Свечи затухли, но глаза у многих горят куда ярче. В широко распахнутые двери входят знакомые лица, а их грубый шаг неизменен. Она надеется услышать хоть одно едва слышное «Раз-два-три», чтобы знать, что один из них боится сбиться. Нет. Ни словечка. Их грубые ботинки рубят плитку зала, всё те же посохи вбиваются в те места, где несколько лет назад были трещины из-за них же, а острые черты лица режут взгляд. Искры, короткий и резкий шум, колыхание воздуха. Без огненных шоу уже повзрослевшие мужчины выстраиваются аккуратной шеренгой по одну из сторон зала, напоследок ударив посохом.
Дурмстранговская закалка великолепна и с этим спорить некому.
Восторженный шепот отрезается мягким, но чётким голосом Макгоногалл: — Наставницы из «Шармбатона»
Лёгкая походка и каждый, кто знает о её положении, удивляется тому, что Флёр и это под силу. Шармбатонки не идут — плывут, но больше нет тех томных вздохов и кружащих повсюду бабочек. На девушках аккуратные обтягивающие брюки, кофты без ничего и демисезонные сапожки на небольшом каблучке и всё это неизменно нежно-голубого цвета. Ни одна из них не кидает взгляд на учеников или Дурмстранговцев — все становятся в чёткую шеренгу напротив мужчин, а Флёр, достав волшебную палочку, заставляет в волосах каждой девочки появиться по заколке-бабочке, а у парней по холодным серебристым запонкам.
Эффектно.
Аплодисменты наполняют зал, а после каждый начинает говорить. Дамблдор, Минерва, Шармбатонки, Дурмстранговцы и так по кругу. Гул голос давит на виски. Ученики перешёптываются, перебивая друг друга, а Гермиона, кажется, слышит каждый шорох. Скрип вилки по тарелке, треск натянутой ткани, шмыганье носом, презрительное фырканье — она даже знает, кому именно оно принадлежит — сербающий звук при отпивании сока, чьё-то мерзкое чавканье, постукивание ногтей по столу, а ноги по полу.
Словасловаслова.
Они сливаются в голове Гермионы в одну безвкусную кашу, пока её буквально дырявит тёплый взгляд Виктора. Грейнджер иногда чувствует резкий, острый взор, но не видит чей именно. Флёр лишь единожды улыбнулась ей глазами и уголками рта. Она не выдерживает и вновь уходит в себя, со слезами на глазах чувствуя болезненно пульсирующий шрам. Ноющая боль сводит с ума, до такого состояния, что тонкие ноготки врезаются в ладони гриффиндорки, оставляя после себя серповидные отметины. Ей нужно отвлечься на другую боль, но она кажется лёгким поглаживанием пёрышка, царапиной о дверную ручку, по сравнению с тем, что испытывает её предплечье. Поэтому шатенка с трудом раскрывает глаза и пытается вслушаться в голос Макгонагалл.
—…Поэтому, некоторые из вас смогу навестить родных, так как после такая возможностью будет исключена, — продолжает Минерва, а гриффиндорка неверяще распахивает глаза на вырванную фразу.
Гермиона смотрит на Гарри, Джинни и даже Рона, и те уверенно кивают на немой вопрос в глазах. Искрящийся зеленый взгляд переводятся как: «Да, тебе не послышалось. Если захочешь, то мы будем рядом». Она чуть качает головой в знак отказа, а оставшееся время проводит в волнительном предвкушении.
Девушке мысленно восхищается себе и своей выдержке, потому что у неё
действительно хватает сил досидеть до конца. Она слишком быстро прощается с друзьями, фактически кинув короткое «Пойду отдохну, устала», а те не сильно возмущается, ведь понимают, что Грейнджер нужно уединение с самой собой. Но, кажется, ворчание Джинни она всё же слышит.
Гермиона видела, что Макгонагалл всё ещё сидит в зале, но, по своему обычаю, задержится там ненадолго, как раз давая фору девушке. Она хотела бы взлетать по лестницам в больничное крыло, но может лишь медленно подниматься, придерживаясь за перила.
Мерлин, она была уверена, что ими не пользуются. Взмахнув палочкой Грейнджер позволяет створкам двери открыться, впуская её в больничное крыло, где мадам Помфри лишь по виду определяет, что ей нужно.
— На вас всех не напасёшься, — ворчит женщина, явно лишь возмущаясь вслух. — То один, то другая.
