***
Попасть из серой осенней Конохи в солнечное лето — для Дейдары было едва ли не чудом. Всюду зелень, чистое небо над головой, пахнет морем… Отель, где он остановился, больше похож на старинную усадьбу из белого камня, утопающую в тропических цветах. Теперь понятно, почему Хидан пробыл тут почти месяц: Дейдаре и самому не захотелось бы возвращаться обратно. Хотя, ему не придется. Он прибыл сюда налегке — сменная одежда и прочие мелочи уместились в один небольшой рюкзак, который он бросил у себя в номере. Слишком скромном, по меркам отеля, и слишком роскошном, по меркам Дейдары. Дейдара падает на устланную белоснежными простынями постель, огромную, даже для одного человека. Она приятно пружинит, мягкий матрас такой удобный, что даже неохота никуда вставать. Разглядывает потолки с лепниной — красиво. Он любит все красивое. Пожалуй, приехать сюда — самое правильное решение из всех, что он принял в своей жизни. Он гуляет в саду на территории гостиницы, прямо оттуда можно подняться на скалы, выступающие над морем. У Дейдары от одного только вида чуть голова не закружилась: высоко, внизу шумит море, а вдалеке простирается бесконечная синяя гладь. Тоби, ты видишь? Я бы хотел показать тебе это. Возникает желание взять кисти и краски, и нарисовать, запечатлеть этот потрясающий вид, но Дейдара не брал их с собой. У подножья скал был возведен город, который раньше был средневековой крепостью, а теперь обеспечивал курортные зоны всем необходимым. Дейдара гуляет по узким улочкам, смотрит на дома, балконы которых обвиты цветущим плющом, магазины, толпы туристов… Всюду жизнь, загорелые, радостные лица, щелчки затворов фотоаппаратов, но Дейдара чувствует себя чужим среди этих людей. День давно перевалил за середину, солнце печет, Дейдара покупает лимонад в одном из киосков, и медленно идет к побережью. В холле гостиницы он слышал, как постояльцев предупреждали о том, что будет шторм. С чего вдруг они это взяли? На небе только белоснежные облака, погода тихая, даже ветра нет. Ноги утопают в горячем песке, он хочет выйти на дикий пляж, подальше от шезлонгов и тел в разноцветных купальниках. Дейдара не помнит, когда в последний раз плавал. Кажется, это было давно, еще в детстве, когда они с Хиданом приезжали на ферму к бабкиным родственникам. Там был небольшой пруд, который Хидан с легкостью мог переплыть туда и обратно. У Дейдары так не получалось, ему едва хватало дыхания, чтобы доплыть до противоположного берега. Бабка все время ругалась, что они могут так захлебнуться из-за своих «соревнований». Цунаде… Дейдара с ней так и не увиделся, она звонила ему, когда он был уже в аэропорту. Пришлось ей соврать, что он взял отпуск, хотя она наверняка не поверила. — Прости, что со мной было столько проблем в детстве, — решил извиниться Дейдара, перед тем как отключить телефон и отправиться на посадку. — Дейдара, о чем ты говоришь? — в недоумении переспрашивает Цунаде. — Хидан с тобой? Вы вдвоем летите? — Нет, он… …бросил меня ради ворчливого старика… -… занят на работе, — еще одна ложь. — Мне пора, я должен идти, — он сбрасывает звонок и отключает мобильник. Больше он ему не понадобится. Бабка до сих пор думает, что они друзья не разлей вода. Что они вместе живут, вместе проводят выходные, вместе отправляются отдыхать. Дейдара ей ничего не рассказывал о переезде Хидана к Какузу. Хидан, видимо тоже. Так пусть и дальше остается в неведенье, Дейдаре не хотелось ее огорчать. Стая птиц понеслась к берегу и скрылась в глубине острова. Ветер усиливается. Дейдара видит, как местные спешно закрывают киоски, с открытых веранд заносят внутрь прибрежных кафешек столики и разноцветные зонты. Народ расходился, пляж стремительно пустел. Ветер подгонял отдыхающих, срывая с голов шляпы, вырывая из рук журналы, кружа в воздухе бумажные стаканчики и прочий мусор, подобранный на берегу. Небо быстро затянулось серыми тучами, спокойное море будто взбунтовалось, и теперь бросалось на берег, с каждым разом все глубже и глубже врезаясь в сушу, оставляя на песке гальку и разбитые ракушки. Дейдара поднялся с камня, на котором все это время сидел, задумчиво глядя вдаль. Он вдруг почувствовал, что пора. Ветер и волны, крики чаек, они все будто звали его к себе, приглашали присоединиться к этому внезапному разгулу стихии, стать