Нерв

Лифт громко звякнул, и он выходит на 27 этаже огромного бизнес-центра. Сейчас он находился в секторе гостиничного комплекса, но номера и их постояльцы его не интересовали. Какузу идет по устланным коврами коридорам: вокруг тихо, вдоль стен расставлены кадки с тропическими цветами, развешаны фотографии различных SPA-процедур и ритуалов красоты — он пришел в зону отдыха. К вечеру тут станет полно народу: хихикающие девушки из обслуги будут сновать туда-сюда, разнося еду и напитки для богачей, пришедших расслабиться в и снять напряжение после трудового дня. Официально — «Звезда судьбы» это SPA-центр, где оказываются косметические и медицинские услуги. Неофициально — бордель, доступ в который имеет только элита. Высшие чины, сильные мира сего, погрязшие в пороках также как и остальные слои общества, а может даже больше. Ведь деньги и власть развращают даже самых стойких. Это идеальное место, чтобы разузнать все сплетни и слухи, о которых судачит богема, политики и бизнесмены. Какузу выпал из жизни города почти на месяц, ему нужно быть в курсе того, что произошло в его отсутствие, какая сейчас расстановка сил, кто на кого точит зуб… Полученные сведения помогут ему отыскать девчонку. Во всяком случае, он на это рассчитывает, ему нужно расквитаться с этим как можно скорее. Какузу ненавидел дела, где необходимо кого-то разыскивать, и никогда за них не брался. Это слишком зыбкая почва, ведь не знаешь наверняка: ищешь ли ты живого человека, или расследуешь его убийство. Нужная ему дверь находится в глубине коридора, самой последней. Рядом журчит многоуровневый декоративный фонтан, лианы под потолком опутывают стены на манер плюща. Обычная деревянная дверь, без вывески, с нее даже сняли порядковый номер. В мягком свете коридорных ламп ее запросто можно не заметить. Одна из самых неприметных дверей, которых сотни, даже тысячи в этом здании. Дверь, которая открывается лишь избранным, и Какузу входил в число этих немногих людей. Звякнула висящая с обратной стороны музыка ветра, Какузу проскальзывает внутрь. В комнате уютный полумрак, рассеиваемый красноватым светом диодных ламп. Запах сандаловых благовоний: густой, тягучий, пропитывает не только воздух, но и каждый предмет находящийся здесь. Вдоль стен тянется повторяющийся рисунок — танцующие журавли на фоне пагоды. — Опаздываешь, на тебя непохоже, — занавески, отделявшие смежную комнату от основной дрогнули. — Да и раньше ты приходил чаще, — в голосе мелькнула нотка укора. — Пробки, — коротко бросает Какузу, разуваясь. — Раньше и ты был приветливее, — он тоже в долгу не остался. — Ладно, не ворчи, — тихие шаги, занавеска отъезжает в сторону, владелец комнаты, соизволил, наконец, показаться. — Раздевайся, ложись, — снисходительная улыбка, — раз пришел. Хаку. Какузу смотрит на его стройную фигуру, облаченную в кимоно, распущенные волосы, и удивляется про себя — он будто существует вне времени пространства. Идут годы, а Хаку остается таким же, словно время над ним не властно. Никаких возрастных изменений, морщин, лишнего веса… Сколько ему сейчас? 30? Какузу не знал, сколько ему лет, но считал его ровесником Хидана — тому скоро исполнится 25. Субтильное телосложение и андрогинная внешность делали его похожим на девушку. Зная специфику данного заведения, Хаку можно было посчитать очередной, породистой, дорогой шлюхой, но знай, человек самого Хаку, он быстро понял бы насколько ошибочно его суждение. Хаку был прекрасно образован, говорил на нескольких языках. Он очень начитанный, понимает, как устроен этот мир, и кто правит балом. Хаку мог поддержать разговор абсолютно на любую тему, из всех своих знакомых, Какузу, пожалуй, только его мог выделить как интеллектуальную элиту. Какузу не считал Хидана глупым, напротив, в чем-то тот был даже поумнее его. Хидана можно назвать мудрецом в каких-то приземленных, бытовых