— Простите? Кто-то ещё пьёт обезболивающее зелье? — спрашивает девушка, откупорив пробирку и чувствуя носом запах лёгкой мяты, которой Помфри разбавляет многие зелья. Обводит взглядом палату и натыкается на развалившегося в стуле Малфоя, который с усмешкой смотрит на неё. Всё тот же чёрный наряд, щиколотка одной ноги лежит на колене другой, пальцы переплетены в замок, а из нагрудного кармана торчит такой же пузырёк, как и у неё. — Малфой. Давно не виделись.
— И ещё столько б, Грейнджер, не виделись, — слишком тяжко вздыхает слизеринец, которого полностью выдают насмешливые нотки в серо-голубых глазах.
— За твоё здоровье, — закатывает глаза Гермиона, приподнимая зелье как кубок с вином, и разом осушает бледно-голубую жидкость, после чего кладёт стекляшку на переносные столики. Закатив глаза на это позёрство, Драко повторяет действие, но не говорит никаких наставлений. А может, мысленно поднял бокальчик «За упокой». Грейнджер не знает и знать не хочет, так что поблагодарив мадам Помфри, ускользает по ступеням в кабинет Минервы, надеясь, что сумеет застать профессора у себя.
Отстучав бодренький ритм на поверхности двери и услышав чуть кряхтящее «Войдите», Гермиона толкнула поверхность, входя в кабинет. Помещение пропахло крепким кофе, корицей и магией — микс своеобразный, но приятный. Макгонагалл смотрит на неё поверх линз очков, жестом предлагая присесть.
— Чай или кофе, мисс Грейнджер?
— Нет, спасибо. Профессор Макгонагалл, я хотела спросить насчёт родителей… Вы ведь говорили, что некоторые могут навестить.
— Ох, мисс Грейнджер… — женщина по-матерински смотрит на неё, все-таки наколдовав ромашковый чай. В глазах Минервы теплота, понимание и лёгкое сочувствие, которое, впрочем, ничуть не задевает Гермиону. Она лишь поджимает губы, делая глоток горячего напитка и досадливо морщится, обжигая язык. — Гермиона, но они же… не помнят тебя.
— Я знаю, — поспешно заверяет девушка, начиная сбивчиво объяснять свои мысли. — Но я их помню. И мне намного спокойнее, если я просто увижу их. Немного больно, но я ведь вижу, что они живы. Знаю, что в прошлый раз папа был приболевшим. Может, они завели собаку? Или кота, раз живоглот остался у меня. Я не знаю, профессор. Но хочу знать. Прошу вас…
Женщина сжала сухие губы, а на её морщинистое лицо и глубокие глаза легла тяжёлая тень. Минерва всегда относилась к Гермионе с теплотой. Она помнит эту вечно вертящуюся голову, бормотание про потолок школы, о котором она узнала из книги, радость при восклицании шляпы «Гриффиндор». Девушка всегда любила знания, готовясь к школе ещё летом. Магглорождённая и выращенная слишком далеко от магии, она хотела доказать всем, что она — сильная и со всем справится. Девочка росла, став головным центром «Золотого Трио», помогла в поисках Крестражей, даже уничтожила один из них, но стольким пожертвовала…
Все, как один, волшебники, с восхищением говорили «Необратимо», скрытно сканируя мистера и миссис Грейнджер. «Оно необратимо, мисс Грейнджер, вы должны гордиться! Такое сильное заклинание сможет сделать не каждый работник Министерства, чего уж говорить о шестнадцатилетней девушке.» Но не радовался никто, кроме них. Гермиона пыталась, штудировала библиотеку, но всё безуспешно. Так и вышло, что родители не помнят и
не вспомнят свою уже совсем не юную дочь.
— Завтра утром. Я дам вам весь завтрашний день, отстранив от занятий, мисс Грейнджер. Если хотите, то возьмите мистера Поттера или мистера Уизли с собой, — после минуты молчания, строго отвечает женщина.
— Спасибо вам большое, профессор Макгонагалл. Эм, нет, не стоит. Я бы хотела поехать сама. Можно мне будет воспользоваться Экспрессом или?..
— Вы сможете аппарировать, как только покинете Антиаппарационную зону. Думаю, не нужно напоминать, как именно это стоит делать. Будьте осторожны, мисс Грейнджер.
Гермиона несколько раз энергично кивает, бегло прощается и почти долетает до своей кровати в комнате, игнорируя косящихся однокурсниц.
