Нерв

Ей кажется, будто у нее в волосах завелись муравьи, которые ползают по голове и пытаются соорудить муравейник. Волосы засалились так, что склеились в отдельные пряди, она собрала их в подобие пучка, но это не спасало от ужасного, раздражающего зуда, который постоянно отвлекал, не давал нормально спать. Она вся в песке и бетонной пыли, от нее исходит отвратительный запах, вслед за головой тело тоже начало чесаться от скопившегося на коже слоя пота и грязи. Если этот ублюдок не прикончит ее сам, то она сгниет заживо от собственных нечистот. Лицо и руки покрыты царапинами от расчесов, у нее гной под ногтями из-за того что она копала песок, и скребла стену пальцами. Она заметила, что кирпичная стена, расположенная напротив ее шалаша из пледа и картонных коробок вся влажная и растрескавшаяся из-за сырости. Количество плесени и грязи вокруг говорило о том, что, скорее всего, она находится в каком-то старом здании. Их дом в Суне был таким же запущенным: с растрескавшимся фундаментом, ветхими оконными рамами, протекающей крышей. Мать все время собиралась сделать ремонт, обещала начать новую жизнь, покончить с выпивкой. Но все это оставалось лишь на словах: едва в доме появлялись деньги, как они тут же тратились на спиртное. К ним постоянно приходили работники социальных служб, несколько раз ее забирали в приют. Мать трезвела, бралась за ум, возвращала ее домой. Несколько недель они жили мирно, но она всегда знала, что это ненадолго, и скоро все начнется сначала. — Ты такая же, как и твой папаша! — кричала мать, когда она прятала от нее бутылки с дешевым вином. — Нарочно надо мной издеваетесь! Вам что, нравится смотреть, как я страдаю?! Она и правда жалела ее. В начале. Когда верила, что ее пьянство это временно, и все скоро закончится. Потом жалость ушла, уступив место усталости. Устало смотрела на свой дом, который из-за мусора и пустых бутылок превратился в помойку. На пустой холодильник, на мать, валяющуюся на полу в стоптанных тапочках и обрыганном халате. — Если бы твой отец не оставил меня тогда, — мать зажмуривается, и опрокидывает очередную стопку, — поверь, все было бы по-другому. Какая же я была дура, что отпустила его! — она разрыдалась. Именно в этот день, она вдруг поймала себя на том, что больше не может сопереживать ей. Что вообще ничего к ней не чувствует. Ни жалости, ни отвращения, даже разозлиться на нее не получилось. Женщина, которая носила ее в своем чреве, рядом с которой она провела бок о бок 11 лет, вдруг стала для нее совершенно чужой. Ей до сих пор кажется, что мать так и не осознала, что происходит, когда к ним в дом ворвались боевики из Отогакуре. Лежащая на диване, пьяная, полураздетая — это последнее, что она запомнила, перед тем как ее саму нашли под кроватью. В госпитале ей сказали, что она погибла — как и остальные жители их поселка была расстреляна. И она снова ничего не почувствовала, даже получив это страшное известие. Она знала, что должна была огорчиться, заплакать, так поступила бы любая девочка, которой сказали бы, что ее мать умерла. Но у нее не получилось — ни слезинки не выкатилось из глаз. Доктора и окружающие решили, что она слишком шокирована, и она не стала их разубеждать. Она и сама не могла объяснить себе такую реакцию, вернее ее отсутствие. Кирпичная кладка местами почернела от влаги, крошилась и расслаивалась. Она несколько раз ударила ее ногой: посыпалась бетонная пыль, от одного кирпича отвалился приличный кусок. Она взяла камень в руку, его тяжесть ее приободрила. Раз стена сама по себе разваливается, то можно ускорить этот процесс, и разобрать ее, проделать дыру. А этот камень, ее первый шаг к спасению, послужит ей еще для одного дела. Она перетаскивает свою лежанку поближе к люку, и засыпает, крепко сжимая