранж, лестница из которой вела в будуар. Снизу не доносилось ни звука: дубовые доски, застеленные плотным ковром, должны были оберегать покой наместницы от суеты служанок на чердаке, однако сейчас об этом можно было только пожалеть.       — Пожалуй, мне лучше будет спуститься одной, — вполголоса произнесла Фабьенн. — Вы там ни разу не были, можете легко натолкнуться на что-нибудь в темноте, а у госпожи де Моранж целая коллекция фарфоровых ваз.       Потайная дверь за стенной панелью находилась аккурат напротив туалетного столика: зеркало и сейчас тускло блестело в полутьме, пробуждая воспоминания о том, как госпожа Моранж, сидя перед ним, восторженно рассказывала о чудесах Тир-Фради, одновременно вызванивая свою Жаннетт; сейчас Фабьенн невольно бросила в него взгляд, словно надеясь увидеть отражение хозяйки. Вместо этого она увидела чью-то тень — и успела вскинуть руку, защищаясь, прежде чем массивный канделябр раскроил ей череп.       Руку обожгло болью от локтя до плеча; Фабьенн пнула напавшего под колено, но он, уже и так потеряв равновесие, навалился на нее, и вдвоем они не удержались на ногах. Загрохотал, опрокидываясь, массивный пуфик, точно гранаты, полопался фарфор. Еще скорее разозленная, чем испуганная, Фабьенн изготовилась боднуть противника в переносицу, когда разглядела над собой лицо господина де Курсийона; он тоже замер, приоткрыв от удивления рот.       Дверь позади них распахнулась. Загрохотали подбитые гвоздями сапоги.       — Ты что творишь, дед? Взбесился? — прозвучал смутно знакомый грубый голос. Кажется, Фабьенн встречала этого стражника в «Счастливой монете» — вроде бы его звали Вилбертом.       — Вы лишили меня свободы, возможно, лишите жизни, а теперь лишаете права выразить свой гнев? — Голос Курсийона подрагивал, но он старался говорить уверенно и спокойно, как во дворце князя, распекая провинившихся слуг, и не трогался с места, пытаясь прикрыть Фабьенн собой.       Однако это все были жалкие ухищрения; каждый шаг подкованного сапога по паркету отзывался в голове Фабьенн, как поступь рока.       — Это еще что...?       Звук вынимаемого из ножен оружия Фабьенн не перепутала бы ни с чем. Она схватила Курсийона, перекатываясь вместе с ним в сторону, прежде чем тесак рассек обивку опрокинутого пуфика. Но выхватить свой палаш она не успевала — перепуганный учитель вцепился в нее, словно ребенок в мать, не давая шевельнуться. Однако новый взмах тесака оборвался диким криком отнюдь не Курсийона: Вилберт схватился за разрубленную кисть, когда Визас одним ударом вышиб оружие из его руки.       В мгновение ока будуар наполнился стражниками. Ослепительный свет ударил по глазам — сработала магия Петруса, но даже ее было недостаточно, чтобы справиться сразу с десятком солдат. Тут стало не до жалости: Фабьенн все-таки ударила Курсийона в лицо и наконец высвободилась — как раз вовремя, чтобы скрестить клинки с наемником.       Ее худший кошмар становился явью: дворец, казавшийся покинутым, оживал, отовсюду неслись тревожные вопли, топот ног; казалось, весь гарнизон Монетной Стражи рвался в покои наместницы. Это был полный крах — но Фабьенн все еще не могла признать это.       — Отходим в парк! — крикнула она, срывая голос, и ударила локтем в чей-то оскаленный рот.       Дорога освободилась; на полу, среди толчеи, все еще ползал господин де Курсийон. Схватив его за руку, Фабьенн кинулась в спальню наместницы. В нос ударила резкая вонь рвоты и испражнений; на кровати, среди сбитых простыней, распростерлось тело в ворохе юбок, но не было времени даже бросить на него лишний взгляд. Фабьенн рванула задвижку, открывая окно, и вскарабкалась на подоконник. Господин де Курсийон мужественно последовал за ней.       За их спинами что-то загрохотало.       Приземление смягчила взрыхленная клумба под окном, но рухнувший кулем господин де Курсийон болезненно охнул, когда Фабьенн поставила его на ноги. Мысль о переломе заставила ее похолодеть: у нее не было сил ни тащить его на себе, ни бросить, но тут рядом приземлились Визас и Петрус, и старый учитель все же побежал за ними, прихрамывая.       