Солнце двух кланов

Разумеется, Цзинь Цзысюнь был вынужден обо всем рассказать Цзинь Гуаншаню. Выслушав его, глава ордена посмотрел недовольно: ему не нравилось, что родственник так беспечно себя ведет, не заботясь даже скрывать последствия своих поступков. Тем более, в отличие от него, Цзинь Гуаншань слышал об Вэнь Цин – талантливая молодая целительница, да и трактат о пересадке золотого ядра, написанный ей, весьма любопытен, хоть и не особо принимаем другими целителями. Подобный ей человек весьма пригодился бы клану. Велев доставить Вэнь Цин сюда, Цзинь Гуаншань удалился в комнаты, где его уже ожидали несколько молоденьких заклинательниц из числа приглашенных учениц. Отряд стражников вместе с Цзинь Цзысюнем, которому дали возможность исправить свою ошибку, мчался туда, где под охраной нескольких адептов томилась в пещере небольшая часть этих выживших вэньских отродий. Точнее говоря – там была вовсе не пещера, скорее – пещерный храм, оставленный давным— давно. Кому он принадлежал и кто молился там когда— то, Цзинь Цзысюнь не знал, да и не забивал он голову подобными вещами. Но как только они подъехали туда, то в глаза сразу бросилась кровь. Крови было очень много, следы ее вели в пещеру, а разорванные на кусочки тела тех людей, что сторожили их, ясно давали понять, что обычный человек или же заклинатель не мог такое сотворить. Цзинь Цзысюнь прижал ладонь ко рту, стараясь сдержать появившуюся тошноту, и жестом велел проверить пещеру. — Молодой господин Цзинь, там никого нет! — доложили ему через некоторое время. Цзинь Цзысюнь только выругался сдавленно и, отвернувшись, скомандовал: — Мы возвращаемся назад! В Ордине Не . Он сжег их! Он действительно все сжег! Веера, картины, фарфор... Свалил в кучу и спалил у всех на глазах! Никогда в жизни Хуайсан не испытывал такого отчаяния и унижения. Заперев дверь в свою комнату, младший Не бросился на кровать и горько заплакал. От гнева в груди и голове разлилась боль, будто тот ядом отравлял тело, а на ладонях горели ожоги, надувшись тугими пузырями. В тот миг он действительно верил, что брат ненавидит его. Иначе как он мог уничтожить все, что было дорого Хуайсану, да еще и со столь безразличным видом? Бесценные полотна, произведения каллиграфии, веера, среди которых были и те, что юноша расписывал сам, дорогие кисти... Все сгинуло в огне. Не Хуайсан все плакал и никак не мог успокоиться. Он даже не обратил внимания на робкий стук в дверь адепта, принесшего ему целебную мазь от ожогов. Что толку ему от этой мази? Огонь ранил его не так сильно, как холодный взгляд брата. Он просидел в своей комнате до заката. Глаза его воспалились и болели от соли пролитых слез. Гнев оставил после себя в теле пустоту и усталость. Не было сил даже на то, чтобы подняться с кровати. Да и незачем ему было подниматься. Пока он смотрел в потолок, мысли в голове затихали, но стоило только бросить взгляд на опустевшие полки, как к горлу снова подступали рыдания, а душу отравляла обида на Минцзюе. Так что юноша продолжал лежать, глядя в потолок. Когда комнату окутали серые сумерки, Не Хуайсан вновь услышал стук в дверь, но он даже и не подумал шевельнуться. — Брат, открой — раздался приглушенный голос Не Минцзюе. — Зачем, — горько усмехнулся юноша. — Хочешь еще что— нибудь сжечь? — Я пришел поговорить, — терпеливо возразил его брат. — Я и оттуда тебя прекрасно слышу, — буркнул Хуайсан. Он скорее почувствовал, чем услышан тяжелый вздох за дверью. — Мне не составит труда выломать эту дверь, если ты не откроешь, — проговорил глава ордена Не. Юноша помедлил еще немного, но все же поднялся с кровати и поплелся к двери. Не Минцзюе взирал на него с высоты своего роста усталым суровым взглядом. Но после нескольких часов рыданий у Хуайсана не осталось сил ни на страх, ни на гнев, ни на обиду. Сознание его погрузилось в глубокую, как море, апатию. Они молча вошли в комнату и опустились на кровать. Братья смотрели в разные стороны, но при этом сели рядом, совсем близко друг к другу, будто были связаны невидимой нитью и не могли разойтись. — Днем, на площадке, что ты почувствовал, прежде чем сбежать? — заговорил Минцзюе. — Тебе недостаточно было издевательств надо мной за сегодня? — сердито бросил в ответ юноша. — Ты непременно хочешь, чтобы я рассказал, что чувствовал? На лице главы ордена Не отразилась боль. Он сдвинул брови к переносице и опустил взгляд. — До сих пор мне казалось, что проклятье нашего рода обошло тебя стороной, но сегодня я увидел, что это не так. Не Хуайсан не сразу понял значение его слов, но Минцзюе продолжал. — Этот гнев, что переполняет тело и душу, выплескиваясь через край. Я надеялся, ты никогда не ощутишь его. Юноша поднял взгляд на старшего брата. С языка его уже готов был сорваться очередной упрек, но Минцзюе перебил его. — Я каждый день чувствую этот гнев, — проговорил он, по— прежнему глядя в другую