вещах. Но разговоры о чем-то высоком, политика, культура — с этими темами нужно идти к Хаку, Хидан в этом не разбирается, да и зачем ему это?.. Их знакомство, если можно было его так назвать, состоялось примерно 10 лет назад. Тогда Какузу нашел Хаку в прокуренном притоне, прикованным к батарее в луже собственной блевотины. Он так и не рассказал, как, а главное, почему там оказался. Департамент полиции пустил все свои силы на остановку наркотрафика, опутавшего тогда страну. Ловили всех: от мелких толкачей до крупных дилеров. Когда Хаку освободили, он нетвердой походкой направился к выходу вслед за медиками. Тогда, в коридоре, он столкнулся с главой управления по борьбе с организованной преступностью — Данзо. Тот лично решил поучаствовать в операции, предвосхищая, какая шумиха поднимется в СМИ: успешный захват преступников, освобождение заложника, изъятие огромной партии наркотиков и психотропных веществ. И он, Данзо, в центре событий, благодаря ему город очищается от скверны, на всех газетных заголовках напишут его имя, его покажут по телевизору. Насыщение своего эго, вот главная причина, по которой он оказался там. Хаку подошел к нему, стал благодарить за спасение, даже пожал ему руку — Какузу помнил, как брезгливо Данзо вытирал ее об штанину. Он посчитал Хаку обдолбанным торчком, и надо признать, этот образ ему весьма удался. Никто толком не понял, что случилось: через несколько минут Данзо упал на пол, стал задыхаться и харкать кровью. Тело свело предсмертной судорогой, и его глаза закатились. Врачи сказали, что оторвался тромб, это вызвало остановку сердца. Все поверили в эту историю — журналисты, коллеги, родственники. Все, кроме Какузу. Ночью он приехал в морг, чтобы осмотреть руку Данзо — ту самую, к которой прикоснулся Хаку. Так и есть: возле запястья, там, где остался след от ремешка часов он увидел крохотное, едва заметное пятнышко от укола иголкой. Наверняка, какой-то современный яд, который невозможно засечь. — Приехал арестовать меня? — с улыбкой спрашивает Хаку, когда Какузу пришел к нему в больницу. Бледный, с синяками под глазами, тот лежал под капельницей и читал Ницше. Какузу задерживает взгляд на обложке. Картина понемногу начала вырисовываться, осталось лишь кое-что прояснить. — Нет, зачем, — он садится рядом на стул для посетителей. — Данзо, этот старый козел, уже всех достал. Если б не ты, так нашелся кто-нибудь другой, кто бы его пришил. На кого ты работаешь? — Какузу думает, что Хаку завербовала разведка или какие-то другие спецслужбы. — Тебе не нужно знать, кто они, — Хаку захлопывает книгу. — Важно то, кто я, — на Какузу устремляется пронзительный взгляд. — И теперь — я твой друг. Не дружба, а скорее, взаимное использование — вот что связывало их все эти годы. Хаку делился с ним последними сплетнями, и некоторыми фактами из жизни своих клиентов, которые те же сами ему и выдавали во время своих визитов. Какузу посвящал его в детали расследований, которые представляли интерес для Хаку и стоявшей за его спиной организации. Как полицейский — он поступал непрофессионально, за разглашение подобных сведений его вполне могли привлечь к ответственности, если бы это где-то всплыло. Но ему нужен свой информатор, а иметь такую стрелу, как Хаку в своем колчане — огромная удача. — Что в мире-то делается? — спрашивает Какузу, стягивая рубашку. Хаку скользит притворно-равнодушным взглядом по его, покрытой шрамами мускулистой фигуре. — Есть новости? — Есть, но они подождут, — он медленно собирает волосы в высокий хвост на затылке, кивает Какузу, чтобы тот лег на кушетку. — Лучше про свои дела расскажи, — Какузу устраивается на животе, и чувствует как Хаку кладет руки к нему на плечи. — До меня доходили слухи, про того «мясника», — в голосе слышится улыбка. — Более семидесяти осколков в мягких тканях, ты был великолепен в своей