его частью. Ноги окатила волна прохладной воды, следующая волна едва не сбила его с ног. Мокрая одежда прилипла к телу, резинка соскользнула, распуская хвост, и волосы принялся трепать и спутывать яростный ветер. Кожу на правой руке обожгло — соленая вода попала на порезы. Число 21 на руке так и не зажило, он постоянно ковырял его, не давая ломаным линиям затянуться. Дейдара делает несколько шагов по дну, чувствуя, как вязнет влажный песок между пальцев, а ступни щекочут водоросли. В тот же миг, волна накрывает его с головой. В носу защипало от соленой воды, волосы облепили лицо, поднятый со дна мусор, осел на его белой рубахе. Он уже по пояс в воде, еще не поздно повернуть назад, на берег. Там, будто призраки стояли Хидан и Цунаде, там вся его прежняя жизнь, за которую больше не было смысла держаться. Тоби, я иду к тебе, Дейдара делает следующий шаг, и огромная волна смывает с него все сомнения, и утаскивает с собой на глубину. В ушах стучит от недостатка кислорода, перед глазами все мутное, изо рта и носа идут пузыри. Дейдара делает над собой усилие, чтобы не начать сопротивляться, чтобы потребность в дыхании не заставила его всплыть на поверхность. Он ощущает колебания воды вокруг себя, его сознание ускользает, но вместе с тем он чувствует, что Тоби близко, что они непременно встретятся. Перед глазами потемнело, над головой будто сомкнулась черная бездна. Дейдара отправляется в царство теней, не зная о том, что одна из них все время наблюдала за ним.***
Керосиновая лампа тускло освещает маленький стол, за которым, низко склонившись, сидит Карин, распарывая по шву платье. — Если ушить его здесь и здесь, — она показывает Кушине вытачки возле талии, — должно получиться что-то приличное. Карин устала носить одежду не по размеру, ей хочется не то чтобы приодеться, а выглядеть по-человечески. Завтра приедут волонтеры, и будет организовано какое-то подобие школы. В лагере полно детей, всем нужно учиться, но власти, любезно приютившей их страны не спешили предоставить не то что, образование, но даже приличное жилье. Их четверо, и они ютятся в одной небольшой палатке: Карин, Кушина, Гаара и его брат. Электричества нет, с подачей воды тоже туго — генератор работает с перебоями. С каждым днем народу все прибывает: когда их привезли сюда — было всего 3 длинных ряда с палатками. А теперь их раскинулось целое море, лагерь поделили на зоны, чтобы было проще ориентироваться. Не жителям, а солдатам республиканской армии, конечно же. Кушина очень скоро увидела, что между ними и боевиками из Отогакуре в сущности, нет никакой разницы. Другие нашивки на форме, ходят под другим флагом, а ведут себя наравне с захватчиками — они здесь хозяева. Пьянствуют, пристают к девушкам, избили одного парня, за то, что он косо на них посмотрел… Эти люди должны были их защищать, но на деле были теми, от кого и приходилось защищаться. — Этот цвет мне не идет, я буду выглядеть как старушка, — вздыхает Карин, прикладывая к груди платье. — У Таюи было похожего цвета, — подбадривает ее Кушина, — когда она взяла премию «исполнитель года». Ее выступление в «холодном дворце», помнишь? — Угу, — Карин вдевает нитку в иголку, — в этом платье я точно возьму премию «бомжиха года». Девчонки прыснули со смеху. Концерты, наряды… под низкими сводами палатки с логотипами благотворительных фондов все это казалось таким призрачным и далеким. — Настоящую красоту даже страшное платье не испортит, — продолжила Кушина уже на полном серьезе, — так что, даже не переживай. Это правда: Карин привлекательная девушка, фигуристая, мальчишки на нее заглядывались. Очки добавляли ей изюминку, она не выглядела в них как занудная ботаничка. В школе бы у нее наверняка была тьма ухажеров. Кушина не завидовала, ей было радостно от того, что ее подругой стала такая классная девчонка, и у них много общего. Карин хотела ей что-то ответить, когда возле палатки послышались шаги, и полог резко откинулся, пропуская внутрь холодный сентябрьский воздух. Они ожидали увидеть Гаару: его брат, Канкуро, опять куда-то запропастился, и он отправился его искать… — Где ваш староста? пробасил солдат республиканской армии, — потолковать надо. Кушина сморщила нос — от мужчины несло перегаром, было видно, что он навеселе. Высокий, небритый, вся форма в пятнах, берет