Нерв

Квартира наполняется звуками присутствия Хидана в доме: шаги, журчание воды, шуршание пакета, хлопанье дверцей холодильника, писк мобильного — все это раньше ужасно раздражало, но сейчас Какузу уже к этому привык. Несколько минут ходьбы из комнаты в комнату, и вскоре Хидан появляется на пороге кабинета в видавших виды спортивках с тарелкой сандвичей наперевес. — Только не говори, что ты до сих пор ишачишь, — он недовольно косится на компьютер и стопку документов на столе. Какузу кивает, Хидан издает тяжелый, как наковальня вздох. — Мы же только недавно приехали! — И это делает мне какую-то скидку? — Какузу выразительно выгнул бровь. -Все, отдых закончился, — он увеличивает снимки лежащей в кустах вместе с велосипедом мертвой девочки. Хидан ставит тарелку, а сам усаживается на подлокотник кресла, приваливается боком к Какузу, обнимает его за плечо одной рукой, вытягивает больную ногу, устраивая ее на краю стола. Какузу придерживает его, ухватив за бедро, чтобы он, наконец, нормально устроился. Он позволяет ему угнездиться рядом, проще дать ему полчаса побыть вместе с ним, чем потом ловить на себе недовольные взгляды и ощущать повисшие в воздухе упреки о пренебрежительном отношении. — Ну, че тут у тебя? — Хидан откусывает от сандвича сразу половину. Какузу ощущает запах рыбы, и раздраженно морщится, когда крошки от хлеба посыпались ему на грудь. — Хидан, я же просил тут не жрать! — он недовольно скривился. — Не жопься, — отвечает тот с набитым ртом. — Я после смены есть хочу, умираю, — он стряхивает с одежды Какузу крупинки от хлеба на пол. — Все, чистый твой пиджак, выдыхай. Какузу закатывает глаза, придется вызвать горничную из клининговой компании. Она приходила раз в две недели, но из-за привычки Хидана есть где угодно, только не на кухне, ей придется наведываться сюда чаще. Хидан постоянно что-то жевал, Какузу порой удивлялся, куда в него столько влезает. Видимо, сказывались последствия голодания, пережитого им в детстве. Из-за высокого метаболизма на его фигуре это никак не отражалось. Только когда он лежал в больнице и почти не двигался, он действительно поправился, но его это совсем не портило. Хидан и до этого был достаточно плотного телосложения, в отличие от изящного, худощавого Хаку. Потом, когда ему позволили щадящие физические нагрузки, все лишнее было переработано, Хидан подкачался, набрал мышечную массу. Какузу нравились эти изменения, но вслух он в этом не признавался. Просто поводов прикасаться к Хидану, ставить свои отметины в виде синяков и укусов стало больше. — Новый труп, да? — Хидан облизал пальцы, прикончив последний сандвич, и взял со стола фотографию Кушины. Какузу не должен посвящать его в детали расследования, но у Хидана, к счастью, хватало ума не чесать языком о том, что он увидел в его компьютере. Личная жизнь, и все, что с ней связано, для болтливого Хидана на удивление, были табу, запретными темами, которые он никогда ни с кем не обсуждал. — Пока ищу, а живой или мертвой — черт ее знает, — честно ответил Какузу. — Этой мартышке скобки надо ставить, неправильный прикус, — Хидан ткнул пальцем в лицо девочки. — Перекрестный, ей вот эти нижние зубы надо туда, под верхние убирать, — он придирчиво осматривал ее улыбку на снимке. — Спасибо за ценную информацию, — язвит Какузу, — даже не знаю, чтобы я без этих сведений делал, — он листает фотографии из леса, сделанные на месте гибели дочери директрисы «Камелии». — Пф, не стоит благодарности. Ведь если не я, то кто еще тебе об этом скажет? — в тон ему отвечает Хидан, бросив фотографию на стол. Хидан зевает, и обвивает его двумя руками за шею, прижимаясь щекой к виску. Какузу напрягается от такой близости, но потом его отпускает — Хидан не лезет к его лицу, все нормально. Какузу читает выдержки из протокола, и возникает ощущение, что дело подчистили прежде чем оцифровать и залить в базу в электронном виде. Все слишком скупо, а департамент такой рассадник бюрократии со своими бумажками, что просто жуть. Падение и смертельная травма головы, тут что-то не клеится… — Они там совсем, в своей полиции без тебя деградировали? — Хидан неожиданно подал голос после долгого молчания. Какузу невольно вздрогнул, он думал, что Хидан заснул, сидя неподвижно, прилипнув к нему. Оказывается, все это время