***
Проснувшись ни свет, ни заря, гриффиндорка выскальзывает с кровати, чувствуя знакомую тревогу внутри. Она натягивает джинсы, свитер и пальто, в зачарованный карман которого отправляется немного маггловской налички, пачка сигарет, волшебная палочка и флакончик обезболивающего зелья. Тихо ступая по скрипящим половицам, она покидает комнату, дверь перед которой протяжно завыла, сообщая о необходимости смазать петли. В гостиной прямо за столом заснул Долгопупс, вид которого заставил улыбнуться Грейнджер, что уже мягко идёт по холодному камню замка, перед этим послушав ворчание портрета.
Осень полностью вступила в свои права, заставляя Гермиону поплотнее запахнуть пальто и чуть сжаться, дабы тепло тела уходило помедленнее. Едва девушка покинула школу, она остановилась, чтобы морально подготовиться к тому, что произойдёт.
Три месяца и семнадцать дней — ровно столько прошло с её прошлой встречей с родителями. Хотя, и встречей это назвать сложно. Грейнджеры спали, когда в ночной темноте в их двор аппарировало несколько волшебников, которые, тщательно просканировав их, покачали головами в знак невозможности.
Родители поселились в уютном городке Австралии с красивым названием — Аделаида, прикупив хорошенькую квартирку недалеко от центра города. Она наполнена цветами, свечами и… магией. Они не знают, но Гермиона постаралась, чтобы её родителей ничего не заставляло грустить: начиная выпечки и растений, заканчивая небьющейся посудой и элементарной уборкой. Невооружённым взглядом непонятно, но любой волшебник, конечно, заметит.
Прикрыв глаза, шатенка представила их улицу: небольшая парковка для машин, зелёная дорожка травы, пару стоящих на входе цветов и продуктовый с кофейней напротив. Что-то дёрнуло её за пупок, словно рыбку на крючке, а в следующую секунду волшебница оказалась за углом продуктового.
Ещё спящий городок скрыл её появление, а Гермиона, накинув на себя чары невидимости, медленно пошла в сторону нужного дома. Всё те же чуть обшарпанные ступеньки, стоящая в углу монстера и вот девушка на четвертом этаже перед дверью в квартиру родных. Она шепчет невесомое «Алохомора», а потом осторожно входит внутрь, сразу закрывая за собой. Девушке противно от самой себя — она пробирается, словно воровка. Но её тут не ждут.
— Гав!
Грейнджер вздрагивает, когда слышит собаку, но больше пугается того, что она видит её. Среднего размера, явно дворняжка, но ухоженная. Её родители приютили новенького жильца. Животное смотрит на неё не мигая своими красивыми янтарными глазами и задумчиво склоняет голову, из-за чего чуть надорванное ухо смешно шлёпает его по макушке. Он явно не видит в ней угрозы, лишь с интересом рассматривает ту, которую не видят его хозяева.
— Хороший пёсик, умница, — приговаривает Гермиона, почёсывая её за ушком, пока собака буквально в восторге.
Тишину разбавляет ранний будильник, который явно принадлежит матери. Гриффиндорка быстро отходит в сторону, чтобы на неё ненароком не напоролись. И, да, правильно. Как говориться, десять очков Гриффиндору, ведь через минуту из спальни выходит её мать. Женщина на ходу подвязывает тёмные кудрявые волосы в пучок, после чего идёт в душ. Пару минут и она вновь вылезает оттуда, приступая к приготовлению завтрака для своего мужа и себя.
Гермиона как завороженная наблюдает за такими знакомыми действиями. Выбивающаяся из пучка прядь, которую Джин постоянно заправляет за ушко, чуть сбитая чёлка, добавление в тесто для блинов немного корицы, аромат которой так любит и Гермиона, и её отец Стивен.
А потом колючая мысль, словно тонкая иголка вогнанная в сердце, и Гермиона понимает, что корицу Джин добавляет только для своего мужа. Ведь её в их жизни просто нет.
Через двадцать минут из спальни выползает отец, который целует жену в щёку и тоже идёт в душ. Она смотрит на мужчину, цвет волос и глаз которого переняла по наследству и замечает сходства в некоторых чертах лица. А ещё у них одинаковые родинки на ушах.
День семь Грейнджер без Гермионы только начинается, а ей уже нестерпимо больно.
