***
Трава медленно разбавляла стрессовую обстановку, необратимо влияя на сознание, убивая связи нейронов, но при этом помогая расслабиться. Боб бесцельно смотрел в выбеленный потолок, тщетно пытаясь собрать мысли в кучу: они, наоборот, начинали расползаться в стороны, как тараканы, оставляя после себя только пустоту. Он начинал забывать, что именно должен чувствовать — растерянность, волнение, или, может, возбуждение. Хотя, как иначе себя ощущать, когда горячие поцелуи покрывают шею, проходясь по недавним багровым отметинам, а руки снова залезают под лёгкую ткань рубашки, пальцы касаются оголенной кожи в самых сокровенных, чувствительных местах, а довершает ситуацию тот факт, что ты наблюдаешь самого себя в зеркало; в таком положении у любого голова поплывет. Дилан опять терялся, забываясь закрывал глаза, и тут же слышал нежный шепот: — Открой глаза и смотри. Других причин делать это в коридоре и на полу не было, так что Боб собирал остатки сил в кулак и снова открывал глаза, рассматривая самого себя. Хоть это и было до жути странно, но до дрожи возбуждало, а посмотреть на Джими в этот момент было если не страшно, то просто стыдно. Его темные глаза следили за ним с предельной внимательностью, а руки продолжали блуждать по телу, постепенно спускаясь ниже, изводя сладкой фрикцией. Боб ерзал, пытаясь направить Джими дальше, уже совсем не контролируя, как часто дышит и как громко стонет. Ловкие пальцы скользнули вниз по животу, мягко поглаживая и нажимая, добрались до обтягивающих джинс и мягко сжали его вставший член. Мурашки побежали по коже. Одно дело, когда тебя касаются женские, тонкие, нежные руки, осторожно и боязливо, и совсем другое, когда тебя трогает Джими, мать его, Хендрикс. Хоть он и свято клялся, что с парнями никогда не спал, ловкости и сноровки у него было предостаточно Дилану для того, чтобы почувствовать непривычные, странные екания внутри; не только от его прикосновений, но и от его внимательного, влюбленного взгляда. Но Боб не думал слишком много о таких мелочах, да и не смог бы даже при большом желании — уносящие в иное пространство ощущения отвлекали. Неистово кусая губы и нашептывая ругательства, Боб постоянно норовил закинуть кудрявую голову на плечо своего мучителя и тянулся за поцелуями. В такой позе целоваться было крайне неудобно — шея затекала, но от каждого прикосновения губ Джими в голове Дилана шумело на децибел громче. — Зеркало, Боб, смотри в зеркало… — Похуй на зеркало… — тяжело дыша заявил Боб, хватаясь руками за плечи Джими. — Хочу поцеловать тебя. — Ч-черт… Хендрикс ускорил темп, с удовольствием словив губами возбуждённое всхлипывание. Несмотря на то, что Боб, кажется, снова потерялся в тумане страсти и растерял всякий интерес к первоначальной задаче, Джими старался уловить мгновения в зеркале, нарочно избегая поцелуев и вгрызаясь в шею. Он и представить не мог, что со стороны Дилан выглядит ещё лучше; раскинувший худые ноги в стороны и подающийся бедрами навстречу ласкающей его руке, с предоргазменными слезами на ресницах и беспросветным туманом в светлых глазах. Он часто моргал, пытаясь избавиться от солёной пелены перед ним, брови складывал домиком и усилием воли держался до победного, кусая свои губы аж до побеления. В конце концов он снова посмотрел на свое отражение, потом случайно встретился взглядом с Джими, и было заметно, как покраснели даже кончики его ушей. Джими поцеловал его в шею ещё раз, и этот поцелуй стал последней каплей. Громкий, сладкий стон отразился от выбеленных стен. В такой позе Дилану приходилось выкручивать собственные руки, чтобы добраться до штанов Хендрикса. Очевидно было, что и ему понадобится внимание, ведь даже он уже не мог сидеть на месте и притирался сзади, как мог. Еле соображая, Боб развернулся на все сто восемьдесят, положил руки на смуглую грудь и одним жестом вынудил Джими лечь