он читал вместе с ним, и просматривал снимки. — Видно же, что она не падала с велика, ее кто-то пристукнул. — С чего ты это взял? — Какузу и сам понимал, что причина смерти не падение, но ему интересно, почему и Хидан пришел к такому выводу. — Ну как, — Хидан выпрямился, — это ж лес. Там грязища, говнище, а она вон какая чистенькая, — он показал пальцем на труп девочки, лежащий в кустах вместе с велосипедом. — Я когда возле твоего дома с велика намахнулся у меня вон, весь правый бок, локоть, коленка, — он показывает на себе, — были счесаны. Всю дорожную пыль собрал, на мне еще кофта синяя была, помнишь? — Какузу кивает. — Она вся серая стала, ну там, кровь еще… А эта? Как можно не ободраться, если она через такие кусты летела? Хидан соотносит случившееся с личным опытом, но он прав. Для падения у девочки слишком мало повреждений, никаких царапин, ссадин, которые непременно можно заработать, если с налету угодить в такие высокие кусты. — У тебя что ни день, то нелегкая, — ворчит Какузу, дотрагиваясь до шрамов на щеке. Он получил их как раз в тот самый день, когда Хидан упал с велосипеда. — То мяч, то скейт, тысяча и одна причина, чтобы зайти к Какузу. — И все они сработали, — Хидан ничуть не смутился. — Признайся, старик, ты просто не мог устоять перед моей харизмой. — Лучше бы это были мозги, — он ущипнул Хидана за бок, напоминая ему, что он засиделся. — Все, иди, дай спокойно поработать. — Жду тебя в спальне, — Хидан нехотя отклеивается от него, целует в висок, к подобным нежностям Какузу относился спокойно. Дверь за ним закрывается, и в комнате воцаряется желанная тишина. Какузу смотрит на фотографию с перевернутым велосипедом, дотрагивается до шрамов на своей щеке, и не может отделаться от воспоминаний, чтобы сосредоточиться на работе. Память настойчиво проводит реконструкцию в прошлое, и Какузу ничего не остается, как откликнуться на ее зов. Гетто на окраине города: низкие коробки домов построены хаотично, представляя собой лабиринты из кварталов разбавленных детскими площадками и небольшими магазинчиками. Этот район спешно застраивали, чтобы расселить хлынувший в Коноху поток беженцев, об эстетике тогда никто не думал. Квартира встречает его тишиной, и знакомым гудением электроприборов. Дома Какузу появлялся, чтобы переночевать и сменить одежду, поэтому обстановка там максимально простая, уют и прочие прелести быта — это не про него. Уже наступила осень, в квартире холодно, отопление здесь включат не раньше ноября. Он сидит на кухне в старом спортивном костюме, с мокрой головой после душа и полотенцем на плече. Ждет, пока закипит чайник, чтобы заварить кофе. На подоконнике лежат несколько книг, Какузу лениво пролистывает их: он уже давно потерял нить повествования, нужно начинать заново. С его ритмом жизни свободные дни выдавались крайне редко, и на книги, которые должны были скрасить его одиночество, и заполнить пустоту просто не хватало времени. Свист чайника перекрывает трель дверного звонка. Какузу выключает газ, и идет открывать. Его единственный и постоянный гость не выбивается из своего графика. — Ну, что на этот раз? — спрашивает он, распахнув дверь. — Я упал, — звучит как-то обиженно, видимо, на этот раз, падение не было «случайностью». С разбитого локтя капает кровь, джинсы на колене порваны, к кофте прилипла пыль и мелкие пожелтевшие листья. — Такса эта придурошная на дорогу выскочила, — Хидан утирает грязный нос, — пришлось тормозить, чтобы ее не сбить. И вот, — он неопределенно разводит руками, будто это должно все объяснить. — Заходи, — вздыхает Какузу, и Хидан проскальзывает к нему в квартиру, бросая велосипед под дверью. Мальчишка проходит в ванную, он уже знает местоположение комнат, подобный визит — один из многих. Хидан был готов сознательно себя калечить: падать с велосипеда, наступать на ржавые гвозди, боль давала ему пропуск сюда, в берлогу к «тому самому полицейскому», который его когда-то спас. Попытки Хидана установить контакт не развлекали, а больше утомляли Какузу. Все сводилось к одному — он просил оставить его у себя, и всегда получал от ворот поворот. Хидан отмывается, копается в его аптечке, чтобы обработать ссадины, помощь Какузу ему не нужна, он и сам справится. Личность, самостоятельный человек десяти лет. — Сколько