***
Семь часов проходят слишком быстро. К счастью, Грейнджеры сегодня выходные и весь день провели вместе. Они позавтракали, отец помог матери с уборкой, после Стивен приготовил обед. Прогулка с собакой, вечерний кофе и всё то, чего не хватало Гермионе. Ей, конечно, тяжело, но на душе от чего-то тепло.
— Милый, посмотрим фильм? — улыбнулась Джин.
— Конечно, выбирай. Пойду сделаю закуски.
Гермиона почти вздохнула. Сегодня же четверг — день просмотра фильмов. И правда, как она сразу не заметила? Блины на завтрак и даже по кружке кофе — в обычный день дантисты не позволяют себе такого.
Поуютнее умостившись на диване, Джин достала диск и включила фильм, сразу поставив на паузу, дабы дождаться мужа. Осторожно ступая по ковру, Гермиона присела в дальнее кресло, чтобы родные не увидели чуть продавившейся под её весом ткани. Она поджала ноги под себя, натянула рукава свитера почти до пальцев и смахнула упавшую слезинку.
Она видела, что мать чего-то ждала. Словно собиралась сказать что-то, но боялась. А потом, собравшись где-то на середине фильма, с надеждой в зеленых глазах повернулась к мужу.
— Милый, мы ведь уже совсем не молодые…
— Джин, родная, — мягко возмутился мужчина. — Для меня ты всегда молода. Тебе и на вид-то не больше двадцати двух.
— Льстец, — хохотнула женщина, стукнув мужа по плечу, но комплиментом явно осталась довольна. — Но я не об этом. Думаю… Нет, знаю, помимо Джека, — так семья назвала собаку, — скоро тут будут бегать ещё две маленькие пары ножек.
Пропущенный удар сердца у девушки и радостный возглас отца, который заглушил хлопок аппарирования. И громкий крик в ладонь, что разбил сумеречную тишину. Слёзы градом лились из карих глаз, а Грейнджер не могла объяснить причину. Просто было больно. Они не знают, что у них уже есть дочь. И что эта дочь — волшебница, тоже не знают. И о магическом мире, конечно, не догадываются.
Гермиона сама не поняла, как набрела сюда. Одинокая ива, рядом с которой расположилась потрёпанная лавочка и больше ничего. Дерево склонялось к пробегающей речушке, а потом она поняла, что именно это за место. Это плакучая ива. По рассказам она знала, что просто так сюда не пройдёшь. Сюда могут зайти лишь те, кто носят определённую тяжесть в сердце, те, кому больно. И ей, видимо, именно так.
Всхлипы рвались изо рта, давно не приглушаясь ладонью. Но потом, к внутренней боли добавилась ещё одна. Уже совершенно настоящая и физическая. Грейнджер показалось, что кто-то вылил на руку кислоту. Шрам буквально вскипел, и боль разносилась по всей руке, переходя в голову.
Вдох. Выдох. И… Она не может наполнить лёгкие воздухом.
Гриффиндорка хватается за шею, чувствуя холодные слёзы по щекам и даже не имея возможности опустошить флакон с обезболивающим зельем. Она не думала, что всё закончиться так. Что Героиня войны, которая пережила смерть близких, отразила атаки Пожирателей и едва не погибла от Нагайны, умрёт от простого удушья.
А потом приглушённое
«Твою мать», которые лучше всякого бальзама на душу.
— В кармане, — с трудом хрипит она, лишь на сотую процента представляя, кто перед ней стоит.
Он думал, что задушит её лично. Вот прямо сейчас, едва откачает гриффиндорку. Это какое-то проклятье, ведь так? Ну не может она так часто попадаться на глаза. Поэтому парень подхватывает её на руки, чтобы усадить на дряхлую лавочку, в этом забытом Богом месте.
— Акцио, обезболивающее зелье.
Слизеринец без труда запрокидывает её голову назад, вливая в приоткрытые и побледневшие губы зелье, а потом достаёт свой флакон, чтобы втереть его же в шрам.
И,
ёбаный стыд, какого чёрта он такой горячий? Каждая буква почти раскалённый уголь, поэтому зелье шипит при контакте с кожей. Девушка вскрикивает, извивается, заглатывает порцию воздуха и опускает лоб ему на плечо, сжимая свободной ладонью его предплечье с Меткой. Драко морщится, но молчит. Её губы сжаты в тонкую полоску, а зубы, кажется, скоро просто раскрошатся от такого давления. Карие глаза то с силой зажмуриваются, то на несколько секунд в шоке распахиваются, когда боль ненадолго отпускает и вновь с силой возвращается.
