Галлюцинации

      Эй, ты слышишь меня? Скажи, что это так, ведь я в полном дерьме. Я не знаю куда мне деться. Запах гнили, разложения, этот холод, от которого кровь стынет в жилах. Было бы приятно осознавать, что я могу просто взять и замёрзнуть тут насмерть, но я просто не смогу. Как бы сильно я этого не хотел, — я обречён, и ничего не смогу изменить. И с моей смертью ничего не изменится. — Ты заложник собственных страхов, — они монотонно шепчут это, пока я сижу оперевшись о дерево, закрывая лицо руками. Это не то, чего я хотел. Это не то место, где я должен был оказаться и я играю не свою роль. Кто я?       Черви уже копаются в его вспоротом животе, поедая то кровавое мессиво из внутренних органов. Я жестоко обошёлся с этим парнем, хотя по сути даже не знаю, кто он. Я выместил всю свою накопившуюся за этот небольшой период ярость на каком-то незнакомом торчке, который подошёл ко мне, надеясь что у меня найдётся что-то покурить. Но у меня не было ни сигарет, ни травы, которой он судя по всему очень любил. Что тут говорить, если у меня не было даже той частички себя, которую я восполнил, нанося удар за ударом по его животу. Доставая кишечник из его уже бездыханного тела, я решил, что это может послужить неплохим украшением для леса, ведь сейчас он был как никогда серым и мертвецки холодным, а восемь с половиной метров кровавых кусков мяса (или что бы это там ни было), придавали удивительный шарм этой скучной поляне.       И всё же, кишечник — далеко не единственное что имеется внутри у этого отброса. Сейчас он выглядит ещё более мерзко, чем при жизни. Я выпотрошил его как свинью, но, признаться честно, это выглядит веселее всей моей жизни в целом. Я прежде ни с кем так жестоко не обходился, и мне кажется, что это высшее удовольствие. Кроме того, вряд ли он кому-то был нужен. Такой бесполезный, грязный, потерянный. В этом, мы, наверное, немного похожи, но я хотя бы чего-то, да стою. В конце концов я разрушил столько судьб, что начинаю казаться себе кем-то божественным, и я чувствую себя прекрасно. — Не зазнавайся, — снова голоса, спускающие меня на землю. И я снова не богоподобен. Я ничто.       Мерзкая, грязная кровь этого парня стекает по моим рукам словно капли красного вина по стенкам стеклянного бокала. Она падает на мою одежду, пачкая её, и мне снова придётся мириться с тем что я должен буду сжечь свою новую толстовку. Жаль, а ведь она мне нравилась. Как, в прочем, и все остальные испачканные вещи, которые стали жертвой этой отвратительной густой жидкости, которая въедается в ткань так сильно, что возможность отмыть её с ткани балансирует где-то на грани огромных усилий и невозможности. Знаю, что ничего невозможного якобы нет, но даже если это и так, — я в любом случае предпочту их сжечь до тла, чем возиться с пятнами целую вечность. Слишком мало времени, чтобы тратить его на кровь.       