Разрушая границы

В этот раз глаза открыть было легче. Да и боль тела немного притупилась. Он всё также не мог пошевелиться, но ему было очень интересно узнать, где он, кто он. Еще больше ему хотелось увидеть хоть кого-то живого. Одиночество тоже имеет свойство утомлять. Вполне возможно, что всё это — просто его фантазии или сны. Впрочем, это могут быть и воспоминания, которые он утратил. А утратил он все. Но менее любопытно от этого не становилось. Как ему понять, что из этого сон, а что явь? Боль он не считает показателем, как и другие трудности, связанные с телом. Слишком легко он от неё отрешился, будто она ничего не значит, будто делает так каждый день. То место, в котором он был до этого, вообще кладезь необъяснимого и невероятного. Так почему бы и боли не быть вымышленной? Ненастоящей? Надуманной? А женщина? А что женщина? Она может быть таким же порождением больного мозга. Или здорового мозга. Это уж как посмотреть. Ведь сначала он увидел фотоснимок, а потом уже её. Не наоборот. Он скосил глаза на стул для посетителей. Женщины не было. Был молодой человек, который тоже присутствовал на снимке. Человек этот смотрел на него распахнутыми глазами, в них застыло замешательство напополам с неверием. Наш юноша удивлённо моргнул, а человек исчез. «Точно бред какой-то, даттебайо. Что там бред, что здесь…» Он перевёл взгляд на окно, других более-менее интересных объектов для наблюдения здесь не было. Трубки разглядывать было не интересно, а посмотреть на что-то ещё не позволял угол зрения, голову повернуть он всё ещё не мог. Он рассматривал небольшой кусочек неба, что виднелся сквозь окно. Ему казалось что-то в этом небе неправильным. Какая-то деталь его смущала. Хотя что может смущать в небе? «Цвет, — внезапно осенило его, — цвет не тот, должен быть другой». С другой стороны, если это иллюзия, то какая разница до каких границ она простирается? Он усмехнулся одними глазами. Зеленое небо. Кто поверит в этот бред? А может это просто стекло в окне зелёное? Он обязательно это проверит. Когда снова здесь окажется. Если окажется. И если сможет пошевелиться. Дверь открылась внезапно. И громко. Стукнулась о стенку. Влетел недавний посетитель. Тот, который исчез. Он сразу же нервно заглянул ему в глаза. Убедившись в чем-то, успокоился и подпустил к больному остальных, что забежали следом. Сам же отошёл в сторону, чтобы не мешать новоприбывшим. Новоприбывшие были две женщины: одна кареглазая блондинка, вторая черноокая брюнетка. Обе были в белых одеждах. Обе склонились над больным, заглядывая в глаза и загораживая вид на зелёное небо. Одна из них достала какой-то предмет. Положила пальцы на веки, раскрыла его глаза ещё шире, после чего стала светить этим предметом прямо в глаз. Сначала в один, потом в другой. Он хотел отмахнуться от них, но был не в состоянии. Пошевелиться по-прежнему не получалось. Они прокомментировали увиденное между собой на тарабарщине. Переглянулись. Блондинка громко о чём-то спросила, по-видимому, у больного. А может и не у него. Он не понял ни звука. Он продолжал удивлённо их разглядывать. Это уже не было похоже на воображение. Этих женщин на снимке не было. Его мозг не мог создать их сам по себе. Хотя, что он знает о мозге? Или о иллюзиях и снах? О фантомах воспоминаний? О времени и пространстве? О себе и о мире? Это всё зеркало. Оно во всём виновато. Надо его разбить к чертям собачьим. Брюнетка щелкнула пальцами перед его лицом, проверяя, видимо, реакцию. Он моргнул, перевел взгляд на неё. Она тоже что-то спросила. Блондинка же стала смотреть куда-то за койку, записывая что-то в папку, которую держала в руках. Юноша хотел открыть рот, чтобы что-то сказать. Но убедился лишь в том, что даже эта малость ему не позволена. Скажи спасибо, что можешь смотреть. Он задумался. А что бы он им сказал? Он боялся двух вещей. Он боялся, что они его поймут, и боялся, что не поймут. Звучит довольно странно, но это имеет смысл. Он боялся, что заговорит на их тарабарщине и сам не поймёт, что сказал. Ведь их он не понимает. Он боялся, что заговорит на своём языке и того, что за этим последует. А