кирпич в руке. Ее снова будит скрип и скрежет, этот звук стал вместо будильника. Вот, с потолка свесился пакет из супермаркета, удерживаемый рукой в черной перчатке. Пора! Она резко вскочила, и бросила камень туда, вверх, в полумрак открытого люка, где должен был стоять ее тюремщик. Глухой стук, она слышит незнакомые слова, судя по интонациям, это ругательства. Есть! Булыжник попал куда нужно! — Получи, урод! — крикнула она на сунийском. Она вся кипит от злости, ей хочется продолжить борьбу. Там, наверху, обычный человек, никакой не неуязвимый монстр. Пусть спускается сюда, пусть попытается ее убить! Может, он и сильнее, но и она так просто не сдастся!.. Ее голос гулко отскакивает от стен, и на несколько секунд становится очень тихо. Рука исчезает вместе с пакетом с едой, люк с привычным лязгом закрылся. Поганый ублюдок решил ее наказать, оставив без еды. Да пусть подавится! У нее имеется приличный запас воды, она скопила уже семь бутылок. Подходит к стене: пока есть силы нужно разбивать эту отсыревшую кирпичную кладку. Верхний слой камня отделился довольно легко — кирпичная смесь давно напиталась влагой, и крошилась от ударов в стену. В ней уже появилось углубление, но дальше кладка стала плотнее, вода еще не успела туда просочиться. Ей надо расковырять швы между кирпичами, но ничего подходящего под рукой нет. Одноразовые ложки легко ломались, нужно что-то другое… Она замерла и прислушалась. Показалось?.. Нет, это шаги, топот нескольких ног, наверху кто-то ходит. Слышатся голоса, но она не может разобрать слова, выходит лишь монотонный гул. Неужели, за ней, наконец, пришли, чтобы спасти ее? Нужно срочно дать знать, где ее держат, она набирает воздуха в грудь, чтобы закричать «Я здесь!», но ее опережают. Крик. Оглушительный, раздирающий барабанные перепонки. По голосу сложно определить, мужчина это или женщина, крики то немного затихают, то начинаются с новой силой. Ее колотит от ужаса, и понимания того, что где-то над ее головой происходит что-то зверское, творится очередная несправедливость, которой она никак не может помешать, и вынуждена только слушать звуки боли и отчаянья. Она затыкает уши ладонями, заваливается на бок, и уже не понимает, кто кричит — она сама или кто-то еще. От усталости она засыпает, и ее будит привычный лязг открываемого люка. Она не может понять — душераздирающие вопли приснились, или были на самом деле?.. Привычный пакет из супермаркета, падает вниз, ей стыдно это признать, но она ждала его — одной только злостью сыт не будешь. Еды больше чем обычно, видимо, к сегодняшней порции добавился ее обед с прошлого раза. Сэндвичи, бутылка воды… Интересно, кассир, пробивавший эти товары, мог бы себе представить, что они предназначены пленнице сидящей в грязном подвале? Там, снаружи, обычная жизнь — люди спешат на работу, празднуют дни рождения, смотрят телевизор. Они живут, и не догадываются, что где-то совсем рядом есть девочка, отчаянно нуждающаяся в помощи. Пакет тяжелый — в нем несколько консервов с мясом и рыбой. Она невольно улыбнулась: крышка от консервной банки отлично подойдет, чтобы выскрести цемент между кирпичами. Странно, до этого он никогда их не приносил… Сам того не зная, ублюдок дал ей ключ к свободе. Она хочет позавтракать и быстрее приступить к делу. Раскладывая на перевернутом ящике нехитрые продукты, она только сейчас замечает, что помимо еды, похититель принес к ней в темницу кое-что еще. Запах. Она знает разные запахи: как пахнут цветы, запах пороха, медикаменты, одеколон ее дяди, бензин, знает, как пахнет от лошадей и от сена, которое они едят, и еще много-много разных вещей. И из всего множества запахов, которые она ощутила за свою жизнь, больше всего она запомнила именно этот. Запах смерти, то, как смердит труп.