надет задом наперед… Омерзительно! Как он может называть себя солдатом? Солдаты сунийской регулярной армии дорожили честью мундира, а это — просто позорище! — В конце ряда, — закатывает глаза Карин, — через три палатки отсюда, — она возвращается к шитью. В каждом секторе был свой лидер, староста, чтобы было проще решать организационные вопросы и доносить информацию до населения — многие беженцы не знали союзного языка. — Встань, когда с тобой разговаривает старший по званию, — потребовал солдат, не собираясь уходить. — Мы защищаем ваши задницы, пока вы… — Еще что мне сделать? — огрызнулась Карин. — Старший по званию мудаков, — она отрезает нитку, — проваливай, тебе уже сказали, где староста. Кушина помалкивала, на союзном языке она не поняла и половины сказанных слов. Она чувствовала, что градус беседы повышается, и дерзость Карин не доведет до добра. — Вы, сунийцы, совсем оборзели на нашей земле! — солдат резко шагнул к столу.- Иди сюда, подстилка! — он схватил Карин за волосы. — Отпусти меня, урод! — зашипела Карин, вцепившись в руку мужчины. Она лягнула его ногой, и тот озверел еще больше, ударил ее по лицу, и швырнул девушку в противоположный угол палатки. Их пожитки разлетелись в разные стороны, палатка пошатнулась, Кушина слышит треск ткани — пьяный солдат разорвал Карин кофту, обнажая грудь. Карин металась под ним, не в силах освободиться — мужчина придавил ее своим весом. — Пора научить сучку хорошим манерам, — хохотнул он, забираясь руками Карин под юбку. — Прекратите! — Кушина вскочила с места. — Отпусти ее, грязная свинья! — она принялась молотить кулаками по спине солдата. — Отвали! — рявкнул он, и отпихнул ее с такой силой, что Кушина отлетела в сторону и врезалась в стол. — Иначе станешь следующей! Стол перевернулся, Кушина упала на пол. Карин сыпала ругательствами, царапалась и кусалась, не собираясь сдаваться насильнику. Снова звук удара, у девушки с носа слетели очки, и откатились к Кушине. Перевернутая лампа лежала на боку, мерцала, но не гасла. Кушина смотрит на треснувшие очки, скомканное, недошитое платье… Вещи классной девчонки, сломанные и испорченные. И Карин хотят сделать одной из таких вещей. В мозгу будто что-то щелкает, странный клекот, будто скорпион, выбирается из-под камня, и его хитиновые пластины трутся друг о друга во время движения. Она часто встречала их в Суне, эти твари любили забираться в щели домов. Кушина принимается шарить руками по полу: стрекот в голове нарастает, на секунду ей кажется, будто она чувствует внутри черепа движение маленьких лапок, перебирающихся по внутренностям. Куски ткани, катушка ниток, игольная подушечка… наконец, пальцы ухватились за что-то холодное. Ножницы. Кушина сжимает их в руке, скорпион в голове больше не щелкает, он, будто, вонзает свое жало в мозг и выплескивает яд — перед глазами все побелело. Она вскакивает с пола, и бросается к терзавшему Карин солдату. Кушина вонзает ножницы в его плечо, чувствует, как плоть поддается, в нос ударил запах крови. Солдат дернулся, закричал, попытался развернуться, и следующий удар Кушина нанесла в шею. Крик прервался на хрип, она слышит, как в горле мужчины забулькало, кровь стала стекать между ее пальцев. На секунду она зависает, глядя на эту алую патоку, покрывающую ее руки, а потом в исступлении наносит удары один за другим. За свою мать-алкоголичку, за украденную невинность, за Карин, Гаару, за всю их поруганную жизнь. — Все, успокойся! — Карин выбралась из-под солдата, и стояла рядом, с голой грудью, пытаясь удержать ее. — Кушина, он уже мертв, хватит! Она тяжело дышит, ее трясет, реальность постепенно возвращается. Мужчина завалился на бок, под ним расползается лужа крови. Лицо, грудь, шея — всюду порезы, с ножниц в ее руках капает кровь, ее одежда вся пропиталась ею. Сколько же ран она ему нанесла?.. — Что здесь у вас, — Гаара вбегает в палатку, — происходит… — он замирает, глядя на представшую перед ним сцену. Топот ног, голоса — из соседних палаток пришли другие парни и мужчины, привлеченные шумом. Гаара, молча, стягивает с себя футболку и протягивает ее Карин, чтобы та прикрылась. Кушина хочет объясниться, но чувствует себя вялой и заторможенной. Ножницы выпали из рук, она пошатнулась, от осознания того, что только что произошло. Люди пришли чтобы помочь