ярости, — неприкрытое восхищение. Может, Хаку и был неискренен, но сыграно было блестяще, самолюбию это польстило. Помимо обмена информацией, у Какузу с Хаку было еще кое-что, объединявшее их, одна черта, за которую порицают в любом приличном обществе. Насилие. Можно считать это патологией, называть болезнью, да и сами они знали, что это ненормально — испытывать удовольствие от причинения страданий, зла ближнему. И тем не менее, это так. Насилие их не пугает, напротив, они им наслаждаются. Какузу не мог себе ответить, когда именно у него это началось. Просто, в какой-то момент, появились проблемы с самоконтролем, он не мог и не хотел останавливаться в дворовых драках, избивая обидчиков до полусмерти. Ощущение собственного превосходства, власти — его будоражило, вспышки ярости дарили разрядку не хуже секса, а в чем-то, даже превосходили и перекрывали эти ощущения. Позже он захотел стать солдатом республиканской армии — зарплаты там неплохие, а главное, это позволило бы оправдать свою потребность в насилии, и направить ее в нужное русло. Но его туда не взяли, несмотря на отличную физподготовку результаты тестов выявили какие-то психические отклонения. В полицию его бы не приняли по той же причине, но он вовремя подсуетился и дал взятку одному из членов приемной комиссии. Чтобы вписаться в общество Какузу пришлось заключить сделку с самим собой, а работа в полиции помогала скрывать свою темную сторону. Он убивал. Его убивали. Глядя на жертв разных преступлений он не испытывал к ним сочувствия, они вызывали у него гнев, желание поквитаться. Поэтому пойманные им преступники в большинстве своем не доживали до суда — Какузу расправлялся с ними на месте. Он не мог поставить себя на место жертвы, а вот на место ее палача — вполне. Хидан…вероятно испытывает похожие чувства, нависая с жужжащей бормашиной над зашуганным пациентом. Наверняка, скоро это перестанет его удовлетворять, появится потребность в чем-то большем. Какузу надеется, что если Хидан впадет в зверство и неистовство — то не на его веку. Что-то в его взгляде ему подсказывало, что если темная сторона Хидана вырвется наружу, то город захлебнется в крови — он не сможет остановиться. Хаку носил маску милой, кроткой девушки. Какузу не раз представлял, какой ужас и страх испытывали люди, когда обнажалась его истинная суть. Руки, которые сейчас разминают его спину, помимо массажа и ласки умеют причинять боль и убивать. — Я охотился за этой тварью семь лет, — Какузу втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы, вспоминая Хидана, подвешенного на крюк, как животное на бойне. Он без сознания, весь в крови, правая нога неестественно клонится в сторону от остального тела. «Мясника» смогли опознать только по группе крови и анализу ДНК: Какузу так разбил кости черепа, что от его лица ничего не осталось, только кровавое месиво. — Думаю, ты бы тоже не отказал себе в удовольствии прикончить этого типа, со всей своей изящной жестокостью. Он кожей чувствует, что тот улыбается. Приятно все же, хотя бы на время, избавиться от маски, и побыть среди монстров, одним из которых являешься ты сам. — У тебя здесь так тихо, — Какузу привык, что в этой комнате играет спокойная ненавязчивая музыка. — Хочешь музыку? — Какузу кивает, Хаку скрывается за занавеской в смежной комнате. — А если я поставлю что-нибудь неприличное? — А если я одобрю твой выбор? Нежный звучный голос наполняет помещение. Какузу не знает, как зовут певицу, но она стала очень популярной, ее песни звучали чуть ли не из каждого утюга. Хидан каждый раз кривился, слыша ее: «Фу, попса голимая!» Baby, I'm a sociopath, Sweet serial killer. On the warpath, 'Cause I love you… Какузу невольно улыбается, услышав эти строки — в этом весь Хаку. Он скашивает глаза на покрытую алым бархатом тахту, стоящую у противоположной стены — там Хаку обслуживает «особенных» клиентов. Проститутка, которая сама решает, под кого ей ложиться — неслыханная дерзость, и тем не менее, это так. Хаку имел такое право, и очень опасно и опрометчиво пытаться претендовать на что-то большее, если он сам этого не пожелает. Принадлежать всем и вместе с тем никому — он убеждал своих ухажеров, что они для него особенные, единственные в своем роде. Какузу слишком прожжённый жизнью, его подобным не купишь. А ведь наверняка есть те, кто ведется, и спустя некоторое время они бесследно исчезают… — Расслабься, ну что ты как камень! — Хаку ощутимо надавливает у основания шеи. Он отводит отросшие волосы Какузу в сторону, и зарывается пальцами в темные пряди, постепенно поднимаясь к затылку. Какузу не удерживается от довольного вздоха — стыдно признаваться, но он любил это ощущение — как кто-то перебирает твои волосы. Этим «кем-то» становился Хаку, Хидан, к счастью не знал об этой фишке, иначе он бы то и дело этим пользовался. Несправедливо, по отношению к нему скрывать это, но у Хидана имелась масса других привилегий. Главная из которых — только ему Какузу разрешал прикасаться к своему лицу. Какузу терпеть не мог чужие прикосновения к своему лицу, если это не связано с какими-то санитарно-медицинскими мерами. Все эти поцелуи, обмен слюнями, даже случайные касания выводили его из себя, и вызывали только одно чувство — отвращение. Была б его воля — он бы постоянно ходил в маске, или носил забрало, как у рыцаря. Хидану важны все эти прикосновения, он так выражает свою привязанность. Ради него Какузу поднял планку того, что он готов терпеть, но тот видел, что ему не нравится. — Что с тобой? — Хидан хмурится после очередной неудачной попытки его поцеловать. — Я же ничего такого не делаю! — его задевает видеть на лице Какузу неприязненную гримасу. — Не принимай на свой счет, — Какузу утирает рот тыльной стороной ладони, стирая след чужого прикосновения. — Я, в принципе, не люблю, когда кто-то трогает мое лицо. — Это из-за шрамов, да? — Хидан проводит пальцем по скуле, и Какузу еле сдерживает себя, чтобы не отстраниться. — Да они же классные! — он хочет поцеловать его в щеку, но Какузу отворачивается, на сегодня с него точно хватит. — Просто не люблю и все, — уклончиво отвечает он, глядя, как Хидан недовольно поджимает губы. — Давай, не будем об этом. — Грядут неспокойные времена, — Хаку спускается ладонями вниз, к пояснице, — скоро выборы. — Думаешь, Учихи победят также, как и прошлый раз? — Какузу довольно жмурится, как кот. Уж что-что, а массаж Хаку делать умеет, удивительно, откуда в этих руках столько силы. — У них и у Пейна равные шансы, Пейн со своим «Рассветом» даже их превосходит. Парламенту нужна свежая кровь, Учихи итак там просиживают свои задницы с момента провозглашения республики — 70 лет почти, столько не живут. — А по-твоему, они так легко уступят дорогу молодым? — Хаку хмыкнул. — Учиха пытается переманить меня в свой штат, Забуза предлагает присоединиться к нему, и покинуть город… Услышав это имя Какузу напрягся. Когда у вас проблемы, бизнес не ладится, конкуренты одолевают, и нет спасения от кредиторов — вы ищете Забузу. Но когда у вас все хорошо, стоит молиться всем выдуманным богам сразу, чтобы Забуза не начал искать вас. Забуза наемник, хищник, который выходит на охоту, и всегда возвращается с добычей. Мир не был к нему добр, и сделал из него первоклассного убийцу, его услуги стоят дорого. Он живет по своим правилам, и в этом прослеживалась его схожесть с Хаку. Какузу даже допускал мысль, что Забуза выкормыш той же организации, что и он. Его можно сколько угодно подозревать, но предъявить ему нечего — Забуза не оставляет следов, которые могут привести полицию к нему, и всегда выходит сухим из воды. Хаку и Забуза смертельная комбинация, если они сойдутся на одном поле. Если кто-то наймет их двоих… Какузу даже