***

Впереди длинная колонна машин, красные фары тянутся далеко вперед, будто кто-то размотал огромную новогоднюю гирлянду. Час пик, они вышли из ресторана слишком поздно, и теперь застряли в пробке. Хидан сидит сзади, и равнодушным взглядом провожает встречные автомобили. У него усталый, болезненный вид: синяк на скуле, круги под глазами — все это придает его посеревшему лицу совсем безжизненное выражение. Какузу видит в зеркале, как тот зевает, натягивая на голову капюшон. Меховая опушка тут же скрывает пол лица, Хидан откидывает голову на спинку и вскоре засыпает, развалившись на сиденье. Его рассказ помог кое-что прояснить, составить портрет преступника. Какузу чувствовал, что подобного рода признание далось ему тяжело, Хидан боялся, что эта история его оттолкнет, поставит под сомнения его адекватность и право находится рядом с ним. Ну что ж, эта внезапная исповедь заслуженно претендовала на звание «отвратительной». Расскажи Хидан об этом кому-нибудь еще, его бы непременно заставили пройти психиатрическую экспертизу. Какузу не был удивлен, он предполагал, что за его плечами скрывалось нечто подобное. Иначе, Хидан бы не был собой, не понимал бы Какузу, и его потребность в насилии. Навигатор сигналит об аварии, впереди затор, движение парализовано. Какузу раздраженно откидывается на спинку кресла — теперь в дороге они точно проторчат больше часа. Он приоткрывает окно и закуривает, а его мысли снова и снова возвращаются к недавнему разговору. — Прежде, чем ты кое-что обо мне узнаешь… Скажи, ты не думал, почему он выбрал именно такой способ убийства? — Хидан взбалтывает вино в бокале, задумчиво разглядывая темно-красную жидкость. — Вскрыл ему вены, а не застрелил, или заколол ножом в сердце? — Твой Дейдара — психованный, впадающий в крайности, — Какузу не понимает, с чего вдруг Хидан озаботился подобным вопросом. — Он это сделал, чтобы все выглядело как самоубийство, на фоне «несчастной любви», — Какузу не смог удержаться от сарказма. — Тут ты прав, у Дейдары действительно есть свои заскоки, — Хидан поставил бокал, на лице возникла грустная улыбка. — «Взрывы звучат по-разному», так он говорил, собирая свою коллекцию. В детстве он записывал на видеокассету разные сцены взрывов из фильмов или выпусков новостей. Для меня они были абсолютно одинаковыми — грохот, много пламени и дыма, но Дей говорил, что звуки совершенно разные, в зависимости от того, куда попал снаряд. Он хотел найти тот самый взрыв, который услышал, когда взорвался поезд, в котором он ехал с родителями. — И… какое отношение его странное хобби имеет к тому, что происходит сейчас? — Какузу до сих пор не мог уловить связь. — «Взрывы звучат по-разному», — Хидан скомкал салфетку, — но результат у них один — смерть и разрушения, — он бросил ее на стол. — Я вспомнил об этом, и это навело меня на мысль: существует великое множество способов убийства, но результат у них одни — смерть. А теперь слушай, — он подался вперед, заглядывая Какузу в глаза, — то, что он сделал с Дейдарой — не было нацелено на результат. Если бы он хотел его смерти, то перерезал бы ему яремную вену на шее, или нашел другой способ, где смерть была бы гарантирована и неминуема. — Стой, — Какузу хмурится, — то есть, ты считаешь, что он не хотел его убивать? — Хидан кивает. — Если он не хотел его смерти, то в чем тогда смысл нападения на него? Преступник так подготовился, уничтожил улики… — Он не хотел его смерти, — перебивает его Хидан, понизив голос до шепота, — но он хотел, чтобы тот у м и р а л. Мертвые не интересны, Какузу. Интересны — живые. Он не успевает осознать услышанное, когда Хидан продолжил: — После пожара у тебя дома, когда я вернулся, бабка тут же собрала наши манатки и отвезла нас с Дейдарой к своей родственнице на ферму. У нее там свое хозяйство — утки, свиньи, огород и прочая лабудень. Когда мы приехали, в стаде была одна больная корова. Ветеринар приходил несколько раз, но лечение не помогало. У коровы был мастит, или типа того, я уже точно не помню. Ее держали в загоне, отдельно от всего стада. Когда стало ясно, что ее уже не спасти, решили усыпить. Нам, во время процедуры естественно, присутствовать было запрещено, но я спрятался в соседнем загоне, и все видел. Корова лежала на боку и тяжело дышала, было видно, что от болезни она давно мучается, — Хидан облизал пересохшие губы. — Это сложно описать, но агония в ее глазах не вызывала у меня жалости, наоборот, я испытывал странное волнение, какой-то подъем, черт, я р а д о в а л с я, что это глупое животное умирает! Но самое странное, случилось после того, как ветеринар произвел эвтаназию. Похожее чувство возникало у меня, когда мы играли в прятки: выброс адреналина, от которого сердце бьется чаще и поднимаются волоски на руках, холод в затылке… От укола у коровы пошли судороги, ее