сторону. — Каждый день я тону в нем, и не знаю, сумею ли выплыть. Он помолчал немного и все же посмотрел на своего притихшего брата. — Однажды он поглотит меня. Никто из наших предков не доживал до старости. Ты должен быть готов к этому, понимаешь? Твои веера и кисточки не спасут тебя от этих голодных шакалов, рыскающих вокруг. Тебя разорвут на части, если ты не научишься себя защищать. — Брат, — воспаленные глаза Не Хуайсана вновь наполнились слезами, но на этот раз он не позволил им пролиться, — почему ты ведешь себя так, будто уже собираешься в могилу? — Потому что я не знаю, когда мой час настанет. И мысль о том, что ты останешься беззащитен, лишь приближает мою смерть. — Я не хочу, чтобы ты умирал. Не хочу занимать твое место! — воскликнул юноша. — Ты должен быть главой ордена, не я! Неужели не ясно, что мне никогда с тобой не сравниться? Минцзюе тяжело вздохнул. — Я продержусь, сколько смогу. Но однажды у тебя не останется выбора. — Не говори так! — в голосе Хуайсана возмущение мешалось с мольбой. — От моего молчания ничего не изменится, — строго возразил Минцзюе и достал из кармана пузырек с целебной мазью. — А теперь давай сюда руки. Юноша инстинктивно спрятал обожженные ладони между колен, но усилием воли все же заставил себя протянуть их брату. Отчего— то ему стало стыдно. Не Хуайсан опустил взгляд. От прикосновений грубых пальцев Минцзюе к ожогам руки то и дело пронзала боль, но юноша все равно был благодарен брату за эту близость. Он уже не надеялся почувствовать тепло его души. Казалось, сейчас Минцзюе был таким, как прежде. Как до войны, когда он еще не был так холоден и замкнут. Хотя, возможно, сгустившиеся сумерки смягчили черты его лица, создав эту иллюзию. И все же его осторожные почти бережные прикосновения к обожженным ладоням придали Не Хуайсану решимости. — Обещаю, я буду тренироваться, — тихо произнес он. — Не думаю, что от этого будет хоть какой— то прок, но клянусь, я выполню все, что ты скажешь. — Да неужели, — фыркнул Минцзюе, явно не впечатленный его порывом. Но младший не обратил на это внимание. Все его мысли были сосредоточенны лишь на том, чтобы не струсить. Он набрал в легкие побольше воздуха и заговорил снова. — Я выполню все, что ты скажешь, — снова повторил Хуайсан. — Но прошу, брат, не отворачивайся от меня больше. Минцзюе поднял на него озадаченный взгляд и собирался уже поинтересоваться, когда это он отворачивался от брата, но юноша еще не закончил. — Я знаю, знаю, что бесполезен. Что позорю тебя одним своим существованием. Но ведь до войны ты... — он осекся, не зная, что сказать дальше. "Любил меня"? "Заботился обо мне"? "Не презирал меня так сильно"? Он не осмеливался произнести ничего из этого, боясь, что столь смелые слова оскорбят Минцзюе. — Мне так не хватает тебя, брат, — проговорил он, так и не подобрав нужных слов. Голос Хуайсана упал до едва различимого шепота. Юноша боялся поднять взгляд на главу ордена. Он уже успел пожалеть о своих словах. Сердце сжалось от мысли, что Минцзюе теперь станет презирать его еще больше. Что сейчас он рассмеется ему в лицо и снова назовет жалкой бесполезной размазней. Или просто молча встанет и уйдет. Минцзюе не засмеялся. И не ушел. Хуайсан вздрогнул, когда на плечи его легла тяжелая рука. Глава ордена Не притянул младшего брата к себе. Неуверенно и осторожно, будто тот мог сломаться от любого неловкого движения, но все равно слишком сильно. Сердце пропустило удар, когда Хуайсан ткнулся носом в широкую грудь Минцзюе, а потом заколотилось с удвоенной силой. — Брат, — только и смог выдохнуть он. Не Минцзюе сурово свел брови. Он не был уверен, правильно ли ведет себя. Ему было непривычно проявлять чувства подобным образом. Глава ордена Не чувствовал себя неловко и глупо. Но он бы солгал, если бы сказал, что слова брата не растрогали его зачерствевшее сердце. Да и если это поможет наконец заставить Хуайсана тренироваться, Минцзюе готов был попробовать пойти на уступки. — Завтра на тренировке три шкуры с тебя спущу, — строго сказал он, пытаясь так вернуть душевное равновесие, пошатнувшееся от непривычного проявления нежности. Хуайсан вздрогнул в его объятьях, но спорить не осмелился. Он сам только что клялся, что сделает все, что бы брат не потребовал. Только спросил со слабой надеждой: — А есть снадобье, которое сведет ожоги до завтра? Мысль о том, чтобы взять саблю израненными ладонями, приводила его в ужас. — У нас — нет, — без тени сочувствия сказал Не Минцзюе. — Но чтобы бегать, тебе не понадобятся руки. Будешь наматывать круги вокруг поместья, пока ладони не заживут, а потом уже за саблю возьмешься. Не Хуайсан вздохнул с нескрываемым облегчением и крепче прижался к брату в порыве выразить свою благодарность. — И только попробуй опять начать ныть, что устал, — как бы он ни старался, даже голос старшего брата больше не звучал так сурово, как прежде.