интересно, кем окажется этот дьявол. — И что ты думаешь? — спрашивает Какузу, когда пауза затянулась. -Тебя ведь не оставят в покое. — Знаю, — вздох. — Я пока подожду. Дома удовольствий существуют при любой власти. Забуза для чего старается? Что сказать потом: «Это мой партнер. Мы вместе работаем». А Учиха? " Это моя девочка. Я ее трахаю», — на секунду Какузу послышалась горечь в его голосе. — Вся разница в нюансах. — Учиха? — тепло разливается по телу, мысли начинают путаться. — У него же вроде жена и дочь. — И с каких это пор, — Хаку резко надавливает между лопаток, у Какузу аж дыхание сперло, — наличие семьи делает кого-то порядочным человеком? — он усмехнулся. Какузу никогда не имел дел ни с самим Саске — нынешним лидером клана, ни с его приспешниками. Практически в каждом органе власти, во всех сферах присутствовали Учихи: здравоохранение, образование, безопасность и экономика — их партия глубоко пустила корни, и не собиралась сдавать позиции. Он ничего не мог сказать о Саске, как о личности. Единственное, что ему было доподлинно известно: Саске и его брат — Итачи попали в аварию на заснеженной трассе. Автомобиль перевернулся и загорелся, Саске до последнего пытался спасти брата, зажатого в покореженной машине. Итачи погиб, его так и не удалось вытащить. Саске ослеп на один глаз, и ему была ампутирована левая рука. От ношения протеза он отказался, скрывая увечье под плащом. Учиха производил впечатление жесткого человека с твердым характером. Видимо, чтобы как-то сгладить это впечатление, и выставить себя в глазах общественности в более выгодном свете — он женился на бывшей однокласснице. Наверняка, целая команда менеджеров подбирала для него наиболее выгодную партию. Его жена — обычная, простая девушка, никаких ошибок: детство, школа, институт… Хаку видел подноготную этой семьи, и тут же поспешил снять розовые очки: — Если она, по-твоему, милая овечка, то я Иисус Христос, — он достает из футляра иглы для акупунктуры. — Ей палец в рот не клади, мигом откусит. Эта засранка, Сакура, пытается лезть в мои дела, представляешь? — Полагаю, ей не очень-то нравится, что ты спишь с ее мужем, — Какузу не удержался от сарказма. — Ой, ну надо же, — притворное удивление, Хаку строит из себя святую невинность. — Никогда такого не было, и вот, опять! Я же за ним не бегаю, он сам ко мне приходит, — тонкие иглы вонзаются в шею, и выстраиваются в длинный ряд вдоль позвоночника Какузу. — Скажи еще, что ты жертва в этой ситуации, — Какузу хмыкнул. — Так и есть, — согласился Хаку. — Всем удобно видеть во мне жертву равнодушного общества, которое превратило меня человека с низкой социальной ответственностью работающего в борделе. — В тот притон тебя тоже привело равнодушное общество? — Вот тут ты не прав, — Какузу чувствует, как Хаку наматывает на кулак прядь его волос. — Это тебя оно привело туда, чтобы ты мог меня освободить, я там оказался по собственной воле. Конечно, сидеть прикованным к батарее не входило в мои планы, но оно того стоило — я встретил тебя. И если ты не заметил, я до сих пор признателен тебе за спасение. А может, — его дыхание опаляет кромку роста волос возле шеи, — я недостаточно выражал свою благодарность? Бархатистое сиденье пружинит, когда он опускается на него, тело тонет в диванных подушках. Запах сандала, еле слышная этническая музыка, занавеска в смежной комнате подрагивает от сквозняка. Хаку сидит между его широко разведенных ног, его голова ритмично двигается — он старается доставить ему удовольствие. Но одного только горячего, тесного рта и языка, тщательно вылизывающего его член недостаточно. Какузу протягивает ладонь, отводит в сторону волосы, выпавшие из пучка на затылке Хаку, и со всей силы надавливает пальцами на чувствительное место за ухом. Глаза того на секунду расширяются, это больно, рука у Какузу тяжелая. На лбу появилась