Загрохотали, разрывая ночь, ружейные залпы, и Визас вскрикнул. Фабьенн обернулась к нему и, словно в кошмаре, увидела, как рубаха на плече стремительно пропитывается кровью. Он все еще бежал, белее ее полотна, и вместе с остальными нырнул под спасительную тень деревьев, но горячка сражения уже уступала место ужасу. Дворец окружен; вот-вот парк наполнится солдатами, фонарями и собаками; участь глупцов будет решена.       — Куда теперь, дочь моя? — Несмотря на ни что, голос Петруса звучал ровно, хотя на его месте Фабьенн уже осыпала бы себя проклятиями. — Есть ли другой путь?       Фабьенн впилась ногтями в ладони, пытаясь собрать разбегающиеся в панике мысли. Госпожа де Моранж (та, которая сейчас лежала в темной спальне в луже собственной рвоты...) говорила и об этом тоже. Об опасениях, что островитяне отрежут Новую Серену от источника пресной воды.       — Есть ход к реке, — выдохнула она. — Рядом с конюшнями.       Однако они могли сколько угодно метаться по парку, как зайцы, но даже без раненых было далеко не уйти: цепочки красноватых фонарей, похожих на глаза хищных тварей, становились все ближе. Когда прямо перед ними из-за деревьев выступила шеренга солдат, Фабьенн не почувствовала ничего, глядя в ружейные дула. Возможно, разве что странное облегчение.       Этой ночью ей попадалось много знакомых лиц — офицера, сопровождавшего солдат, она знала тоже. Майор Зиглинда, немолодая, немногословная, исполнительная. «В Новой Серене нет случайных людей. У меня прекрасные помощники», — с гордостью говорила наместница.       — Все кончено, госпожа де Сарде, — без единой эмоции проговорила Зиглинда. — Тир-Фради переходит под покровительство генерала Торстена. Представителям Содружества и прочих охвостьев старого мира больше нет на нем места.       Бездумно Фабьенн шагнула вперед.       — Вот так это теперь происходит? — Она не узнавала свой собственный ломкий, звенящий голос. — Монетная Стража убивает тех, кого клялась защищать?       Она чувствовала маленькие всполохи боли во всем теле, как будто шарики пуль уже рвали живое мясо, но Зиглинда почему-то медлила дать знак.       — Мы никак не можем договориться иначе, майор?       Петрус спросил это скучающе, будто из чистого любопытства, и Зиглинда раздраженно тряхнула головой, не посчитав нужным ответить. Тем не менее, ее взгляд остановился на скрещенных руках епископа, сейчас полностью прикрытых широкими рукавами рясы.       — Никакого колдовства, вашсвященство. Ему все равно не оказаться быстрее пули.       Один из ее наемников торопливо приставил пистоль к виску Петруса. Тот, так и не пошевелившись, вздернул вверх краешки губ, будто из вежливости улыбаясь несмешной шутке.       — Двадцать человек против четырех, — с отвращением подытожила Фабьенн. — Дюжие наемники против двух стариков, раненого и племянницы человека, который исправно платил вам деньги. Как насчет поединка один на один, Зиглинда? Или так и предпочтешь прятаться за чужими спинами?       По шеренге солдат прокатился ропот; не обращая внимания ни на него, ни на наставленные ружья, Фабьенн сбросила на землю слишком большой бушлат, обнажила палаш — бесполезное сейчас оружие.       Пальцы Визаса клещами впились ей в плечо.       — С ума сошла? — задыхаясь, прошептал он. — Да она свернет тебе голову, как цыпленку!       — Если все равно умирать, какая разница, как? — бросила Фабьенн, не оборачиваясь.       Она и сама понимала, как смешно выглядит сейчас, до нелепого воинственная, с тонкими руками и голой шеей, — воистину тщедушный цыпленок в сравнении с майором Монетной Стражи, высокой и кряжистой, способной потягаться в бою с любым мужчиной. Разница в росте, силе, опыте стала особенно очевидна, когда Зиглинда без единого слова выступила из шеренги, тоже скидывая мундир.       Визас выругался так злобно, грязно и отчаянно, как Фабьенн еще никогда от него не слышала.       — Сражайся с честью, — машинально прошептала она, становясь в стойку.       