тебе? Десять? — Какузу решил уточнить, чтобы знать наверняка. — Мне двенадцать! — глядя этого возмущенного писклю, Какузу дал бы ему меньше. Они сидят у него на кухне. Хидан рассказывает, что их дворовая команда выиграла несколько матчей по футболу. Что на каникулах он вместе со своей бабкой и сводным братом поедут к ее родне в деревню, и плыть туда им придется на пароме, и все те нехитрые новости, которые наполняют жизнь ребенка его возраста. Какузу пьет свой кофе, время от времени кивая, показывая Хидану, что он разговаривает не с пустотой. Ему нечем поделиться с ним в ответ: в его жизни только смерть, трупы незнакомых людей, гонка со смертью, чтобы спасти очередную жертву, опять трупы… — Ууу, без сахара, — Хидан недовольно морщится, отпивая кофе из своей чашки, Какузу заварил и ему тоже. — Вот если бы я жил вместе с тобой, то ходил бы в магазин, — Хидан опять завел свою волынку, рассказывая Какузу какую выгоду для него принесет их совместное проживание. — У тебя же и в холодильнике наверняка ничего нет, а вот… — Хидан, я и поесть-то иной раз не успеваю, какой тут может быть магазин, — отмахивается от него Какузу. — Вот, а я о чем! — мальчишка тут же хватается за эту мысль. — Я буду тебе помогать, от меня не будет проблем, обещаю! — Сказал человек, сбежавший из пяти приемных семей, — Какузу не удержался от иронии. — От тебя не сбегу! — он насупился. — И вообще, я же этот, сирота, — заявляет Хидан тоном всезнайки. — Ты знаешь, сколько бабке за меня каждый месяц платят? Тебе что, деньги не нужны? Какузу зажимает рот ладонью, чтобы не заржать в голос. Хидан любил красочно описывать свои достоинства, чтобы Какузу видел, от чего он отказывается, но вот продать себя, он попытался впервые. Его бы энергию да в мирное русло… — Хидан, я работаю, мне хватает, — это правда, деньги в основном у него копились, он не успевал их тратить. — Конечно, — протянул Хидан, закатив глаза, — хватает. Тот-то ты в одном и том же костюме все время ходишь. Какузу отмечает про себя, что с наблюдательностью у Хидана все в порядке. Костюмов у него было несколько, но все они были одно и того же цвета, одинакового покроя, что складывалось впечатление, будто это один и тот же пиджак и брюки. Он специально носил такую одежду, пользовался одним и тем же одеколоном, и курил одну и туже марку сигарет, чтобы не выделяться. Когда ты приходишь в бар, чтобы послушать, о чем говорят люди, первый день, второй, третий… Ты всегда выглядишь одинаково, и становишься частью этого заведения. Люди, особенно завсегдатаи, со временем привыкают, перестают тебя замечать, ты будто деталь интерьера. Это помогает собирать сведения, проводить слежку — надежный проверенный метод. В ответ на замечание Хидана, Какузу лишь пожимает плечами, он не собирается ему этого объяснять, ребенку незачем знать про такие вещи. Какузу открывает окно и закуривает, Хидан пытается через силу допить свой кофе. — Да оставь ты его, — Какузу надоело смотреть, как тот пыжится над своей чашкой. — Вылей в раковину, а чашку помой. Рычание мотора — возле дома остановилась машина. Хидан закатывает рукава, Какузу стряхивает пепел на улицу. — Блин, отклеилось, — мальчишка морщит нос, видя, что пластырь на содранном локте не держится. — Рана еще мокнет, вот и не держится, — Какузу раздавил окурок о карниз, и выбросил в пустую банку из-под пепси, служившей пепельницей. — Тут бинтовать надо, а не клеить, — он подошел к Хидану, чтобы оценить повреждения. Неожиданный звон битого стекала — в открытое окно бросили бутылку. Запахло паленым, и Какузу понимает, что это коктейль Молотова. Он успевает вышвырнуть Хидана в коридор, когда еще несколько снарядов попадают на кухню, склянки с горючей жидкостью разбиваются с громким треском. Одна из них падает на стол, Какузу успевает спрятать глаза в сгибе локтя, и все равно, несколько горячих осколков впиваются ему в щеки. — Дверь тоже подожгли! — вопит Хидан, глядя как коридор наполняется дымом. Огонь расползается по столу, бумажные обои на стенах встают шубой и закручиваются, обращаясь в пепел. Из-за сквозняка по маленькой кухне пламя разносится быстро, пожирая все на своем пути. — В кармане куртки лежит мобильник, — Какузу отступает с объятой пламенем кухни. — Быстро, найди его! — кожу на лице дерет и щиплет. Всякий раз, когда