им, и вместо испуганной девочки увидели перед собой — монстра, у б и й ц у. — Карин, уведи ее, — Гаара кивает на Кушину, а сам выуживает из кучи тряпья одеяло, и накрывает им безжизненное тело. — Идем, — Карин натянуто улыбаясь, ныряет в рукава предложенной Гаарой футболки, и берет Кушину за окровавленную руку, — нам нужно набрать воды, — она на ходу подбирает валявшееся в углу ведро, бросает туда несколько пустых бутылок, и тянет Кушину за собой, на улицу. Вокруг полумрак, разводить костры было запрещено, но сунийцы периодически нарушали это правило, сжигая мусор в железных бочках. Они минуют плотные ряды одинаковых палаток тускло подсвеченных изнутри — лагерь пребывал в полусонном состоянии. С заходом солнца тут действовал негласный комендантский час, и люди старались не попадаться на глаза местным солдатам. Карин спотыкается, без очков она видит намного хуже. Кушина послушно плетется за ней, пытаясь уложить в голове произошедшее. Всего несколько минут назад она забрала у человека жизнь, забрала и… почти ничего не почувствовала. — Я на твоем месте сделала бы тоже самое, — наконец, подает голос Карин, когда они подходят к длинному ряду биотуалетов и большой, пузатой цистерне с водой, которая лежала на земле, как огромная жирная гусеница. — Этот козел заслужил смерть! Он наверняка не первый раз подобным промышляет, — Карин пнула ногой валявшуюся возле цистерны пустую баклажку в кучу таких же, и они с гулким стуком разлетелись в разные стороны. — Ты спасла меня, а может, и других девушек в нашем лагере, — она поворачивает вентиль крана, — а теперь постарайся обо всем забыть. Забыть?.. Кушина не отвечает, в голове эхом отдается стук пустых бутылок, а перед глазами она до сих пор видит труп убитого ею солдата. Ледяная вода смывает кровь с рук, оглушительно громко льется в пустое ведро. — Завтра примем нормальный душ, — Карин умывает лицо, приглаживает растрепанные волосы. У нее наливается синяк под глазом, а губы разбиты, но она не перестает улыбаться. — Ты не представляешь, как я скучаю по горячим ваннам! — она снова пытается разрядить атмосферу, но Кушина не может себя заставить ответить, даже кивнуть, у нее будто разом атрофировались все суставы. «Я совершила преступление. Я — убийца», — крутится в голове навязчивая мысль, пока они идут обратно. Кушина несет наполненную бутылку, вода в ней колыхается, булькает… как кровь того солдата, которому она проткнула горло ножницами. — А, черт бы с ней, — махнула рукой Карин, видя, что Кушина выронила пластиковую бутыль, и та укатилась под горку, исчезла в кустах, растущих возле ограждения. — У нас там были еще, наберем потом. В палатке уже никого нет, труп исчез, остались только темные пятна, на полу и стенах. Карин поднимает опрокинутую лампу, роется по углам, наконец, находит упаковку стирального порошка. Химозный запах свежести, смешивается с запахами крови, смерти, убийства. Карин сыпет порошок прямо на пятна, и тот медленно темнеет, напитываясь кровью. Бросает в ведро с водой ножницы, поднимает недошитое платье, расправляет его, аккуратно сворачивает, кладет поверх своего спального места. Делает уборку, как будто здесь ничего не произошло. — Кушина, ну что ты стоишь? — Карин трет ручной щеткой место, где недавно лежал убитый солдат, размазывая по брезенту палатки розовую мыльную пену. Кушина стоит посреди палатки и смотрит в одну точку, не зная, как себя вести и куда себя деть. Как Карин может быть такой спокойной? Ее чуть не изнасиловали, а теперь она находится в одной палатке с убийцей. — Кошмар, ну и вид у тебя, — Карин подходит к ней, сощурившись. — Столько крови не отстирается, нужно сжечь одежду, — она буквально вытряхивает Кушину из окровавленных вещей, заворачивает ее в одеяло, и усаживает в противоположном углу, на постели Канкуро. — Отдохни, я обо всем позабочусь, — Карин сгребает в кучу грязную одежду, и выходит из палатки, чтобы бросить ее в один из импровизированных мусоросжигателей. Гаара пришел на рассвете. Вусмерть уставший, взъерошенный, от него пахло сырой землей, вся одежда была в грязи. Он о чем-то перешептывался с Карин, она кивала… а потом Кушина отключилась.***