— Давай, припадочная, дыши, — рычит он, схватив длинными бледными пальцами за скулы и заглядывая прямо в глаза. Её дыхание всё ещё рваное, но оно хотя бы есть. — Больная дура. Где твои дружки-идиоты?
— Идиот… Идиот тут только ты, — хрипит Гермиона, без сил опуская подбородок на ладонь, что вообще-то с силой сжимает щёки. Но ей уже почти не больно. Как минимум физически.
— Чёрт, сюда бы Забини! — насмешливо припоминает Малфой, почти восторженно взирая на гриффиндорку. — Уверяю, он бы бутылку огневиски залпом выпил, за подтверждение моей теории. Вам троим и вправду отвинтили инстинкт самосохранения. Хотя, он бы и так за большую душу выпил бутылку огневиски.
Он почти не поверил себе, но глаза ведь не врут, так? Её тонкие губы тронула едва заметная улыбка, которая явно предназначалась ему. И Драко действительно не мог понять, почему она молчит. Не возмущается, лишь тяжело дышит. Это слишком неправильно. Хотя, вытаскивать гриффиндорку с того света уже действительно становится
привычкой.
— Итак, Грейнджер, — отпустив её лицо, когда девушка немного пришла в себя, Малфой встал в расслабленную позу напротив неё, засунув руки в карманы чёрных брюк. Его голос был наполнен удивлением, насмешкой и тем знакомым злорадством, которое давно не такое, как у мальчика первокурсника с зализанными волосами. — Как я понимаю, именно за этим ты заходишь к старухе Помфри.
Занятно. Ты видишь иронию, а? Сколько раз я называл тебя грязнокровкой, тебя ещё и Белла пытала, а в итоге именно из-за шрама ты чуть не откинулась . И задохнулась бы к чертям, если бы тот, кто всё время задирает тебя, не оказался тут. Поздравляю, Грейнджер. Твоё происхождение
поистине чуть не погубило тебя. Салазар, кому скажешь — не поверят.
На удивление, Драко мог спокойно объяснить самому себе, зачем говрит всё это. Одно дело, когда кто-то пытается откинуться — тут помочь надо. Но сейчас, когда Грейнджер пришла в себя, он с лёгкостью возвращается в привычное состояние, получая истинное удовлетворение, оскорбляя шатенку.
Она была чертовски слабой. Настолько, что едва держала спину относительно прямой. Но не могла перетерпеть оскорбления в адрес родных, поэтому, сжав в руке волшебную палочку, нетвёрдо встала на ноги.
— Знаешь что, Малфой? — Гермиона почти шипит, словно она — змея. И явно ядовитая. — Мои родители — магглы, да. Но мой отец сейчас не сидит в Азкабане, ожидая жалкого проплаченного адвокатишку. А Люциус, кажется, именно это и делает.
Драко не сразу понял, что что-то горячее под пальцами — её шея. И то, что это он одной ладонью без проблем удерживает сцепленные запястья. Свитер сбился в сторону, обнажая ключицы, которые так и наровят порвать бледную кожу. Но в карих глазах ни толики страхи, а лишь огонь и вызов.
Чёрт, каждый раз одно и то же.
— Закрой свой рот, Грейнджер. И никогда, слышишь, никогда не говори про мою семью. — рычит. Его голос не похож даже на шипение, а на атаку злого зверя — весьма. Драко не знает зачем, но продолжает: — Если ты не вкурсе, то Нарцисса даже не может покинуть дом, чего уж говорить о Люциусе. И радуйся, что твоя жалкая семейка души в тебе ни чает. Радуйся и люби в ответ, Грейнджер.
Толчок, выставленная волшебная палочка. Перед её глазами красная пелена и слёзы, которые мешают контролировать любые действия. Широко распахнутые серые глаза смотрят с неприкрытым удивлением и его рука так же сжала тёмную, идеально отточенную волшебную палочку.
— Заткнись, — шипит гриффиндорка. — Экспульсио! Остолбеней! Вердимилиус! Стининг Джинс!
Она размахивает палочкой, словно мечом. Чувствует, что древко нагревается в её ладонях, прекрасно понимая состояние хозяйки. Драко стоит на месте, почему-то лишь выкидывая бессмысленное «Протего», не желая нападать на Гермиону. Она открывает рот, чтобы вдохнуть воздуха на следующие атаки, но потом понимает, почему именно он ничего не делал.
— Силенцио! — едва заметное движение рукой и девушка не может сказать и слова. — Замолчи, Грейнджер. Просто заткнись. Легилименс!