морщинка, в уголках глаз скопились слезы, но он не прекращает своего занятия. И эта гримаса боли на его лице возбуждает Какузу гораздо сильнее, чем вид обнаженного тела. Его пятерня накрывает затылок Хаку, и он сам толкается ему в рот. Слишком грубо и резко, он не дает отодвинуться, загоняя свой член все глубже ему в глотку, лишая возможности нормально вдохнуть. Хаку терпит, но потом, когда ладони Какузу смыкаются у него на горле, все крепче и крепче сжимая, начинает хрипеть и давиться, бьет его кулаком в бедро, чтоб тот отпустил. «Ну, нет», думает Какузу, с мстительным удовольствием, глядя, как глаза Хаку заволакивает слезами. А ощущение бьющиеся жилки под пальцами на его шее, ритм, отмеряющий чужую жизнь, который так легко остановить — стоит лишь сжать чуть сильнее руки, заставляют только быстрее двигаться, доводя себя до разрядки. Хаку тяжело переводит дух, утирая блестящие от слюны губы. Какузу встает с кушетки, хочет одеться, и месть следует незамедлительно: Хаку вонзает ему в бедро длинную палочку украшенную цветами — он вытащил ее из своей прически. — Твою мать! — шипит Какузу от внезапной боли, пронзившей ногу. Горячая кровь заструилась вниз, он не может удержать равновесие, цепляется пальцами за стену, задевая картину в стеклянной раме — несколько гейш в разноцветных кимоно спрятавшиеся за зонтиками и веерами. Картина падает, Какузу тоже. Рама с грохотом разбивается, Хаку усаживается на него сверху, заставляя лечь прямо на осколки, которые тут же впиваются в спину своими острыми краями. — Уже уходишь? — интересуется он, глядя на Какузу из-под полуопущенных век, темные волосы струятся по плечам, его бледная кожа в свете красноватых ламп делает его похожим на демона. — Думаю, тебе стоит задержаться, — он елозит, трется задницей о его пах, и полностью освобождается от своего распахнутого кимоно. Комната наполняется частым дыханием и влажными, хлюпающими звуками. Хаку насаживается на его член, полностью вбирая его в себя. Внутри него горячо и тесно, удивительно, как он сохранил такую узкую задницу, если он сам сбился со счета, со сколькими мужчинами уже переспал. Становится жарко, спина потеет, под давлением и весом чужого тела, осколки все глубже вонзаются в кожу, Какузу слышит хруст стеклянной крошки всякий раз, когда Хаку плавно покачивает бедрами. Хаку протягивает руку, и зачерпывает битое стекло с пола, высыпает осколки ему на грудь. Стекляшки в свете лам напоминают драгоценные камни. Какузу вцепляется пальцами в его бедра — наверняка останутся синяки. Хаку ведет ладонью по его груди с нажимом, заставляя осколки врезаться в кожу под его пальцами. Проступает кровь, Хаку втягивает ноздрями воздух, как хищник, почуявший добычу. Он начинает двигаться быстрее, сжимается вокруг пульсирующей внутри него плоти, чтобы продлить это запретное, болезненное удовольствие. Когда Хаку протягивает ладонь к его лицу, Какузу резко переворачивается вместе с ним на бок. Хаку охает от того, что положение изменилось, проникновение чувствуется острее, толчки внутри стали глубже. Он заходится низким, гортанным стоном от испытываемого им оргазма. Какузу изливается внутри него, со свистом втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы. — Все, старайся особо не мочить, — Хаку заклеивает пластырем рану на его бедре, когда они приводили себя в порядок, после устроенных ими на полу игрищ. Ногу неприятно тянуло, но рана неглубокая, пару дней поболит, потом зарастет. Какузу набрасывает на плечи рубашку — та противно липнет к спине — Хаку удалил осколки, но из царапин все еще сочилась кровь. Он задерживает взгляд на его шее — там уже наливались темные синяки от его пальцев. Хаку снова тянется к его лицу, Какузу недовольно отстраняется, ударив его по кисти. — А я давно заметил, что тебе не нравится, — он послюнявил палец, и принялся оттирать кровавые разводы