— Просыпайся, соня, — тормошит ее за плечо Карин, — пора завтракать. О прошедшей ночи напоминают следы побоев на лице Карин, и темные круги — замытые пятна крови на полу и боковой стене палатки. Карин придвигает столик к этому месту, и перетаскивает матрас Гаары, чтобы скрыть напоминания об устроенной бойне. Они вместе идут в душевые — только рано утром можно застать горячую воду, потом она чуть теплая, насосные станции включают по расписанию. Лавируя между рядами, Кушина замечает, что солдат стало намного больше. Они обходили территорию, и заглядывали в каждую палатку. Ищут своего сослуживца. «И меня», — думает Кушина, пытаясь заставить себя жевать рисовую кашу. Она думает, что все в лагере знают, что она сделала. Чувствует на себе чужие взгляды, но они не враждебные, скорее… сочувствующие? Какая-то женщина похлопала ее по спине, в знак поддержки. Незнакомый мужчина кивает, приветствуя. Кушина не сразу сообразила, что они видят ее героиней. Что в глазах этих людей — она полностью оправдана. Что произошедшее ночью убийство — вынужденная необходимость, ведь она защищала подругу. Но даже осознание этого, не приносит ей облегчения. К ним в палатку тоже пришли несколько солдат. Разговаривала Карин, соврав, что Кушина знает только сунийский. Обход продлился до позднего вечера, были опрошены все жители лагеря. Никто ее не выдал. Всех сплотила война, общее горе, Весь лагерь большой оголенный нерв — тронешь одного члена общины, пойдет цепная реакция. Люди готовы взбунтоваться из-за беспредела, устроенного республиканцами, и местные власти поспешили все скорее замять, расследование исчезновения солдата прекратилось.***
Она сидит возле их палатки: осень отдает последние теплые деньки. Сейчас солнечно, ветер гоняет между рядами пожелтевшие листья. — Кагомэ, Кагомэ, птичка в клетке, — нестройный хор детских голосов тянет считалочку, — Когда же ты выйдешь? На небольшом пятачке перед палаткой детишки водили хоровод вокруг Канкуро. Тот сидел на корточках, закрыв глаза ладонями, и угадывал тех, кто стоял у него за спиной. — На исходе рассвета, цапля и черепаха поскользнулись… Кушина наблюдает за игрой, но мыслями она далеко от этого солнечного дня и беззаботных ребят. Она до сих пор во тьме, с ножницами в руках кромсает безымянного солдата, набросившегося на Карин. Почему она не остановилась? Она же видела, что этот мужик отпустил Карин уже после первого удара. Что ею двигало? Желание спасти подругу? Конечно, она хотела ей помочь, избавить ее от унижения, от той боли, которую она когда-то испытала. Карин вместе с Гаарой попала в госпиталь после того, как их поселок, как и многие другие, был подорван захватчиками на пути к столице. Они не почувствовали на себе того зверства, что творилось в оккупированных городах — сунийская армия вовремя перешла в наступление, и смогла отбить большую часть территории, примыкающую к столичному округу. Конечно, ее друзья видели смерть, они, как и многие, потеряли своих близких. Но они — живые, а ей положено было стать мертвецом. Одним из трупов в братской могиле, в которую отряд, отправленный для зачистки, перетаскивал ее мать, ее соседей, ее саму. Она слышала, как медсестры в госпитале шептались, думая, что она спит. Будто солдат, который нес ее к котловану, где должно было находиться групповое захоронение, заметил, что она жива в последний момент. Она — единственная уцелевшая, после бойни, устроенной боевиками Отогакуре. Наверное, она действительно умерла. Наполовину. Та часть, которая отвечает за эмоции, за сочувствие, возможность любить — все же была похоронена вместе с остальными жителями поселка. Поэтому она не заплакала, узнав о смерти матери. Поэтому она с такой легкостью убила того пьяного солдата — она ведь даже не была в ярости в тот момент, а наносила удары механически. Вспоминала людей, за которых переживала, и именно эти воспоминания: пьяная мать, лежащая на полу, Гаара с забинтованной головой, Карин, рыдающая по ночам в подушку — вызывали у нее гнев, причиняли боль, заставляли чувствовать ч т о — т о, кроме тупого равнодушия к куску мяса, втиснувшего себя в республиканскую форму, захлебывающегося от собственной крови. Ведь, если бы она об этом не думала, то убийство вызвало бы у нее столько же эмоций, сколько вызывает нарезка хлеба по утрам во время завтрака. Она выпрямилась и застыла, испугавшись собственных размышлений. Что с ней такое творится? Она не должна так думать! Она обычная