Что-то изменилось в хмуром лице Зиглинды.       — Ты ученица Курта, верно?       Курт всегда закатывал глаза и заявлял, что не переживет позора, если Фабьенн где-то упомянет имя своего никудышного наставника: слишком много их было, неудачных тренировок, оставлявших после себя только синяки и ссадины от деревянных мечей и скрипящий на зубах песок тренировочной арены.       — Не из лучших, — сухо ответила Фабьенн.       Зиглинда дернула уголком рта — и атаковала.       Первый удар Фабьенн удалось отбить, но руку, уже и так пострадавшую от канделябра господина де Курсийона, пронзило болью до самых кончиков пальцев. Зиглинда была слишком сильной, а Фабьенн — слишком измотанной для того, чтобы попытаться сделать своим преимуществом хотя бы скорость. Они кружили — или, скорее топтались — по парковой лужайке, при свете одних лишь стражнических фонарей, и Фабьенн чувствовала, что лишь растягивает поединок, словно тренировку с Куртом, в надежде, что его терпение кончится раньше, чем ее силы, и они просто разойдутся, недовольные друг другом.       Ей пока удавалось парировать удары, но перехватить инициативу не выходило. Зиглинда просто выматывала Фабьенн все сильней, хладнокровно и методично, — видимо, давая сохранить перед смертью остатки достоинства. Следовало бы раздразнить ее, вызвать на ошибку, но дыхания и так не хватало, чтобы тратить его на пустословие.       Меч Зиглинды по дуге опускался на Фабьенн; уже с немалым трудом у нее получилось уклониться от удара. Мелькнула мысль воспользоваться той малой магией, которая была в ее распоряжении, но к чему тогда были разговоры о чести? К тому же она по-прежнему оставалась на мушке у двух десятков солдат.       Фабьенн отступила на шаг, делая вид, что теряет равновесие, сама же вскинула палаш в надежде нанести рубящий удар сверху вниз, но обмануть противницу не смогла. Клинок Зиглинды взметнулся вверх, и горло Фабьенн обожгло болью. Она замерла, не в силах даже вздохнуть. Пока ей не перерезали глотку, но стоило только надавить...       Вскипевший внутри стыд оказался сильнее злобы и страха. Это был не тот поединок, о которых слагают легенды и помнят в веках; скорее уж, солдаты погогочут над ним пару вечеров, тиская сидящих на коленях девок. Фабьенн разжала пальцы, выпуская оружие.       — Ваша взяла, — проговорила она, пытаясь сдержать глупые слезы бессилия. — Честная победа, майор.       Зиглинда взглянула на нее с каким-то усталым недовольством и вдруг отвернулась, убирая меч в ножны.       — Нет. Убирайтесь, — казалось, это ей приходится выдавливать каждое слово из поврежденного пересохшего горла.       Фабьенн даже не шевельнулась, не в состоянии поверить собственным ушам, зато солдаты Монетной Стражи расслышали эти два слова чересчур хорошо.       — Но, мадам, они же... — неуверенно проговорил кто-то, и несколько голосов поддержали его невнятным бормотаньем.       — Тихо! — Оказывается, Зиглинда все еще могла говорить в полную силу. — Я не собираюсь воевать с гражданскими.       Это звучало слишком благородно, чтобы быть правдой, но тут же Фабьенн вспомнила, что Зиглинда говорила о целом Тир-Фради под «покровительством» Торстена. Значит, судьба Сан-Матеуса и Хикмета тоже была решена. Бывшей госпоже эмиссару некуда было идти, не у кого искать помощи. Необязательно было марать руки: раны, холод, лесные чудовища могли расправиться с беглецами не менее эффективно.       Не то что бы, впрочем, Фабьенн возражала против отсрочки — после поражения ее гордость продолжала молчать. Она подобрала с земли оружие и бушлат — и то, и другое могло еще очень пригодиться, — и сделала остальным знак следовать за собой. Очень неохотно солдат, державший на мушке Петруса, отступил, и тот подхватил совершенно обессилевшего Визаса.       Приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы не оглядываться, — Фабьенн по-прежнему не была уверена, что Зиглинда не передумает и не отдаст приказ стрелять. Но на этот раз нестройное рявканье ружейных залпов так и не прозвучало.