у себя на локте. — Какая-то детская травма, да? Какузу медленно одевается, игнорируя его вопрос. Хаку хорошо умеет читать людей, улавливать их настроение, в каком-то смысле, это часть его работы. — Наверняка что-то оттуда, из детства, — он заправляет за ухо темную прядь. — Это сейчас, когда ты уже взрослый, тебе все, что с гуся вода. Но те, детские воспоминания, они самые яркие, остаются с нами на всю жизнь. Твоя психика их блокирует, это защитный механизм, чтобы не съехать с катушек. Хочешь, помогу тебе вспомнить? — Хаку откидывается на спинку дивана, наблюдая, как Какузу поправляет пряжку ремня на брюках. — Когда подобные вещи вскрываются, все вы, такие сильные и закаленные жизнью, начинаете плакать, как дети, — Хаку мечтательно прикрывает глаза, будто вспомнив что-то, а на его лице возникает улыбка. Улыбка садиста. Какузу забирает пиджак, и идет к выходу, бросая через плечо: — Пошел ты к черту, Хаку! В спину ему доносится смех, Какузу вспоминает о бьющейся жилке на его шее, и думает, что в следующий раз, он больше не будет так сдержан. После того, как в жизни Какузу вновь появился Хидан — Хаку утратил к нему сексуальный интерес, найдя себе новую игрушку. Даже сейчас — он только развлекается, а не пытается его провоцировать. Пытаться копать под Хаку — все равно, что добровольно затягивать петлю у себя на шее. Неужели, эта женщина настолько глупа?.. — Бороться с тобой, это тоже самое, что ссать против ветра, — Какузу подцепил от Хидана это выражение, но оно очень емко описывало сложившиеся обстоятельства. — Пока ее потуги меня развлекают, я не собираюсь ничего предпринимать. Я бы вообще, на ее месте, беспокоился о своей дочери, а не об изменах мужа. — А что не так с девчонкой? — Какузу навострил уши. Он уже навел кое-какие справки: Кушина и Сарада — дочь Учихи Саске учатся в одном и том же престижном интернате «Камелия». — Да с ней все нормально, — новая порция игл покрывает плечи, — а вот с интернатом — нет. В «Камелии» за последние полгода погибло несколько девочек — одна утонула в озере, другая упала с лестницы и свернула себе шею, третью сбила машина. Полиция никак не связывает эти события между собой, а я бы не был так уверен, что три смерти в одном месте — роковая случайность. Дочери главных политических соперников учатся в одной школе, в которой происходят смерти при загадочных обстоятельствах. Какузу стискивает зубы: на какое же дерьмо Пейн его подписал! Помимо возмущения, в памяти роятся обрывки разговоров, какие-то документы, интернат «Камелия» уже мелькал в сводках. Было там что-то… Какузу морщит лоб, но ему так и не удается вспомнить. Какузу садится и разминает шею — после массажа Хаку, и сеанса иглотерапии он чувствовал себя приятно уставшим, как после секса. — Как дела у Хидана? — интересуется Хаку, — глядя, как Какузу медленно одевается. — Пусть приходит, посмотрю его ногу. — Хидан сюда не придет даже под дулом пистолета, — качает головой Какузу. Хидан врач, и всю народную медицину, воспринимает в штыки. Когда он узнал, что Какузу посещает сеансы акупунктуры, то долго плевался ядом и возмущался. — Какая акупунктура, о чем ты?! Это же лженаука! Вся ее эффективность — туфта, это эффект плацебо. А дальше что? Будешь ходить к гадалкам снимать порчу и пить заряженную воду? Какузу, как в твоем возрасте можно повестись на такую херню, это же разводка для лохов! Какузу все равно, плацебо это или нет — но иглоукалывание помогало снять головные боли как ни одни таблетки. Возможно, Хидан реагировал бы спокойнее, если бы «лженауку» не практиковал Хаку. Они пересеклись всего однажды, но этого хватило, чтобы тот видел в нем соперника. Какузу предупредил его, что между ними уже давно ничего нет, и не может быть, но Хидан, видимо, все еще сомневался. Они не клялись друг другу в вечной верности, но не в характере Какузу вести двойную игру, он