он открывает рот, чтобы заговорить, он чувствует жжение от того, как напрягаются лицевые мышцы. Хидан срывает с вешалки в прихожей коричневую куртку, и лихорадочно ощупывает карманы, Какузу достает из ванной комнаты спрятанный за раковиной пистолет. Он нажил много врагов, и прямо сейчас кто-то из них решил от него избавиться. — Есть! — Хидан вытащил мобильник из внутреннего кармана, и тут же закашлялся. Какузу лихорадочно соображает, что ему предпринять: пожар подстроен, чтобы выманить его наружу, так будет удобнее с ним разделаться. Еще и Хидан угодил вместе с ним в ловушку, вот дерьмо! — Давай, выйдем на улицу через балкон, там есть пожарная лестница, — Какузу тянет Хидана за собой, в единственную жилую комнату, служившую ему спальней. От дыма начинает щипать в глазах и першить в горле, нужно срочно выбираться, пока они не задохнулись. Он открывает балконную дверь, они, пригнувшись выходят наружу. Пожарная лестница пристроена сбоку, в доме всего три этажа, Какузу живет на втором. Они выберутся на крышу, и сбегут, либо дождутся помощи. — Давай, лезь наверх, — Какузу подсаживает мальчишку, и Хидан хватается за металлические балки, выполняющие роль ступенек. — В моем мобильном, в списке контактов, найди Быка, и позвони ему, — раздался грохот, под ноги упала бутылка с горючим. Она не разбилась, тряпка, выполняющая роль фитиля еще дымится. Какузу в ярости отшвыривает ее в противоположный угол балкона, где та, с громким хлопком и взрывается. — Что ему сказать? — Хидан замер, занося ногу на следующую перекладину. — Скажи, что Слон плохо выполняет свою работу, — Какузу находит взглядом стоящего внизу человека в черной балаклаве, собирающего бросить в него еще один коктейль Молотова, и стреляет. Пуля угодила в середину туловища, ублюдок упал, Хидан завис на лестнице, наблюдая за зрелищем. — Хидан, шевели задницей! — рявкнул Какузу, и тот принялся поспешно забираться. Какузу поднимается за ним следом, он слышит свист, рядом в стену вонзилось несколько пуль. Проклятье, нужно поторопиться! Хидан неожиданно вскрикивает — пуля оцарапала ему руку. Он отпускает перекладину, теряет равновесие и падает спиной вниз, но Какузу успевает его подхватить. — Все нормально, я тебя держу, — он помогает мальчишке твердо встать на лестницу, и они вместе добираются до самой крыши. Хидан дрожащими руками вытаскивает из кармана мобильник, и совершает звонок, о котором говорил Какузу. Какузу ищет пути к отступлению, лавируя между телевизионных антенн, и сооружений вентиляции. Он хочет спустится вниз, с другой стороны дома — там есть еще одна лестница. — Он сказал, что уже близко, — Хидан идет вслед за ним, — и еще что-то про Змею и пьяную Ворону, но я ничего не понял! Хидану и не нужно ничего понимать. Почти весь список его контактов — сущий зоопарк, клички, за которыми скрываются преступники, Какузу в свое время отмазал их от тюрьмы, и теперь они были у него в долгу. Они пересекают крышу, двигаясь к противоположной стене дома. Какузу видит, что спасительная лестница близко, а возле нее их уже ждут. Их трое, одного Какузу снимает сразу, выстрелив ему в голову. Двое других бросаются в рассыпную. Один здоровый, перекормленный стероидами бодибилдер, гора мускулов, вооруженная бейсбольной битой, а второй — низкий, кряжистый, с автоматом наперевес. Судя по арсеналу — на него ополчилась уличная банда распространявшая наркотики и крышевавшая сеть местных борделей. Какузу убил их лидера, тот смог бы откупиться и избежать суда. А теперь его последователи затеяли вендетту средь бела дня, чтобы показать, кто тут главный. Автоматная очередь вспарывает пространство, Какузу вместе с Хиданом прячутся за кирпичным коробом вентиляции. Пахнет порохом и дымом, бетонная пыль висит в воздухе, в ушах отдаются звуки выстрелов. Какузу пытается прикинуть как лучше сделать: патронов у него немного, а еще и Хидан сел ему на хвост… Стоп, а где он?! Боковым зрением улавливается движение: бугай подошел к ним с другой стороны, и поймал мальчишку за шкибот, тот висел в воздухе, как котенок. — Отпусти меня, жирная ублюдина! — Хидан брыкается, пытаясь освободиться. Со стороны выглядит забавно, но скоро становится не смешно — эта здоровенная детина собирается сбросить мальчишку с крыши. Какузу смотрит, как бугай идет к парапету, Хидан