на пол. Его затрясло от предвкушения. Боб Дилан, это все делает с ним сам Боб Дилан. Тот самый Боб Дилан, который не так давно был чуть ли не равен богу для Джими. Тот самый Боб, который что раньше, что сейчас не даёт сердцу Джими покоя, занимает его мысли в свободное время, а такими своими решениями заставляет надежду на взаимность глубоко внутри загореться с новой силой. Ухмылка, которую видел далеко не каждый и которую знают не все — Джими в этом уверен — украшает его, довершает образ хищника, нашедшего свой обед. На его лице изобразилось непередаваемое ликование, как если бы он получился какой-то очень значимый лично для него подарок. Он достал его из тесных брюк, взял в руки, примерился. Взял в рот. Джими думал, что его сердце вот-вот разорвется. Осторожничая, пробуя, выискивая, изучая, он двигался все дальше; проходил по всей длине языком, исследуя каждый сантиметр вдоль и поперек, потом смелел и брал глубже, не забывая помогать себе руками; то и дело хмурился или, наоборот, вскидывал брови, заглядывая в глаза Джими. Хендрикс выдыхал тяжёлый воздух, неспособный вдохнуть его обратно, в горле ужасно пересохло. Это же Боб Дилан! И ему не снится? И Боб доказал, что это совсем не сон, а пугающая явь, в которой, в одно мгновение, он смотрит на тебя, как на последнего идиота, а в другой раз, как сейчас, у него взгляд одержимого. Он активно двигал головой вверх-вниз, зафиксировав слезящиеся глаза на лице Джими. Пристальное, больное внимание. Его зрачки, расширенные до предела, были направлены ровно в одну точку — в них читалась чуть ли не преданность. Чувства Джими окончательно смешались. Он не мог понять — он любит и чертовски хочет Боба, или он им одержим настолько, что замечает в его поведении несуществующие невербальные знаки? Хендрикс глухо простонал, зарываясь пальцами в копну пушистых волос. Слишком приятно. Дрожь пронимала тело, и с каждой секундой становилась все сильнее, а из лёгких будто выкачали весь воздух. Боб это видел, понимал, как сильно влияет на него. Он без вопросов и лишних разговоров все проглотил. Никто его не просил, он сам так захотел, а с волей идола Джими спорить не собирался. Все, что ему оставалось — это подарить ему свою благодарность.***
— Есть не хочешь? — Не особо. Джими быстро осмотрел его; натянув рубашку на плечи, Боб валялся на постели в одном нижнем белье, приняв крайне вальяжную позу, бесцельно листал глянцевые страницы и даже глаз не поднял. — Может, давай я закажу чего-нибудь. А теперь он посмотрел в сторону Хендрикса — сурово и недовольно. — Чувак, перестань возиться со мной, будто мы встречаемся, или типо того! Это раздражает. От его беспристрастного тона в груди у Джими неприятно закололо. — Мы не встречаемся, и что теперь, нельзя сделать приятное? — расстроенно спросил он. Желание оставаться в номере медленно, но верно пропадало, и даже после упрека Боб не смягчился. — Мне это не нужно. Я парень, а не барышня кисейная, чтобы меня задабривать. Джими встал и молча принялся застёгивать пуговицы на своей рубашке. — Обижаться теперь будешь? — повышая голос бросил Дилан и агрессивно махнул рукой. — Да пожалуйста! Все равно приползешь, когда снова в штанах зачешется. — Посмотрим, кто к кому ещё приползет, Дилан, — сухо ответил Хендрикс и уже заправлял рубашку в брюки. Он почувствовал острый взгляд на своем затылке — ровно на секунду — который тут же пропал. Обернувшись, Джими застал Боба читающим журнал и нервно покачивающим ногой, как ни в чем не бывало. Да, они не встречаются. Боже упаси, какая здесь любовь — это секс, разбавленный идолопоклонничеством. Бобу льстит внимание, прикосновения, даже тогда, когда они в новинку; ему нравится, когда его хотят. А Джими хочет, сильно хочет, и возникло это чувство не с пустого места. Но, кажется, все разговоры на тему привязанности и любви придется запихнуть себе поглубже в зад.