однолюб. Да и Хаку такой человек, к нему лучше не соваться с пустыми руками. И речь даже не о деньгах, хотя их в него надо вкладывать, вкладывать, и немало. Чтобы он всегда хорошо выглядел и справлялся со своими задачами. Хаку цепляется за тех, кто обладает интересными сведениями, а после ухода из полиции Какузу стал пустышкой, многие его связи оборвались, некоторые двери закрылись. Хидану же было достаточно его самого, и эта бесхитростность в конечном итоге и подкупила Какузу. — Я ищу четвертую, — Какузу, решает не скрывать от Хаку истинную цель своего визита. Не называя имен, он сам обо всем догадается. — В «Камелии» исчезла еще одна девочка. Хаку медленно кивает скорее своим мыслям, чем Какузу, он уже сделал верные выводы. — Если я что-то узнаю, то сообщу тебе, — он уходит в смежную комнату, и возвращается с небольшим конвертом, протягивает его Какузу. Внутри пригласительный билет на открытие нового ресторана здесь, в «Звезде судьбы». — Запланирована грандиозная вечеринка, соберутся все шишки. Не знаю, поможет ли тебе это, но вдруг, там что-то всплывет, — Какузу недоумевает, с чего вдруг Хаку так засуетился. — Это Пейн, Какузу, — объяснение не заставляет себя долго ждать. — Даже я его боюсь. Какузу возвращается домой к вечеру. В квартире тихо, Хидан еще не пришел. Он включает ноутбук, доступ к базе данных полиции ему не закрыли, видимо все еще надеясь, что он вернется, а может, забыли, черт знает. Вводит в строку поиска «Камелия», и ждет, когда выгрузятся результаты. Пробегает глазами по тексту, он, наконец, вспомнил, то, что настойчиво вертелось в голове, в салоне у Хаку. Дела по трупам в «Камелии» вел Сакумо Хатаке. До тех пор, пока не покончил с собой, перерезав вены в ванной. Его сын, Какаши приезжал к Какузу доискиваться истины. Молодой, младше Хидана на пару лет, он, пошел по стопам отца, и тоже стал полицейским. — Вы и правду верите, что это было самоубийство? — возмущается Какаши, пока Какузу равнодушно закуривает. — Мой отец не мог покончить с собой! Вы ведь вместе работали, и знаете, что это был за человек. — Знаю, — Какузу кивает. — Знаешь, сколько твой отец похоронил таких, как ты? Перспективных, молодых офицеров? Твою мать прикончил какой-то психопат, и он один тебя воспитывал, тащил на своем горбу, чтобы ты потом сотрясал воздух своими «верю-не-верю», — Какузу выдыхает дым к потолку. — Какаши, у тебя есть факты, которые доказывают, что твоего отца убили, а не он сам отправился на тот свет? — тот молчит, испепеляя Какузу тяжелым взглядом. — Факты, а не доводы из серии «потому, что он мой папа». Твой отец принимал антидепрессанты, он постепенно спивался — и это твердые факты, подкрепленные упаковками лекарств, и количеством пустых бутылок, найденных в его квартире. Когда у тебя будут другие факты, в противовес уже имеющимся, вот тогда и поговорим, — Какузу вышел из-за стола, показывая, что разговор окончен. Какузу просматривает материалы, и не видит между ними никакой связи. Все умершие девочки не имеют ничего общего между собой — кроме учебного заведения. Они разного возраста: самой младшей 9, а старшей 14. В их внешности тоже нет ничего, что могло бы зацепить убийцу, и сформировать определенный типаж. Их родители не знакомы друг с другом… Может и впрямь, злосчастное стечение обстоятельств? Он смотрит на папку с делом трехлетней давности, почему оно тоже попало сюда? Внутри совсем мало данных, дело закрыли как несчастный случай. Дочь директрисы «Камелии» каталась на горном велосипеде по лесу возле дома, и упала в овраг. Причина смерти — тяжелая черепно-мозговая травма, девчонка ездила без шлема. Какузу просматривает фотографии, когда тишину вспарывает знакомый голос: — Я дома! Хидан заявился домой раньше, рассчитывая на совместный вечер. Какузу вздыхает. Пока он не выполнит поручение Пейна, о спокойных вечерах можно забыть.