продолжает сыпать ругательствами, будто это поможет ему освободиться. Бесполезно с ними договариваться, они приехали сюда не для того, чтобы заключить сделку, а убивать. Даже если Какузу сейчас сдастся — это станет глупой попыткой продлить себе и Хидану жизнь. Он выходит из своего укрытия и спускает всю обойму в замешкавшегося парня с автоматом. Хидан уже висит над пропастью, если этот мудила разожмет руку — ему конец. Какузу быстро подходит к нему, и рывком дергает рестлера на себя. Тот пошатнулся от неожиданности, рука разжалась. и Хидан грохнулся на грязный, покрытый голубиным пометом парапет крыши. — Давай, врежь ему как следует! — Хидану, кажется, все равно, что он только что мог умереть, он будто пришел на футбольный матч, поболеть за своего кумира. Какузу уклоняется от ударов — тот мужик хоть выше и сильнее его, но особо неповоротлив. Он слышит трель своего мобильника, видимо Бык уже приехал, и ждет его… Его оппонент воспользовался этой заминкой: подобрав свою биту, он со всего маху бьет ей Какузу по голове. Какузу успевает поставить блок, основной удар приходится на руку, но его все равно задело, он чувствует острую боль в челюсти и неприятный хруст во рту. — Машина за углом, возле газетного киоска! — в ушах звенело от оплеухи, но Какузу смог разобрать, что ему говорит Хидан. Время уходит, нужно покончить с ублюдком. Какузу уклоняется от неуклюжих ударов битой, и бьет противника ногой в солнечное сплетение. — Спускайся вниз, быстро! — командует он Хидану, глядя как бугая сложило пополам от удара. Добивать его нет времени, Какузу сплевывает кровяную слюну. Ничего, они потом посчитаются. Узкий переулок, поворот, затем еще один, вой пожарных сирен разносится по улице. Возле газетного киоска стоит черная «Ауди», уже бывалая, с помятым бампером. Они с Хиданом забираются назад, Какузу заставляет его лечь на сиденье. Погоня не заставляет себя ждать: в стекло позади них врезается несколько пуль, оно покрывается сеткой трещин, и осколки разлетаются по салону. — Вот сукины дети! — выругался водитель, делая крутой поворот, чтобы перестроиться в другой ряд. Они долго петляют между улицами, пока им, наконец, не удается затеряться, и выезжают за город. Ухабистая, размытая дождями дорога приводит их к старому дачному домику, расположенному на берегу озера. — Все, выходи, — Какузу ждет, когда Хидан выберется из машины, чтобы захлопнуть дверь. Мальчишка осоловело оглядывается по сторонам, пытаясь сориентироваться, где он. Пахнет речной водой, низкий домик покосился — за ним никто не ухаживает. Лес, вокруг ни души… — Не знал, что у тебя есть шкет, — водитель вдруг подал голос. Высокий, смуглый, светлые волосы заплетены в афрокосички, на голове бандана, на камуфляжной майке, обтягивающей его широкоплечую, коренастую фигуру нарисован череп с сигарой в зубах и разноцветным ирокезом.- Вообще на тебя непохож. Мамка с южных колоний? — он подмигивает Хидану. — Правильный выбор, девочки с юга это просто балдеж! Киллер Би на самом деле не был киллером — он торговец оружием. Суниец, как и Какузу, вместе с родными был переправлен в соседнюю деревню во время гражданской войны. А дальше пошел по кривой дорожке: оружие, наркотики из-под полы, Какузу знал многих людей с похожей судьбой. — Это не мой…- Какузу осекся и поморщился, голова раскалывалась от боли. — Долго объяснять, — он продолжил на сунийском, — но мы не родственники. Хидан стоит рядом, склонив голову на бок. Он знает, что речь о нем, но не понимает ни слова. — Ладно, что стоять, пошли, — Би направился к дому. — Мне братишка таких сувениров привез, просто закачаешься! — заскрежетали замки, дверь со скрипом открылась. — Угорим на славу, йоу! Какузу закатывает глаза, привычка Би читать рэп никуда не делась. Узкий, обшарпанный коридор, внутри пахнет едой быстрого приготовления, в воздухе летает пыль, грязно и натоптано. Би включает свет: лампа под потолком освещает убогую обстановку: старый холодильник, громоздкая микроволновка, покрытый жирными пятнами стол, два табурета. В следующей комнате разложенный диван с ворохом одеял, пара потертых кресел. Два деревянных ящика, между ними перекинута широкая доска — аналог журнальному столику. На нем стопки одноразовой посуды вперемешку с окурками. Стоянка, временное убежище, когда