Небольшой, но уютный домик. На диване сидит семейная пара и Драко понимает, что это миссис и мистер Грейнджер. Смотрят на какую-то коробку с меняющимися картинками. На ногах у мужчины этот мерзкий рыжий кот, которого Малфой иногда видел в школе, а на столиках стоит множество фотографий. Они обычные, не двигаются. Драко успевает рассмотреть лишь несколько, когда его отвлекает тихий голос Гермионы.
— Обливейт!
С фоторамок слишком быстро исчезает её лицо, а потом слизеринца буквально выталкивает из воспоминания, давая понять, что девушка вышла из состояния шока.
— Фините, — с опозданием бросает блондин, давая ей возможность говорить. — Ты не вернула им память, — это даже не вопрос, а утверждение. Но первый так и просится наружу. — Почему?
— Не смогла. Макгоногалл, Дамблдор и ещё сотня волшебников — все они пытались, но не смогли. Никто не смог, Малфой. Так что они не любят меня. Любили бы, конечно, если бы помнили. Но они забыли и переехали
по моей вине.
— Много бы тебе дали твоё имя и фамилия над их надгробиями? — вдруг тихо спрашивает Драко, медленно подходя к Гермионе, которая пятится назад. — Серые камни и надписи «Мать и отец Гермионы Джин Грейнджер». Псы бы их не пожалели. Сначала бы запытали до полусмерти, дальше контрольная «Авада» и ужин для ползучего Крестража готов. Ты не была там и не видела, что делали с невинными магглами. Представь, что сделали бы с твоими родными. Родителями подружки Поттера, которая с ним шастает по миру в поисках частичек души Реддла. Ты бы их даже не похоронила. Стереть им память — было правильным решением. Ты сама сказала, что если бы помнили — любили. Ну так вот, Грейнджер, Люциус и на трезвую голову тёплых чувств ко мне не испытывает.
Её лопатки были прижаты к дереву, но Малфой ничуть не держал гриффиндорку. Она сама не двигалась, как завороженная смотря на тонкие уста, что больше не двигались. Драко первый раз выпала возможность спокойно рассмотреть её, так что долгий и пристальный взгляд принялся медленно сканировать каждую чёрточку лица. Аккуратный, но совсем не архитектурный нос, усыпанный веснушками, малюсенькая родинка на мочке уха и покрасневшие карие глаза, что в сумерках отливали настоящим янтарём. И мягкие губы, которые, он мог поклясться, подались вперёд первыми.
Она запомнит это, в чём гриффиндорка ничуть не сомневаются. Ноги стали ватными, а голова чуть закружилась, пока глаза предательски закрылись. Возможно, если бы у Гермионы было больше силы воли, то она бы раскрыла их. Но пока она может довольствоваться лишь тем, что имеет. Его губы на вкус всё такие же: легкий привкус табака, мяты и чего-то чисто Малфоевского. Руки девушки несмело опускаются на широкие плечи, с молчаливого дозволения чуть сжимая и сминая ткань пиджака, пока её губы терзают его. Движения Драко такие, как он сам: властные, требовательные, уверенные. Руки нагло легли на тонкую талию, чуть сжимая ту, пока его тело вжимало её в широкую размашистую иву.
Она прильнула к нему, отправляя мысли в дальний полёт и чувствуя нарастающее желание внизу живота. А ещё немного ниже чувствовала желание уже его, к своему удивлению не обращая на него никакого внимания. Гермиона ощущала внутри целый микс эмоций, в котором стыд и лёгкий страх занимал не последнюю строчку.
Драко же вовсе не думал. Вообще. Просто вжимал хрупкое тело, не думая о том, что её спина неприятно трётся о кору дерева, хотя ощущения притуплялись благодаря испачкавшемуся пальто. Но едва он услышал тонкий стон, что утонул в поцелуе, как понял, что именно происходит.
Сно-блять-ва.
Малфой отлетел от неё, словно ошпаренный, сразу прикрыв глаза. Он не хотел встречать ни её потерянный взгляд, ни её саму, желательно, до конца жизни. Поэтому с тихим хлопком аппарировал, оставляя Гермиону наедине с собой и распухшими после поцелуев губами.
Чтобы через две недели на суде отца увидеть её прямую спину и сжимающие документы руки прямо за столом защиты. И мысленно проклясть Грейнджер, буквально вскрывая её черепушку холодным серым взглядом.