Я поднимаюсь с земли на негнущихся ногах и дрожащими руками пытаюсь подкурить чёртову сигарету, но маленький огонёк тут же сдувает стремительным порывом ветра с каждым новым разом. Да, сигареты у меня всё-таки были, но я не был намерен мило стоять и курить с ним. Дрожь сковала моё тело, и я не знаю куда деться от всей этой кровавой вакханалии вокруг. Сейчас это зрелище даже слегка пугает меня, хоть и приносило высшее удовольствие пару десятков минут назад. Его кишки, словно мишура на новогодней ёлке украшают стволы уже зеленеющих деревьев, вся трава в крови, так много крови, и мне кажется, что вот-вот должен хлынуть кровавый дождь, и его капли будут стекать по моим волосам, лицу, они заполнят дыру в животе парня с уже бывшей репутацией обыкновенного торчка, утопят червей и различных насекомых, пожирающих его гниющую плоть, и дома во всём городе начнут тонуть в кровавом океане моих несбыточных мечтаний, к которым мне никогда не прикоснуться. Но даже этой кровью не смыть всех моих грехов, потому что день, когда я появился на свет, когда начал своё существование, стал самым страшным из всех смертных грехов. И как показали мои самые дальние воспоминания, которые затерялись где-то в глубинах моего сознания, я был исчадием Ада с самого детства, и я не прекращу ненавидеть себя за это. Иногда мне кажется, что это всё неправда, что Рикки обманул меня, что он пытается вызвать во мне какое-то чувство вины. Я пока не разобрался, зачем, но мало ли что может задумать этот мелкий манипулятор?       Смирившись с тем, что покурить у меня сейчас не выйдет, я кинул брезгливый взгляд на разлагающееся тело. Сколько я провёл здесь? Почему это тело уже начало адски вонять и начало процесс разложения? Это может значить, что я нахожусь тут как минимум сутки, и мне пора делать ноги. Но я не могу пошевелиться, смотря на труп я расплываюсь в довольной улыбке, издавая нервный смешок. — Убирать тут — работа копов, — сказал Рикки, кладя свою ладонь мне на плечо. Без понятия, как он достал до него, но я поворачиваюсь к нему с этой же улыбкой на лице, сталкиваясь с его холодным взглядом. — Это потрясающе, — я с восторгом подхожу к телу, начиная рассматривать его внимательнее. — Оглянись вокруг, Рикки, — я чувствую себя художником, который только что написал самую великую картину на этом свете, — Смотри. Я хватаю мальчика за руку, и подвожу его ближе к трупу, и подойдя к нему со спины кладу свои ладони на его плечи. — Долбанный псих, — он смиряет мою кровавую картину полным безразличия взглядом, а на моих глазах уже проступают слёзы. Слёзы счастья. — Мы сваливаем отсюда. Сейчас же. — Стой, нет, подожди, — я выпаливаю эти слова, вырывая кисть своей руки из цепких рук мальчика. — Дай мне взглянуть на это последний раз. — Придурок, ты так хочешь попасться полиции?! — он уже начинает кричать на меня, но я стою как вкопанный, любуясь своим своеобразным произведением искусства. В моей голове что-то щёлкнуло, когда я вспомнил, что притащился сюда с рюкзаком. Я подлетел к дереву, у которого он лежал, и судорожно начал рыться в этом старом куске ткани, пока не нашёл то, что мне было нужно. Старый полароид, который подарил мне отец на мой прошлый день рождения сейчас снимал мою ужасающую картину, выплёвывая на землю бумагу с изображениями этого прекрасного безобразия. Щелчок за щелчком, я снимал труп со всех ракурсов, что можно было представить, под тяжёлые и раздражённые вздохи Рикки. Я судорожно подбирал только что вышедшие фотокарточки и быстро запихал их в рюкзак вместе с полароидом, хватая Рикки за руку и стремглав удаляясь из леса.