девочка, которая мечтает попасть на концерт любимой певицы, а не безжалостная убийца! «Все безжалостные убийцы когда-то были обычными мальчиками и девочками», — клекот хитиновых пластин, скорпион, возникший у нее в голове в ночь убийства, прошелестел эти едва различимые слова. Кушина в панике зарывается пальцами в волосы, но поганой твари там нет. Скорпион не запутался где-то в ее прическе, он не снаружи, он внутри ее черепной коробки. — Глядите-ка, наш бравый воин записался в няньки, — двое незнакомых подростков возникли между палатками, и загоготали, глядя на Канкуро. Канкуро все в лагере считали чудилой. В Суне, он вступил в армию добровольцем, но после первой же атаки со стороны Отогакуре получил серьезную черепно-мозговую травму, да так и не оправился. Он сочинял разные небылицы про свои военные подвиги: то он десантировался с парашютом в тылу противника, то он один уничтожил целый отряд боевиков, то он лично помогал Мей сбежать из плена. Он говорил, что идет священная война судного дня, предсказанная в пророчестве племен, первыми поселившимися в сунийских песках. Канкуро разрисовал свое лицо ритуальными символами и знаками древних сунийских воинов, когда люди сражались на мечах и копьях. Говорил, что так духи войны принесут ему удачу в бою, и будут на его стороне. Носил шапку с ушами-треугольниками выражая тем самым свое почтение Шукаку — духу-хранителю песков, который по поверьям принимал облик енотовидной собаки. Он стал кем-то вроде шамана: проводил «обряды» из найденного в окрестностях мусора, сочинял молитвы и песни. Сам Канкуро был безобидным, и никогда никому не докучал, находясь в собственном мире духов и боевой славы. Старики считали его бесноватым, а молодежь в открытую над ним подшучивала. Он неплохо ладил с детьми, и играл с ними в разные игры, а те взамен слушали его выдуманные истории, он был отличным рассказчиком. Гааре приходилось за ним приглядывать, Канкуро любил исчезать на несколько дней, и мог не появляться в лагере неделями, бродя в ближайших окрестностях. — Идите куда шли, — недовольно отвечает Канкуро. — Не злите духов, покровителей воинов. — Успокойся, Пакахонтас, — парни заржали. — Твои духи, — они кивнули на водивших хоровод малышей, — еще вчера на горшках сидели. От их смеха начинает болеть голова. Кушина сжимает пальцами виски, чтобы скорпион, поселившийся у нее в мозгу, не выбрался наружу. — Замолчите! — она резко повернулась к ним.- Оставьте его в покое и катитесь отсюда! — О, неужели кое-кто завел подружку? — высоченная дылда, с лицом, покрытым веснушками продолжал глумиться вместе с приземистым, похожим на пигмея приятелем. — Отличный выбор, страшненькие отсасывают круче всех! Поднялся ветер, разбрасывая между палатками желтые листья. Кушина оглядывается на стоящих позади ребят и надеется, что свежий ветер выдует из их голов все это мерзкое дерьмо. Что они будут жить вдалеке от всей этой грязи и жестокости, и прекрасный мир будет расстилаться под их ногами. А пока у них есть только этот мир. Мир с рядами неровных палаток, и неустроенным бытом. Мир, где дети перестают быть детьми и становятся убийцами. Мир, в котором она подбирает с земли камень, и стремительно приближается к гогочущим идиотам. — Ты чего?! — Кушина швырнула в них один камень, а затем подняла с земли следующий. — Твою мать, да мы прикалывались! Эй! Совсем, что ли, придурочная?! Это шу…- камень попал веснушчатому парню в лицо, из носа хлынула кровь. То, что они в разных весовых категориях с лихвой компенсирует ее борзость. Веснушки исчезают под слоем крови, она намерена замесить в кашу лицо этого ублюдка. Ее тоже бьют, то в грудь, то в живот, но она игнорирует боль, не жалея ни себя, ни своего противника. Бесполезно искать сочувствие, если сама не способна его проявить. Скорпион внутри довольно клокочет, его яд, словно бежит по венам, придавая сил. Парень орет благим матом, но тут же затыкается, когда Кушина стискивает свои пальцы у него на горле. Его лицо как гротескная маска — глаза навыкате, рот перекошен. Кушина смотрит на то, как он задыхается от ее хватки, видит в его глазах неприкрытый ужас, страх, и не может заставить себя разжать пальцы. «Почему я ничего не чувствую?» спрашивает она себя. Она не злорадствует, наслаждаясь своим превосходством, не чувствует удовлетворения от победы, не чувствует вообще ничего, будто душит не живого человека, а свернутое в рулон одеяло. А ведь должна ненавидеть, быть в ярости — он только что унизил ее при всех, втоптал в грязь чувство собственного достоинства. Она не слепая, но не видит никакой разницы между человеком и предметом. Их еле растащили, об этой драке потом судачила вся округа. Карин, накладывающая ей на руку повязку сказала, что сражение в «песчаном котле» — просто детский сад, по сравнению с тем побоищем, которое устроила Кушина. — Ты этому дебилу чуть не отгрызла пол-уха, — она заканчивает перевязку и криво усмехается.