шея вытянулась, она замычала, а потом затихла. И в этот момент, я ощутил то, что до этого никогда не испытывал — возбуждение. У меня встал от того, что ее убивали! Я хотел быть на месте этого врача, чтобы видеть эти последние минуты жизни, чтобы заново пережить это ощущение. Потом я испугался, но не увиденного, а реакции собственного тела. То, что вызвало у меня такой бурный восторг — ужасно, боже мой, я наслаждался чужими страданиями, мне было по кайфу видеть, как наступает смерть. Пусть даже это всего лишь какая-то пятнистая корова из целого стада таких же. А если бы на ее месте был человек?.. Мне было 12, когда я об этом задумался, — Хидан вздыхает, — и эти мысли не отпускают меня до сих пор. Если бы в той квартире был при смерти не ты, не Дейдара, не моя бабка, — его тяжелый взгляд встречается со взглядом Какузу, — я бы и пальцем не шевельнул чтобы этого человека спасти. Какузу медленно кивает, многие серийные убийцы начинают с животных. Живодерство компенсирует им то, что они не могут себе позволить сделать с людьми, из-за сдерживающих факторов. Общество, самоконтроль, оценка своих действий — Хидан понимает, что все, о чем он сейчас рассказал — ужасно, что так поступать плохо и неприемлемо, но никто не может запретить ему этого желать, хотеть так сделать. Ему, как и Какузу не чужды общепринятые нормы цивилизованного общества, и они стараются им соответствовать. Хидану удается обуздывать свою темную природу, а тех, кто слетел со своих внутренних предохранителей — останавливал Какузу, пока служил в полиции. Потому, что он понимал всех этих монстров, их жажду крови — он сам такой же. — Я весь вечер читал про свойства тех веществ, которые нашли в крови Дейдары, — Хидан устало трет переносицу. — Дибазол, кетамин — они понижают тонус мышц, думаю, в ветеринарии их используют при полостных операциях. Чтобы кровь так не хлестала, — поясняет он, беря вилку в руки. — А теперь представь: накаченный смесью анестетиков человек лежит как овощ, его сердцебиение слабое, и, — Хидан стал методично разламывать кусок мяса вилкой, — медленно умирает от потери крови. — Ему важно было насладиться зрелищем, — подводит итог Какузу. Хидан кивает, отправляя кусок мяса в рот. — Быстрое убийство его не удовлетворяет, — продолжил он, прожевав. — Попадешь в руки к такому психопату — будешь молить о смерти, которую тот будет нарочно оттягивать. То, что для его жертвы станет избавлением, для него — побочный эффект. У него наверняка какой-то фетиш на подчинение, желание держать все под контролем. Власть над жизнью и смертью: он в любой момент мог прекратить мучения Дейдары, — Хидан зло сверкнул глазами, — но вместо этого, стоял и смотрел, а может еще и дрочил себе, глядя, как у того от лица уходят все краски, синеют губы, как под ним разливается лужа крови! — он ударил кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули. Хидан злился на ситуацию, на того, кто напал на Дейдару, но больше всего — злился на самого себя. Ведь именно монстр, скрывающийся внутри него, помог ему понять происходящее. Понять и почувствовать свое сходство с убийцей. Какузу выбрасывает в окно окурок и снова задерживает взгляд на спящем сзади Хидане. Хидан не знает уголовного права, он далек от всех тонкостей оперативно-розыскной работы, но рассуждал как опытный профайлер. Он смог раскрыть темные стороны личности, понять поведение этого извращенного ублюдка, пусть даже для этого ему пришлось заглянуть в самого себя. Без него бы Какузу все еще блуждал в пустоте: его потребность в насилии обусловлена желанием проявлять силу, причинять боль, сопротивление жертвы воодушевляет его куда больше, чем безвольное тело, с которым можно сделать все, что угодно. У них разная природа, Какузу не смог бы примерить на себя личность убийцы, чтобы разобраться в мотивах его поступков. Неуловимый безликий призрак, благодаря Хидану обрел человеческие черты, и у Какузу в голове вырисовывался смутный образ. Он следил за Хиданом в подростковом возрасте, значит, сейчас ему около сорока лет или больше. Разбирается в медицине — он врач, либо получил соответствующее образование. Нравится наблюдать. Не убивает сразу, чтобы своими глазами видеть, как наступает смерть. Наверняка забирает что-то у своих жертв на память, чтобы прикасаясь к этим вещам заново пережить наслаждение, которое он испытывал во время убийства. Избегает фотографий, живет под чужим именем. Властолюбец. Садист. Какузу жмет на педаль газа — они миновали затор, движение стало свободнее. С профилем преступника ему все было более-менее ясно, но оставалась одна деталь, которая никак не увязывалась с предпочтениями и садистскими наклонностями этого типа. Числа. У полиции на этот счет не было никаких версий. И ни он, ни Хидан, ни Дейдара так и не смогли понять, что означают эти цифры — 21 и 26.