то, что за этим что-то последует, он печёнкой чуял. Ему стало интересно. Он думает, говорит и пишет на одном языке или они совершенно разные? А тарабарщина письменно абракадабра или нечто другое? А может ли быть такое, что он пишет на тарабарщине, а говорит на абракадабре? Тогда всё станет ещё сложнее. Блондинка стала ощупывать его горло. Он замычал от боли и дискомфорта. Она подняла взгляд на его глаза, увидела в них недовольство, кивнула своим мыслям и продолжила что-то записывать. Боль, от которой он на время отрешился, стала набирать обороты и снова брать над ним верх. Ей не понравилось такое пренебрежительное отношение к себе. Боль решила показать, кто здесь хозяин, она отомстила сполна, стала сильнее и острее. Сознание юноши медленно уплывало в темноту. Тихо и медленно закрывались глаза, отсекая его от реальности. Или от воображения. Тут уж как посмотреть. *** Он не стал засиживаться у зеркала. Сразу решительным шагом направился в архив, предварительно убедившись в том, что по-прежнему не отражается. Он сразу направился к письменному столу, чтобы проверить, на месте ли книга. Книга лежала на столе, раскрытая на развороте. Там красовалась новая надпись, написанная юношей накануне. Вот только это была иная книга. Страницы. Они были другого размера. Он перевернул страницу только для того, чтобы убедиться — там всё уже перевелось на абракадабру. Он задумчиво опустил страницу обратно. На место. Как было. Легкий шелест пронёсся по всему залу. Он отодвинул книгу от центра стола и положил перед собой чистый лист. Взял из подставки карандаш и стал аккуратно перерисовывать символы, которые постепенно появлялись вместо родных. Получалось из рук вон плохо. То крючок не туда завернёт, то линия кривая, то знаки наезжают друг на друга. «Я никогда не сдамся», — всплыло в его голове. Он ведь не просто так написал эту фразу. Это отражает его мысли, его характер, его натуру. Значит он не позволит каким-то буквам одолеть его. Он принялся рьяно рисовать эти символы заново. А потом снова. И снова. До тех пор пока они не получились более-менее похожими на оригинал в книге. Он и сам не совсем понял для чего это делает, но интуиция подсказывала, что это нужно, это пригодится. Когда пригодится? А чёрт его знает, может прямо вот сейчас. Он взял новый лист. Девственно чистый. В нём он стал писать родными символами. Написал целое письмо. Израсходовал полностью с обеих сторон. Если это пригодится, то лучше ещё потренироваться. И как можно больше. По своему языку он знал, что алфавит писать абсолютно бесполезно, ибо некоторые символы обозначают целые слова, а не только буквы. По крайней мере он сможет потом написать то, что ему действительно нужно. Именно поэтому письмо больше было похоже на набор предложений, никак не связанных между собой по смыслу. Свет в архиве начал мигать. Юноша повернул голову к лампе, что стояла на столе. К той самой, что однажды разбил в порыве гнева или эйфории. Он уже не помнил, что это был за порыв. Лампа затрещала. Свет в ней становился то ярче, то тусклее. Дёргался. Юноша медленно поднял взгляд вверх, на потолок. Наверху лампы так же трещали. Вот, ненадолго светопреставление прекратилось, после чего снова началось мигание. Одна лампа не выдержала и лопнула с громким хлопком. Вниз посыпались искры. Юноша вскочил от страха. Кровь на бешеной скорости стала нестись по сосудам, подгоняемая адреналином. Он держался за спинку кресла, боясь пошевелиться. «Что это было?» — пронеслось набатом в голове. Он почувствовал шевеление собственных волос, а стук его сердца, казалось, стал слышен за пределами этого странного места. Всё резко прекратилось. Свет просто погас. Осталась гореть только лампа на столе. Откуда-то со стороны повеяло холодом, будто кто-то открыл окно и налетел сквозняк. Юноша крепко держался за стул, стараясь даже не дышать. «Что происходит?» — билась паническая мысль в его голове. Внезапно его легонько затрясло. Что-то тёплое потекло по подбородку. Он поднял руку к лицу. Медленно. Боясь причинить себе боль. Аккуратно снял пальцами жидкость, что текла. Поднял руку ещё выше, чтобы