- Теперь «драться как девчонка» никому не покажется смешным и обидным, все будут вспоминать тебя. Кушина молчит, но не разделяет ее веселый настрой. Она все еще не может смириться с тем, как легко у нее получается отнимать чужие жизни. Она знает, как выглядит зло, то, что она сотворила — зло в чистом виде. Ведь, если бы ее не остановили, шутник бы отправился вслед за солдатом. И не может устыдиться, заставить себя почувствовать отвращение к своему поступку. Посочувствовать тому парню, который просто хотел быть крутым и неудачно пошутил, а она была готова сровнять его с землей. Просто так. Без особого повода. При таком раскладе, между ней и боевиками, расстреливавших местных жителей нет никакой разницы. Ей становится жутко от самой себя, и до конца дня она не произнесет ни слова. Вечером, когда все улеглись спать, ее, полусонную растолкал Канкуро: — Идем, — громко шепнул он, — я тебе кое-что покажу.***
Она вздрагивает и открывает глаза. Ей снилась жизнь в лагере, со всеми ее трудностями и невзгодами, снились ее друзья… Что ее разбудило? В подвале темно, значит, еще ночь. Где-то вдалеке раздался хлопок, будто кто-то запустил фейерверк. Через некоторое время звук повторился. Она прислоняется к стене, и подтягивает колени к груди, когда понимает, что это за звуки. Это не фейерверки. Это выстрелы.***
Он проходит в квартиру, раздраженно швырнув ключи на полку. Отпихивает в угол чемодан, стягивает за пятку кроссовки, окинув взглядом полку для обуви. Знакомые начищенные ботинки стоят на своем месте. А, значит он дома! Хидан проходит в гостиную и включает на всю громкость телевизор. На музыкальном канале бодро читают рэп вперемешку с женским вокалом, он прибавляет звук на максимум — Какузу терпеть не мог современную музыку. Так пусть послушает! Обещал встретить его в аэропорту, Хидан, как идиот, прождал больше часа, но Какузу так и не явился. На звонки не отвечал, сам не перезванивал — отлично он его встретил, просто супер! Хидан плюнул на все, вызвал такси и поехал домой. I’m friends with a monster that’s under my bed Get a long with the voices inside of my head You trying to save me, stop holding your breath And you think I’m crazy, yeah, you think I’m crazy… Телевизор разрывается от голоса певицы, чье смуглое лицо мелькает на экране, в последнее время она стала очень популярна. Хидан ждет недовольного окрика «Сделай потише!», или «Выключи!», но Какузу никак не реагирует на шум. Хидан обижен и взвинчен, но вместе с этим по жилам, будто холодная вода, разносится беспокойство. Он заглядывает в спальню, кабинет, обходит другие комнаты: Какузу нигде нет. Что еще за дела? Он выходит в коридор, смотрит на стоящие там ботинки, черное двубортное пальто висит на вешалке — все говорит о том, что их хозяин сейчас должен быть здесь, в этой квартире. Cause the very thing that I love's killing me And I can't conquer it My OCD is conking me in the head Keep knocking, nobody's home, I'm sleepwalking… — Заткнись! — зашипел он на телевизор, и щелкнул пультом. Исполнители исчезли, экран погас, наполняя квартиру неуютной тишиной. Хидан не может понять, что происходит. Какузу куда-то ушел без пальто, выскочил на улицу в чем был? Куда-то торопился? Он оглядывается: квартира в порядке, нигде не видно, чтобы собирались в спешке. Странно… Хидан подходит к шкафу, чтобы переодеться. Стягивает водолазку, поганая синтетика трещит и электризуется. Пришлось купить это говно в первом попавшемся магазине Ивагакуре. Там на смену дождю пришел снег, а свой свитер он забыл здесь, не заметив в куче вещей. Он бросает на пол осточертевшую тряпку, роется на полках, вытаскивает из недр мятую фланелевую рубаху. Хидан не утруждал