***

Ему стало намного лучше. Слабость ушла, Дейдара уже мог вставать с постели, не опасаясь, что у него закружится голова, и он вот-вот хлопнется в обморок. Он не понимал, почему его не выписывают: никаких процедур ему больше не назначали, а принимать таблетки он мог и дома. Сидеть запертым в четырех стенах его раздражало. Ему было тошно от этой обстановки, стерильной чистоты, равнодушных лиц врачей. Все это напоминало ему о том времени, когда он лежал в больнице в детстве, после случившегося в поезде теракта. Лежал и ждал, когда за ним придут, чтобы забрать его из этой атмосферы постоянной тоски и боли. Но никто за ним так и не явился. Через месяц его определили в детдом, и только тогда он понял, что никому больше не нужен. Вот и теперь он остался совсем один. Сквозь кокон одеяла он слышит шаги — кто-то зашел к нему в палату. Нет! Только не снова! Дейдара стискивает зубы — этот Какузу его достал, он ни за что не будет разговаривать с ним! Он хочет потянуться к кнопке вызова медсестры, пусть выпроводят отсюда этого мерзкого типа, вызовут охрану, сделают что угодно, только избавят Дейдару от его общества. Шаги приближаются к его постели, по их ритму он понимает, что это Хидан. У Дейдары теперь нет никакого настроения с ним разговаривать и обсуждать случившееся. Он лежит на боку, прикинувшись спящим, надеясь, что Хидан развернется и уйдет, оставив его в покое. Но тот не собирается уходить, Дейдара чувствует, как постель прогибается от его веса — Хидан усаживается рядом. Хидан не видит его лица — оно скрыто завесой волос и складок одеяла, но чувствует, что Дейдара не спит. — Если Какузу тебе что-то наговорил, — Хидан гладит его по плечу, — не бери в голову, он не со зла это все, — вздох. — Его тревожит происходящее, он так… беспокоится из-за меня. Не обижайся. «Не бери в голову», " не обижайся»… Хидан пришел извиняться за этот старый кусок дерьма, не хочет, чтобы Дейдара думал, будто Какузу последняя сволочь и редкостный мудак, которая его не ценит и бьет при каждом удобном случае. Дейдара закусывает внутреннюю сторону щеки, от захлестывающего его возмущения. Какого черта Хидан защищает Какузу, сидит, выгораживает его перед ним?! Неужели во всей этой ситуации: попытки его убийства, смерти Тоби, Дейдара не заслуживает чуть больше сочувствия?! Почему жизнь Хидана вращается только вокруг этого старого ублюдка?! Дейдара сдержался, и, так ничего ему и не сказал. Хидан прощается, снова тихие шаги, и дверь палаты за ним закрывается. А вместе с ней и сердце Дейдары. Вспоминая об этом, Дейдара расковырял начавшие заживать порезы на руке. Число 21 вырезанное у него на ладони снова кровило, он задумчиво смотрит на стекающие на одеяло алые капли. Тоби, почему ты выбрал именно это число?, в который раз думает он. И в который раз не находит никакого ответа. Сегодня к нему все время заглядывают то медсестры, то полицейские, возле двери Дейдара замечает стоящего охранника с рацией и в бронежилете. Что происходит?.. Он берет с тумбочки телефон: Хидан принес ему свой старый мобильник с царапиной, проходящей через весь экран. Дейдара хочет выйти в сеть, посмотреть последние новости, когда взгляд цепляется за время и дату в углу дисплея: 21 октября 15:03 Вот оно что!.. Эти придурки из полиции наверняка думают, что сегодня его снова попытается кто-то убить, или Тоби указал на какое-то преступление, которое непременно должно состояться 21 и 26 числа. Поэтому его и держат в больнице — в палате следить за ним удобнее, чем где-то еще. Как глупо. Дейдара уверен, что, ни сегодня, ни 26 октября ничего не случится. И эти цифры — не дата, не номер, не какой-нибудь код, а просто бессмыслица. Мысли о смерти Тоби не отпускают его, и все глубже затягивают на дно беспросветной тоски и печали. Ему столько всего хотелось ему сказать… А теперь он обречен на существование с этим ощущением потери, на борьбу с желанием достать Тоби из могилы и прижать к своей груди. Тоби больше нет, портрет Хидана испорчен, и теперь считается уликой, которая будет храниться в полиции, черт знает сколько времени. Дейдара не сможет нарисовать новый — в том портрете были заключены его чувства, детские воспоминания и любовь, от которой Хидан отказался. Он чувствует себя полностью опустошенным и невероятно уставшим. Ему тяжело поднимать веки, чтобы открыть глаза, тяжело сидеть на постели, тяжело смотреть в эту стену, выкрашенную белой краской. Он хочет сказать медсестрам, что не нужно приходить к нему, не нужно убеждать его, чтобы он что-нибудь съел, не нужно вообще с ним разговаривать, но у него нет сил на то, чтобы открыть рот и заставить себя воспроизводить слова или какие-то звуки. Его появление на этом свете было ошибкой. Настало время ее исправить. Этот мир несет в себе только боль и разочарования. У него больше нет близких людей: Хидан найдет себе утешение в обществе Какузу, у бабки сейчас своя семья — поплачет о нем и забудет. Ему нужно лишь тихо уйти, никому не мешая, и чтобы ему никто не мешал. Нужно уехать. Куда-нибудь далеко, где никто его не знает. Дейдара открывает поисковик, он хочет найти какое-нибудь красивое место, чтобы завершить там свой путь. На ум приходит рассказ Хидана о проведенном вместе с Какузу отпуске: страна волн, Нами но Куни с ее пляжами, водопадами, лесами и скалами… Ничего себе, там цены! Хидан пробыл там больше месяца, откуда у его старика столько денег?! Дейдара недовольно поджимает губы, глядя на прейскурант местных отелей: самый скромный одноместный номер за сутки обойдется ему в половину зарплаты. И еще столько же придется потратить на авиабилет. На этом острове отдыхает элита, которая не знает недостатка в деньгах — звезды шоу бизнеса, спортсмены, бизнесмены, политики, поэтому и ценник там соответствующий. Он вздыхает — нашел из-за чего беспокоиться. Один раз в жизни можно себе позволить пошиковать. В последний раз. Медсестра, заглянувшая в палату, сообщает, что если все будет хорошо, то послезавтра его выпишут. Дейдара кивает, и бронирует билет в один конец.