увидеть… Глаза его расширились, удивлённый выдох вместе с неопределённым звуком вылетели из его рта. Он повалился на колени, всё ещё рассматривая красные пальцы. Изо рта донёсся булькающий звук, за звуком последовала кровь. Он упал на локти, одолеваемый некой слабостью. Вскоре и локти перестали его держать. Он лёг прямо на собственную кровь, которой натекло уже немало. Он смотрел в никуда пустыми затухающими глазами. «Я что… умираю? А что означает для меня смерть, если я не помню, как жил?» — подумал он перед тем, как потерять сознание. *** Глаза распахнулись сами собой. Его тело билось в судорогах. Рубашка промокла, как на груди, так и на спине. Подушка тоже была мокрая, как и волосы на затылке. Он ощущал это при каждом соприкосновении головы с подушкой. Он понял, что в этот раз ощущает своё тело. Но остановить судороги не в силах. Его куда-то везли. Прямо на кровати. Он видел, как лампы на потолке пролетают мимо. Недавние женщины громко переговаривались на тарабарщине. Одна из них что-то громко прокричала за спину. Спустя мгновение рядом появилась молоденькая длинноволосая блондинка и, молча, что-то ему вколола. Где-то вдалеке слышался истеричный надрывный плач. Не тот аккуратный и тихий, когда женщина чем-то обижена, а истеричный и громкий, когда тело ведёт себя независимо от желания хозяйки, когда кулаки летят во все стороны, когда объятия ни капли не помогают, а наоборот дают истерике лишь новый виток. Он больше был похож на рёв раненного животного, чем на плач. Послышался звук упавшего железа, а после… А после всё внезапно стихло. Почему он очнулся именно в этот момент? Почему он всё это видит и чувствует? Его закатили в какое-то помещение. Все вокруг начали суетиться, каждый был занят каким-то делом. Сознание медленно уплывало. Мышцы ослабли. Судороги прекратились. «Это хорошо? Или наоборот всё плохо?» — думал парень, уплывая в темноту. *** Не было зеркала перед глазами. Он очнулся там же, где и упал до этого. Свет по-прежнему не включился. Одиноко горела лампа на столе. Юноша понял, что продрог до костей. Изо рта шёл пар, как на улице в морозную погоду. Тело всё ещё испытывало слабость. Сил не было даже руку поднять. Он попытался свернуться калачиком, чтобы хоть как-то согреться. Тело слушалось с трудом. «Нельзя спать, — откуда-то пришло понимание. — Нужно пересилить это чувство. Нужно согреться». Он медленно перевернулся к столу. Нашёл глазами средний ящик. Там были спички, насколько он помнил. Осталось только добраться до них. Он потянул руку в направлении стола, не отрывая пока от пола. Немного отдышался и предпринял попытку поднять руку. Не дотянулся. Буквально чуть-чуть не хватило. Надо подползти поближе. Чуть-чуть. Каждое движение давалось всё легче. Постепенно он добрался до ящика, вытащил оттуда спички. Он долго думал, чем бы пожертвовать во имя согревания своего бренного тела. В итоге решил пожертвовать книгами, которые в любом случае не может прочесть, да и вряд ли сможет когда-нибудь. Стеллажи были цельными и он сомневался, что ему хватит сил их сломать. К тому же подходящего орудия под рукой не было. Стол с креслом ему ещё пригодятся. Он оглядел помещение, чтобы определить подходящее место для будущего костра. Перетащил туда книги. Огонь опалял его лицо. Он смотрел на языки пламени, словно заворожённый. Он протянул к огню руки, растирая закоченевшие конечности друг о друга. В свете пламени обратил внимание на высохшую кровь на них. Он провёл одной рукой по волосам, подмечая слипшиеся локоны. Да, неплохо он, наверно, выглядит. Волосы в крови, руки тоже измазаны, наверняка и одежда вся заляпана. Кривая ухмылка появилась на губах. А ведь он даже не знает, как он выглядит… Не помнит. Так какая разница в чём он измазан? В саже, в чернилах или в крови? Он подкинул ещё пару книг в пламя костра. И так и сидел, задумчиво глядя на пламя. Ухмылка давно уже стёрлась с его лица. Не было новых причин смеяться над собой и своим положением. Как и смысла всего, что происходит с ним, не было. Только темнота, только холод вокруг, только пламя костра и одинокий человек, греющийся рядом.