нужно залечь на дно, и переждать трудные времена. В ржавой ванне капает вода, сыро, на стенах плесень, и растрескавшаяся кафельная плитка. — Там под раковиной, коробка с медикаментами, — Би подал голос с кухни. — Не знаю, что там осталось, давно туда не лазил. Какузу садится на край ванны. Голова гудит, боли такие, будто голову зажало в тиски, и все давит, но никак не расплющит. Хидан, везде ходивший за ним хвостом, садится на корточки, и вытягивает на середину пыльную коробку из-под обуви. Внутри пустые упаковки от лекарств, начатые таблетки, ампулы и шприцы. Перевязочных материалов немного: пара рулонов бинтов и вата. — Дай сюда, — Какузу устал смотреть, как Хидан пытается замотать себе руку: на ней широкой алой полосой тянулся след от пули, который до сих пор кровил. Хидан ни о чем не спрашивает, он нутром чует, что некоторые вопросы лучше не задавать. Какузу затягивает бинты туже, чем следует, мальчишка жмурится, терпит, а потом не выдерживает, и все-таки ойкает: — Больно! — Да неужели?! — взвился Какузу.- Вот так вот будет всегда, — он надавливает на края раны под бинтами, и Хидан уже плачет не то от боли, не то от непонимания, почему сейчас с ним поступают так жестоко, — рядом со мной по-другому не бывает! — кровь пропитывается сквозь бинты, Какузу наматывает поверх него новый слой. — Хидан, забудь обо мне, хватит за мною бегать, — говорит он уже спокойнее. — Получи образование, найди работу, заведи семью, — головная боль поднимается на новый виток. Какузу чувствует, как верхний зуб слева отходит от десны, всякий раз, когда он говорит. Он дотрагивается языком до этого места, так и есть — зуб выбит, и держится на честном слове. Какузу открывает рот, и вытаскивает его наружу. Зуб легко отделяется от десны — желтоватый, покрытый кровью, он кладет его на ладонь, и показывает Хидану. — Ну что, нравится? — тот шмыгает носом и отрицательно качает головой. Какузу бросает зуб в захламленную раковину, он с тихим стуком отскакивает от эмалированной поверхности. — Все, хватит, — он заканчивает перевязку. — Будешь ныть — пойдешь за дверь, — предупреждает Какузу, выставив Хидана из ванной. В тусклом освещении единственной лампы Какузу видит, во что превратилось его лицо. Из треснувшего зеркала на него смотрел человек с глубокими порезами, покрывшими щеки, и наливающейся гематомой от удара битой — ее даже смуглая кожа не в состоянии скрыть. Вода из-под крана идет ржавая, она долго сливается, наконец, можно нормально умыться. Порезы саднят, Какузу полощет рот — и сплевывает кровяные сгустки, ему долго не удается избавиться от металлического, кровяного привкуса. Случайно задевает языком лунку, в которой когда-то рос зуб — рыхлая, разбухшая слизистая, до чего же мерзкое ощущение. Он еще раз смотрит в зеркало, но не испытывает к себе жалости. Напротив, с какой-то стороны, даже хорошо, что с ним это случилось. Его увечья станут защитной маской, и у людей не будет лишнего повода прикасаться к нему. Би показывает Хидану свою коллекцию ножей. По природе своей тщеславный, ему нужны зрители, хотя бы в лице одного человека. -… и пусть политики не находят себе места, — он делает пассы руками, как заправский рэпер, — все знают, что Би из другого теста, йоу! Головные боли и речитативы от Би плохое сочетание, но ничего не поделаешь, пару дней, возможно неделю, ему придется провести в его обществе. Еще надо придумать, куда деть мальчишку, не оставлять же его здесь… — Там на кухне, в кофейной банке, — Би заговорил с ним на сунийском, — шикарный кокс, отвечаю! Бро такие подгоны делает, просто улет! Какузу идет на кухню — если хочешь выживать в этом аду, то ничем не брезгуешь: наркотики, взятки, список может продолжаться бесконечно. Снимает кофейную банку с полки: внутри спрятано несколько пакетиков порошка, один начатый. Какузу втирает его в десну, как раз в том месте, где теперь ему не хватает зуба. Десна постепенно немеет, боль, плотным коконом опутывающая его череп потихоньку рассеивается. Конечно, до невыносимой легкости бытия еще далеко, но у него и не было цели словить кайф. На столе лежит его мобильник — старая, кнопочная Нокия. Нужно что-то решать, да и свои его уже, поди, обыскались. Сквозь грязное окно плохо видно улицу, но Какузу замечает, что уже стемнело. Несколько телефонных