***

      — И ни одного отпечатка… — отец непонимающе кивал головой, рассматривая фото с последнего места преступления. Зрелище, от которого кишки выворачивало наружу. По крайней мере мне. — Ни одной зацепки. — Кто мог так поступить с ним? И за что? — я почесал затылок, прекрасно понимая, что на этот вопрос я не получу никакого ответа кроме как: «Да я, блять, без понятия», или «Ну и ходят же по земле такие ублюдки». — Этот парень был тем ещё наркоманом, — отец тяжело вздохнул. — Но я просто не верю в то, что его могли вот так распотрошить какие-нибудь ублюдки с улиц. Точнее, они могли бы, но какие бы не были причины, вряд ли они бы стали расправляться с ним вот так. — И что? К чему ты клонишь? — я не совсем понял его неоднозначного ответа, который оказался более развёрнутым, чем я ожидал. — А то, — он бросил фото на стол, потирая глаза за толстыми линзами круглых очков, — что над ним кто-то изрядно поиздевался. — Может быть, он что-то задолжал? — Нет, Фрэнк, ты не понимаешь. Тогда ему бы просто прострелили голову, или пырнули ножом пару раз. А тут, — он положил указательный палец на одно из фото, пару раз постукивая по нему. — Дело рук серийного убийцы. Я в этом уверен на все, блять, миллион процентов! — Думаешь, это тот же урод, что убил несколько человек из школы и Рэя? — Нет, определённо нет. Этого убили с особой жестокостью, — отец нахмурился, складывая руки в «замочек». — Мне надо подумать.       Мужчина удалился, так и не дожидаясь моего ответа. Я взял в руки фотокарточки и принялся рассматривать их, брезгливо морщась. Всё это выглядело так жутко, что кровь стыла в жилах, и когда приходило осознание того, что этот человек всё ещё на свободе и сможет сделать такое же абсолютно с любым человеком в этом городе, — становилось и в правду не по себе. Я накрыл рот ладонью, пытаясь сдерживать рвотные порывы, которые вызывало у меня это изображение, но продолжал рассматривать, пытаясь найти на нём какие-то детали, упущенные отцом и остальными копами. Хотя я понимал, что ни черта не стою и что все важные детали были найдены на самом месте преступления.       Это труп обычного наркомана, который ничем не отличался от всех остальных наркоманов, но почему именно он попал под горячую руку какого-то явно слетевшего с катушек психопата? Я снова набираю номер Джерарда, но так и не получаю ответа. Меня это уже не так удивляет, потому что «Фрэнк, если я не беру трубку, это значит только то, что я бросил свой телефон куда-то в ящик и забыл о его существовании, поэтому ответа тебе не дождаться». Джерард считал телефоны и интернет самыми худшими изобретениями на всём целом свете, потому что «Люди утратили свою инливитуальность».       Я нашёл его сидящим на крыльце собственного дома. Он что-то шептал себе под нос и качался из стороны в сторону, словно умалишённый, поджав колени к груди и обхатив их руками. Он никак не реагировал на меня, продолжая шептать что-то безумное про некий праздник. — Джерард, — я тряс его за плечо, и он наконец обратил на меня свой сумасшедший взгляд. — Джерард, ты в порядке? — Что? — он посмотрел на меня так, будто бы видит меня впервые в жизни и снова опустил взгляд на свои дырявые кеды. — У тебя что-то произошло? — Нет… — он несколько секунд тупо смотрел в бесконечность перед собой. — Нет, всё нормально. Я просто… я просто устал. — Просто скажи, что с тобой произошло. — Ты думаешь, я вру тебе? — да, думаю, ты врёшь, но я не могу ответить тебе так прямо. — Очевидно, что что-то случилось, — лучшее, что приходит мне в голову. — Даже если бы это было так, — он грустно улыбнулся, опуская свой уставший взгляд всё ниже в пол. — ты бы всё равно не смог мне помочь. — Почему? — Потому что… — он явно хотел что-то сказать, но вовремя остановился. — Неважно. Забудь, Фрэнк. Он не стал ждать моего ответа, а просто поднялся с деревянных ступеней и захлопнул за собой входную дверь, как всегда оставляя меня ни с чем.

***

      В моей комнате всё по-прежнему. Но точно ли это так? На всякий случай я ещё раз проверю каждый её уголок, на случай, если за мной всё-таки установили слежку. Я не должен никому позволить следить за мной, потому что я натворил неисправимое, за что меня скорее всего поджарят на электрическом стуле, даже если смертная казнь уже отменена. Не знаю, что делают с такими уродами, как я. Тщательно осмотрев небольшое помещение, в котором я живу, я кинул на кровать свой потрёпанный рюкзак, доставая из него то, что было мне нужно сейчас и то, от чего неплохо бы избавиться. Старый полароид, десять снимков в кровавых оттенках, испачканный нож и пачка сигарет с зажигалкой. Всё это теперь лежало на кровати по порядку: аккуратно разложенные в ряд фотокарточки лежали на мягком белом пледу, фотоаппарат рядом и окровавленный нож. Пачка сигарет с зажигалкой тут совершенно не к месту, поэтому они были так же аккуратно (или не очень), сложены в ящик стола вместе с остальными такими же не столь важными вещами. Выглядит очень красиво. Прямо так, как я и задумывал.       Я беру со стола небольшую баночку с клеем для бумаги, свой потрёпанный дневник и авторучку, залезая на кровать с ногами. Идеально.       Я открываю дневник, а затем аккуратно беру в руки одно из фото. Грязная, наполненная ужасом картина, запечатлённая на этом небольшом кусочке бумаги заставляет чувствовать меня как никогда довольным собой, и от одного только осознания того, что я — автор этого шедевра, доставляет мне чувство с ни с чем не сравнимой эйфории, которая вяжется где-то на кончике языка и постепенно попадает в глотку, растекаясь уже по всему моему телу волной полного удовлетворения. Мне, наверное, больше ничего не нужно. Я так доволен и горд собой, что мне даже не верится в то, что это всё — моё творение, которое я запечатлел и теперь могу любоваться на него целую вечность. Я переворачиваю фотокарточку другой стороной, беря в руки баночку с клеем, и немного надавливая на неё, оставляю тонкий слой содержимого упаковки на белой глади небольшого листочка, и помещаю её на законное место в моём дневнике, аккуратно приглаживая её, чтобы всё выглядело идеально. Карточка занимает примерно половину страницы, поэтому я прикинул, что на все фото мне потребуется около трёх страниц, потому что я хотел увековечить все фото в своём дневнике, даже не очень удачные. И когда всё дело было сделано, то я вновь принялся транслировать свои мысли на бумагу корявым почерком.