***

Часы в углу монитора отмеряют время — скоро полночь. 21 октября ничего не произошло, и, Какузу надеялся, что и 26 числа также ничего не случится. — …у Конан живот, она не может поехать, — Хидан стоял посреди кабинета в измятых спортивках, с надкушенным яблоком в руке и недовольно пересказывал, как у него прошел день. — А мне что, больше всех надо, со своей больной ногой мотаться? Я туда ездил в прошлом году!.. Какузу улавливает только фон — у Хидана опять какие-то претензии к жизни. Он с головой зарылся в старые дела в поисках похожих на случай Дейдары преступлений, но за последние десятилетия ему не попалось ничего подходящего. Нужно проверять медицинские базы, запрашивать сведения в соседних округах, и для всего этого ему нужна команда специалистов, а не тащить все одному. Пожалуй, сейчас он жалел, что ушел из полиции — тогда бы он располагал большими ресурсами для поисков того, кто охотится за Хиданом. — …мне это нахрен не сдалось, четыре дня слушать эти лекции, — хруст яблока, Хидан продолжил с набитым ртом, — до 28 чифла, ага, щас!.. Четыре дня — за это время можно успеть съездить в лагерь для беженцев и вернуться обратно. В поисках девчонки Какузу не преуспел ни на йоту, нужно торопиться, пока полицейские не опередили его, а Пейн не заинтересовался, почему результатов нет так долго. -… эти идиоты на ресепшене сидят, ничего не делают, вот пусть их и отправляют! — Хидан все еще распалялся. — Почему вечно я крайний, когда проводятся какие-то конференции? Я не собираюсь… Конференция. Аэропорты, гостиницы, везде камеры и куча народу. Хидан будет постоянно на виду, ублюдок не посмеет его тронуть — риск попасться слишком велик. Он осторожен и не поставит под угрозу раскрытие своей личности. Он выбрал Коноху площадкой для охоты. Он давно здесь находится, изучил местность, все, что он задумал — должно случиться здесь. — …разве я не прав? Хидан должен пропасть из поля зрения убийцы, тогда у Какузу будут развязаны руки, чтобы двигаться дальше, и искать девчонку. — Какузу? — Хидан смотрит на него исподлобья. Похоже, он задал ему какой-то вопрос, ожидая поддержки, но Какузу из всей бравады уловил для себя только самое важное — даты поездки. — Хидан, — Какузу оторвался от монитора, куда все это время смотрел в одну точку, предавшись размышлениям, — поезжай. — Ты меня вообще слушаешь?! — тут же взвился он. — Я не хочу никуда ехать! — Это всего на четыре дня. Тем более… — Тем более, что все что там будут рассказывать мне не интересно! — перебил его Хидан. — Протезирование, реставрация, зачем мне это нужно?! Я не ортодонт, не хирург, и не ортопед, я терапевт! Какузу вздыхает, у него уже начинает болеть голова, но нужно дать Хидану выговориться. Все равно, все будет по его: Хидан поорет, повыкобенивается, и в конечном итоге согласится. Почти все их бытовые конфликты так заканчивались: Хидан доказывал, что он не прав, и Какузу никогда с ним не спорил. Он просто подбрасывал пищу для размышлений, чтобы Хидан своим умом дошел, как будет лучше, и думал, что это он принимает решения. Хотя все уже давно решили за него. Уловка, иллюзия выбора, один из инструментов допросов. Какузу получает то, что ему нужно, самолюбие Хидана не затронуто — все довольны. Так будет и в этот раз. — Хидан, какая тебе разница: лежать с попкорном перед телевизором здесь, или в каком-нибудь отеле? — Какузу ищет в ящике стола сигареты. — Что значит, «какая»?! — тот упер руки в боки. — Але, Какузу, меня отправляют не развлекаться, это типа рабочая командировка! Все эти заседания и научные конференции длятся как полный рабочий день, с девяти до девяти, сдохнуть от скуки можно! Не поеду я никуда. Что я там буду делать? Хватит с меня, я в том году ездил! — Вот чем сидеть тут на выходных — эту поездку тебе хотя бы оплатят, — Какузу затянулся. — Хидан, ты видел, сколько у нас неоплаченных счетов? — тот