звонков, и ему удается все уладить, договориться, настоять на своем. Би все рассказывает свои байки вперемешку с рэпом — Хидан оказался благодарным слушателем. Какузу смотрит на него, и ловит себя на мысли, что не нужно было быть таким строгим. Не нужно сравнивать себя взрослого, с двенадцатилетним пиздюком, которого чуть не скинула с крыши перекаченная горилла. И чего он так взъелся?.. Он достает из холодильника водку и апельсиновый сок, смешивает в стакане «отвертку». Зовет Хидана, тот подходит, оставив Би наедине со своими историями. — На, пей, — Какузу протягивает ему стакан, а сам тяжело опускается на табурет. Тот отпивает немного, смотрит в стакан в недоумении, видимо, не понимая, откуда берется посторонний привкус. — Пей, не отравишься, — успокаивает его Какузу. Дать мальчишке попробовать алкоголь не самая лучшая идея, но Какузу нужно, чтобы он поскорее заснул, и не путался под ногами. Тот кивает, и выпивает все до капли. Какузу протягивает руку, и притягивает его ближе, они стоят, соприкасаясь лбами. — Послушай меня, — Какузу смотрит на свое отражение в глазах Хидана, — ты никому ничего не расскажешь, о том, что здесь видел. Не расскажешь о Би, его здесь не было, мы приехали сюда вдвоем, и никого не встретили. — Хорошо, — тихо отвечает Хидан, его зрачки расширяются, а кончики ушей розовеют. — Я никому ничего не скажу. — Ты больше никогда не будешь меня искать, — продолжил Какузу, видя, что Хидан с этим совершенно не согласен. Щеки стали пунцовыми, он хочет возразить, но Какузу его одергивает. — Хидан, для твоего же блага, держись от меня подальше. — Я не боюсь, я хочу остаться с тобой, — Хидан тянется к нему и обнимает, жмется так тесно, будто хочет прирасти, пустить свои корни ему под кожу. Какузу не понимает этой искренней, бескорыстной привязанности. Чем он заслужил это?.. Наверно, у нормальных людей так и должно быть, но он н е н о р м а л ь н ы й. Его руки в крови, и он с удовольствием окунет их в нее еще раз. Хидан достоин лучшего, лучшей жизни, человека, который будет о нем заботиться, а не помыкать, и срывать зло за свои неудачи. — Я не для того вызволял тебя из холодного сарая, чтобы потом тебя прикончил какой-нибудь придурок с битой, — Какузу заставляет Хидана отстраниться. — Ты должен жить и расти в безопасности, а я не смогу тебе этого дать. Лучшее, что я могу для тебя сделать — исчезнуть из твоей жизни навсегда. Хидан больше не спорит, он отходит от него низко опустив голову. Все его надежды рухнули, они живут не в сказке, а в реальной. жизни, где «долго и счастливо» не бывает. Какузу обсуждает с Би последние новости, когда замечает, что Хидан заснул, склубочившись в старом кресле. Он укладывает его в машину, и отвозит к окраине города. Там он договорился с одним полицейским… Ну, как договорился: манипулировал, надавил на отцовские чувства — у Сакумо сын, с Хиданом примерно одного возраста. Тот пошел навстречу: согласился забрать мальчишку, и отвезти его к приемной семье, не задавая ему лишних вопросов. — Им лучше уехать из города на пару месяцев, — Какузу укладывает Хидана на заднем сиденье, осторожно, почти бережно. — Я уже предупредил, у них все готово, — Хатаке кивает. Они прощаются, и уезжают каждый в свою сторону. Хидан будет жить как обычный мальчишка, а «тот самый полицейский» будет делать тоже, что и всегда. Творить зло во имя добра. Рабочая рутина, переезды с одной корпоративной квартиры на другую, жизнь Какузу вернулась в прежнее русло. Он выследил всех, кто был причастен к нападению на его дом. С нескрываемым удовольствием Какузу наступил на руку мужику, который чуть не сбросил Хидана с крыши, и отстрелил ему пальцы. Брызги крови, запах паленой плоти, фаланги разлетелись в разные стороны, будто кто-то разбил пиньяту, на какой-нибудь вечеринке. Вечеринке у смерти. А «тот самый полицейский» всегда почетный гость на всех ее праздниках. Какузу задумчиво поскреб щеку, его воспоминания не вызывали у него чувство ностальгии, он не настолько сентиментален. Но было в них что-то важное, что-то такое, что перекликалось с трупами в интернате. Он пытается проанализировать: ситуации совершенно разные — трупы девочек и месть уличной банды, что тут может быть общего? В голове что-то крутится, но он никак не может сформулировать, облачить мысль в