Дорогой дневник,

Около двух дней назад произошло нечто ужасное для многих, и нечто прекрасное для меня. Клянусь, никогда раньше не пробовал издеваться так над жертвой, и даже представить не мог, что это приносит такие ощущения, которые, надеюсь, не перерастут в одержимость. Ведь я не маньяк. Это моя первая и последняя такого рода работа, потому что этот парень закрывает список гостей. Дальше меня ждёт лишь самый приятный этап, который станет полностью завершающим и откроет праздник. Я чертовски этому рад, и внутри меня тоже всё радуется, я уже чувствую этот сладкий вкус счастья, он вертится где-то на моём языке, но, увы, я не могу распробовать его полностью. Для этого надо немного подождать. Ах да, дорогой дневник, ты закрыт. Это последняя страница, и всё получилось ровно так, как я и рассчитывал. Финал не за горами, все, кто должен был умереть — мертвы, а это значит, что с этого дня и оставшуюся до праздника неделю я буду без тебя.       Я провожу рукой по слегка смятой странице, и грустно улыбаюсь, потому что этот дневник стал для меня действительно чем-то близким за всё это время. Я совсем позабыл не о менее важных вещах, чем фотографии и мой дневник — моя одежда, испачканная в крови. Хорошо, что я решил одеться во всё тёмное и Фрэнк не заметил всех этих пятен, наверное и то потому, что я сидел как долбанный псих и был похож на сплошное чёрное пятно. Но это даже к лучшему, ведь его отец — коп, и он бы мог рассказать, что заметил на моей одежде следы расправы над мерзким наркоманом. Я снял с себя большую толстовку, рваные джинсы, и на всякий случай ту белую футболку, поверх которой была заляпанная толстовка и скомкал это всё в чёрную безобразную кучу, и переодевшись во что-то чистое, вышел на задний двор.       Пустой мусорный бак, в который я накидал кучу различного дерьма ввиде ненужных газет отца, палок, валяющихся здесь же, маминых журналов и некоторых своих рисунков, которые нравились мне меньше всех остальных. Которые я просто терпеть не мог, и каждый раз когда смотрел на них материл себя за собственную криворукость. Хоть где-то им нашлось применение. Залив мусор кучей различного рода алкоголя, я кинул спичку в контейнер, и наблюдал за постепенно разгорающимся над ней огнём. Он поднялся довольно высоко, поэтому для того, чтобы кинуть туда вещи так, чтобы не получить ожогов третьей степени, мне пришлось приложить немало усилий, и спустя некоторое время вещи были сожжены до тла, а огонь успешно потушен. Всё идёт как никогда по плану, и это меня радует.       Я вернулся в комнату, и взяв окровавленный нож, спустился в ванную чтобы его отмыть. Это было довольно трудно: кровь уже застыла, и поэтому местами мне пришлось отмывать её мочалкой от холодной стали ножа, и к счастью, всё обошлось. Моя кровать такая мягкая. Я рад тому, что наконец снова лежу в своей комнате, и мне приятно осознавать, что работа выполнена. Больше ничего не придётся подчищать и приносить в жертву свои любимые вещи. От мерзких пятен крови за всё время пострадало свыше десятка моих огромных толстовок, и мне было жаль прощаться с каждой из них. Но с этой — нет, ведь я точно знал, что она последняя.       Мой взгляд падает на смятый дневник, и я беру его в руки, открывая первую страницу. Первая запись — второго марта две тысячи девятого года. Я пишу, как сидел с мамой в гостиной и неожиданно услышал какой-то странный голос, который мама не слышала. Через пару минут он уже был не один, а несколько. Правда, продлилось тогда это всего полчаса, но испугался я не хило. Если бы я тогда знал, что всё зайдёт так далеко — то сразу бы вскрыл себе вены. Но перевернув страницу, я обнаруживаю, что она вырвана, как и следующие четыре страницы. Я нахмурился, ведь я не помнил, что вырывал отсюда страницы, и подскочил с кровати, кинувшись искать их по всей своей комнате.       Но в комнате их не было. А значит, что они где-то во внешнем мире, где их могли найти. Всё идёт как никогда не по плану.