потупился. — У тебя скоро закончатся лекарства, а одна пачка твоих таблеток стоит дороже, чем все, что на мне надето сейчас. Нам Дейдара нарисует деньги, чтобы за все это заплатить? — он выдыхает дым, глядя, как зароненные им семена сомнений уже начали прорастать в мыслях Хидана. — Раз уж теперь нас двое, может, обо всех этих вещах должен думать не только я? Хидан нахмурился и не ответил. Какузу вернулся к просмотру файлов на мониторе, он слышит возню, шаги в коридоре, Хидан говорит с кем-то по телефону. — Вылет завтра, во второй половине дня, — объявляет он, вернувшись в комнату. — Дейдара все еще в больнице, ты весь в работе… че я буду тут сидеть? — спрашивает Хидан таким тоном, будто это была его идея, и пять минут назад вовсе не он митинговал, что никуда не поедет. Какузу скрывает улыбку, поднося ко рту сигарету. Его будят настойчивые прикосновения: Хидан бурно тискается, жмется к нему, требуя к себе внимания. Какузу хочется, чтобы он прекратил, он устал, и лег спать едва начало светать. Он отодвигается от него и переворачивается на бок. Охота забыться, отключиться на несколько часов от реальности, и происходящего в ней дерьма. Обычно, Хидан с уважением относился к чужому сну — он и сам не любил, когда его трогают, пока он спит. Но сегодня, так как он уезжает, Хидан решил воспользоваться этими последними часами близости. Руки Хидана скользят по телу, он придвигается к нему вплотную. Какузу слышит его частое дыхание у себя над ухом. Хидан обхватывает его одной рукой поперек груди, не давая отстраниться, а второй забирается под ткань белья. Внизу живота тяжелеет, Хидан гладит его по внутренней стороне бедра, сжимает, тянет вверх, заставляя согнуть ногу в колене, открывая доступ. Ощущение влажных пальцев внутри себя заставляет открыть глаза и втянуть воздух сквозь плотно сжатые зубы — Какузу давно этого не испытывал. Хидан считал позволение Какузу брать себя едва ли не высшей формой доверия, и, возможно, какой-то своей, личной победой. Для Какузу это ни то, ни другое. Смена ролей в постели не лишает его мужества, и никак не затрагивает его самолюбие — он просто получает свое, удовлетворяет свои потребности. И спокойный, ленивый секс стал одной из таких потребностей. Становится жарко, от того, что он лежит на боку, толчки внутри ощущаются глубже. Какузу старается не сбиться с дыхания и не застонать в голос. Не частое удовольствие, но он не забыл, как от этого бывает хорошо. Он не хочет потом ловить на себе недвусмысленные взгляды Хидана, и выслушивать, какое у него было «улетевшее лицо». Какузу комкает в пальцах простыни, Хидан обвивает его двумя руками, стискивает в объятьях так, будто хочет полностью поглотить, вобрать в себя. Одеяло сбилось где-то в ногах, от близости его горячего тела Какузу кажется, будто вот-вот начнет плавиться его собственная кожа. Пальцы Хидана дотрагиваются до подбородка, глядят шею, он хочет развернуть его к себе, заглянуть в глаза. Какузу склоняет голову ниже, и утыкается лбом в подушку. В такие моменты Хидан забывался, начинал лизаться, он все еще не оставил попыток показать ему, что поцелуи это приятное дополнение к отношениям. Какузу не хочет, чтобы его гримаса отвращения испортила ему утро. Хидан приглушенно стонет, изливаясь внутри. Несколько уверенных движений ладонью, и сперма Какузу стекает между пальцев Хидана. Сердцебиение возвращается в привычный ритм, дыхание постепенно выравнивается, между ног влажно и липко, но сейчас Какузу это не волнует. Он откидывается назад, прижимаясь спиной к тяжело вздымающейся груди Хидана и устало прикрывает глаза, позволяя себе расслабиться. Хидан целует его в затылок, гладит по плечу, где наливается бордовый след от его укуса и шепчет на ухо какие-то нежные глупости. Какузу думает, что сегодня — лучшее утро из всех, что у него было, с того момента, как они вернулись из отпуска.