слова. Он еще раз открывает дело о смерти дочери директрисы. Если рассуждать логически — оно самое первое в цепочке убийств. Потом непонятный перерыв на три года, и далее, смерти идут друг за другом с интервалом в пару месяцев. Ни одна жертва не изнасилована, значит сексуально они убийцу не интересуют. Но выбирает он именно девочек, почему? Только потому, что в «Камелии» учится исключительно женский пол? Какузу открывает карту: в том же районе, где расположен интернат находится обычная общеобразовательная школа — где учатся и мальчики и девочки. Так почему выбор пал именно на учениц «Камелии»? Что в них такого особенного, кроме состоятельных родителей? Ученицы… Кажется, он понял, какую цель преследует убийца. Мотив такой же, как и у той уличной банды — месть. Первой пострадала дочь директрисы, а потом, спустя три года, убийца посчитал, что этого недостаточно, и стал мстить ей через воспитанниц. Какузу открывает файл, чтобы узнать о ней больше. Юхи Куренай, 43 года, всю свою жизнь посвятила заботам о чужих детях, и не смогла уберечь собственную дочь. Она работала няней, учителем, у нее был долгий путь, прежде чем занять руководящую должность. Какузу проверяет ее по базе данных полиции — нигде кроме уже имеющихся случаев она больше не засветилась. Нужно будет ехать туда, в «Камелию», разговаривать с ней, осматривать комнату девчонки… Какузу разминает шею — он еще ничего не сделал, а уже чувствует себя уставшим. Старость, черт бы ее побрал. Смотрит на часы: отлично, он засиделся практически до утра. Какузу проходит в спальню. Хидан спал на боку, одеяло свесилось на пол, ночник тускло освещает комнату. На тумбочке пузырьки мазей, россыпь таблеток — неизменные атрибуты его новой жизни, будто это Хидан здесь старик, а вовсе не он. Хидан морщит покрытый испариной лоб, но не просыпается. Скорее всего, снится что-то, причем не самое приятное. Какузу смотрит на лекарства, наваленные на тумбочке, и кажется, догадывается, что тот видит в своих кошмарах. Какузу ложится рядом, оглаживает его бок, слегка надавливает на ямочку крестца — он не хочет будить его, Хидану через два часа вставать, но он хочет избавить его от кошмара. Тот недовольно гукает, дергает плечом, и все-таки открывает глаза. — Все хорошо, спи, — Какузу прижимается сухими губами к молочному плечу, и обхватывает Хидана поперек груди. Тот придвигается к нему ближе, и его дыхание постепенно выравнивается. Какузу лежит рядом, и слушает, как он дышит, пока сон не одолевает его.

***

Влажные стены, покрытые белым кафелем. Где-то рядом капает вода. Их двое, они прячутся за тонкой дверцей, выкрашенной белой краской. Она недостает до пола полностью, сквозь зазор видны подвижные тени. Тени останавливаются напротив них, доносятся звуки ударов, и вскоре под дверь затекает лужа крови. Она сужается как змея, и медленно ползет к водостоку в полу, чтобы исчезнуть там. Они боятся пошевелиться, чтобы тот, кто стоит за дверью не заметил их, он все еще тут, они чувствуют, он никуда не ушел. Кровь все стекает в водосточный желоб, густая и алая, при взгляде на нее к горлу подкатывает дурнота. Шаги, тень за дверью подходит все ближе. Вот бы убежать, вырваться из этой тесной клетки, наполненной страхом! Но они так напуганы, что не могут пошевелиться. Это конец, сейчас дверь откроется, и ужас, притаившийся там, снаружи, хлынет сюда, как кровь, которая все бежит и бежит в сторону водостока. Скрип отворяемой двери звучит как смертный приговор, еще немного и… Он просыпается. Тяжело, рвано дышит, выныривая со дна погрузившего его в себя кошмара. — Все хорошо, спи. Какузу рядом, он обнимает его, и не дает снова упасть в эту бездну. Водосток, наполненный кровью, все еще стоит перед глазами, но видение постепенно меркнет, растворяется, оседает на дно его подсознания. Чтобы потом всплыть на поверхность, через день-два, может и дольше, но оно всегда возвращается. Хидан придвигается ближе к Какузу, тепло его тела успокаивает. Тот наверняка думает, что он видит во снах, как ему отпиливают ногу, и Хидан не будет его разубеждать. Он ведь его не обманывает — кошмары ему действительно снятся, но вот знать их природу Какузу совершенно не обязательно. Спокойствие его старика — главный залог его собственного спокойствия. С этими мыслями Хидан закрывает глаза.