***

27 октября, 11:08 — мелькает дата в углу экрана телевизора. Какузу пьет кофе и смотрит выпуск новостей. За прошедшие сутки в Конохе не случилось ничего криминального или из ряда вон выходящего. Диктор монотонно комментировал предстоящие выборы и боевые действия в Суне — каждый день одно и то же. Нужно поехать к Хаку, забрать паспорта и разузнать обстановку. Возможно, все-таки, в городе что-то произошло, но об этом еще не разнюхали СМИ. Ключи от форда, мобильник, бумажник… Какузу в привычном порядке раскладывает предметы по карманам, снимает пальто с вешалки — застегнет, пока будет ехать в лифте. Открывает дверь, широким шагом переступает порог, и чувствует, как его нога запинается обо что-то. Опускает взгляд — на коврике перед дверью лежит коричневый конверт. Какузу застывает на месте, смотрит на конверт, как на бомбу, готовую взорваться. Мозг пронзает мысль, что Хидан в опасности, но Какузу быстро берет себя в руки. Это невозможно, он разговаривал с ним буквально пять минут назад. Хидан жаловался, что в Ивагакуре ужасная погода — сыро и постоянные дожди. Говорил, что забыл свитер дома, и, кажется, простудился. Ну, и конечно, что просмотр современных достижений в стоматологии — не самое лучшее, что произошло с ним в жизни. Какузу, озираясь по сторонам, поднимает конверт с пола. Как и в прошлый раз, он совершенно чист — никаких марок и каких-либо записей. Внутри что-то похожее на коробку, или какой-то футляр… Он срывает слой бумаги, под ним — видеокассета. Какузу крутит ее в руках — кассета такая же безликая, как и конверт. Никаких намеков на то, что находится на пленке. Она адресована мне. Этот тип знает, что Хидана сейчас нет в городе. Нужно ее просмотреть, но где? Видеомагнитофоны и кассеты к ним канули в лету — их заменили сиди-диски, а те в свою очередь, карты памяти. Хидан обновил всю технику в доме после переезда к нему, и Какузу ему не препятствовал. Он не сильно разбирается в этих вещах, да и пользовался телевизором, стереосистемой, и остальными приблудами в основном Хидан, Какузу больше по душе книги. В департаменте полиции, у техников есть все необходимое для просмотра, но Какузу не хочется больше мелькать там. Все, он отрезанный ломоть, каждый сам за себя. Должен быть другой способ… И тут он вспомнил — библиотека. В читальном зале можно было просмотреть какие-то документальные, архивные съемки, иногда там проводят лекции и семинары — видеомагнитофон там должен быть 100%. Какузу вспомнил об этом, потому, что расследовал убийство студентки — ее нашли задушенной среди книжных стеллажей.

***

Что ты хочешь мне показать? задается вопросом Какузу, поднимаясь по ступенькам внутрь здания библиотеки. В голове возникает какая-то мысль, догадка, но Какузу не успевает облачить ее в слова, она тут же ускользает. Он останавливается на ступеньках и замирает, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Медленно поворачивает голову из стороны в сторону — никого поблизости нет, библиотека сейчас не слишком популярное заведение. Боковым зрением улавливает движение — возле одной из колон, поддерживающих своды здания, какой-то человек, точно тень на белом мраморе, стоит, и смотрит на него. Какузу берет курс в его сторону, вытаскивая из кобуры пистолет — это все не случайность, за ним следят, хотят убедиться, что он идет по верному следу. Тень исчезает за колонной, когда Какузу подбегает к нужному месту — там никого нет. Судя по цепочке следов на снегу, этот человек спрыгнул вниз и скрылся за фасадом расположенного поблизости института культуры. Проклятье! Он упустил ублюдка, тот затерялся в толпе студентов, табуном хлынувших из здания. Какузу убирает пистолет обратно, взгляд цепляется за предмет, лежащий у основания колонны, там, где стоял неизвестный. Он приседает на корточки, чтобы рассмотреть получше. Какузу удивленно вскидывает брови — несомненно, это оставили здесь намеренно, нигде поблизости нет построек, для которых использовался бы этот материал. Странная находка… Возле ног Какузу лежал кусок красного кирпича.