себя глажкой — его вещи чистые и этого достаточно. Ныряет в рукава, задерживая взгляд на ровном ряде своих кроссовок, стоящих внизу. Reebok, Adidas, Jordan… В центре пустота, среди них не хватает одной пары. Nike — Хидан их почти не носил, эти стильные засранцы умудрились натереть ему ногу. Кроссовки мог взять только Какузу, больше некому. Но зачем? Он всегда ходит в туфлях, с его костюмами спортивная обувь ну никак не вяжется. Костюм… Хидан распахивает дверцы шкафа, где хранилась одежда Какузу. Перебирает вешалки одну за одной — все костюмы на месте. — Твою мать, в чем ты пошел одетый?! — вспылил он, не зная уже, что думать. Раз Какузу забрал кроссовки, мог взять и что-то еще. Хидан возвращается к своим полкам: ну и бардак же тут! Белье, футболки, кофта с растянутыми рукавами… Джинсы. Остались только синие, черных не было. Порывшись еще немного, обнаружилась пропажа свитера с гризли и болоньевой куртки. У Какузу внезапно возник фетиш на его вещи? Что еще за дерьмо? Хидану, конечно, не жалко, пусть ходит в чем хочет. Но образ Какузу, всегда такого солидного, в строгих костюмах никак не хотел монтироваться с джинсами и кроссовками. Тут что-то не так. — Нахрена он так вырядился? — Хидан в недоумении спрашивает у своего отражения в зеркале, висящего на дверце шкафа. Его двойник растерянно смотрит на него и не может ответить. В кармане загудел мобильник. Хидан смотрит на дисплей — пришло сообщение. От Какузу. Я был занят и не смог тебя встретить. Скоро освобожусь. Приходи в «Стейк-Хаус», нужно обсудить дальнейшие планы. Хидан чувствует, как волна беспокойства улеглась — с Какузу все хорошо. Хочет ответить, но вовремя спохватывается: ну уж нет, в третий раз он на такое не поведется! Дотрагивается до щеки, где все еще был пожелтевший след от удара. Ты должен во всем сомневаться! Особенно в том, что касается меня! Действительно, с чего вдруг Какузу решил отправить ему сообщение? Да еще и со своего задроченного телефона с кнопками? Старик их никогда не писал, ему проще объяснить все на словах. Хидан перезванивает, но Какузу не берет трубку. Вот дерьмо! Решил его проверить, протестировать, посмотреть, как он будет себя вести. Он что, подопытная крыса?! Хидан снова злится, набирает в сообщении все, что думает о Какузу и его жизненном уроке, но в последний момент стирает. Нет, раз Какузу такой умный, он тоже будет хитрее. Хидан закусывает ноготь на большом пальце, прикидывая, как поступить. Нужно у него что-то спросить, убедиться, что с ним общается именно Какузу. Что-то особенное, о чем знают только они двое. Пара кликов, Хидан перечитывает текст несколько раз, довольный своей выдумкой, и жмет «отправить». На выходные мы поедем к Быку? К дому у озера? Хидан как-то спрашивал, что стало с Киллером Би. После пожара в квартире Какузу они больше никогда не встречались, но этот мужик с большой душой вызывал у него искреннюю симпатию. Какузу тогда ответил, что брат Би стал важной политической шишкой в Кумогакуре, и Бык теперь его правая рука и верный телохранитель. А еще кокс, девочки… Как сказал бы сам Бык " не жизнь, а балдеж, йоу!». Дом у озера был разрушен, территорию выкупил какой-то чиновник, и теперь это частная собственность. Хидан подходит к столу собранному из двух перевернутых ящиков и широкой доски. Дом у озера, в котором они скрываются от уличной банды старый и запущенный, почти вся мебель тут состоит из того, что нашлось под рукой. Киллер Би полирует лезвие ножа с непонятным узором, и он останавливается рядом с ним, разглядывая странную, ни на что непохожую вещь. — Это, — Бык показывает нож с рядом зазубрин, напоминающий скелет рыбы, — морской дьявол. Старый надежный друг, который никогда не подведет. Знаешь, сколько раз он меня выручал? — Хидан мотает головой. — Этот нож старше тебя, шкет, — он усмехнулся, и потрепал Хидана по волосам. — А вот это, — он вытаскивает из-за пазухи нож, с лезвием в форме крюка — хитрый ублюдок, который чуть не оставил меня без глаза, — Бык проводит пальцем по длинному шраму возле брови. — Крутизна, — Хидан таращится на оружие, он даже по телевизору такое не видел. — У меня тоже был складной ножик, маленький, — он показывает расстояние между указательными пальцами. — Бабка отняла его и спрятала, когда я вырезал матюки на стене в подъезде, — Хидан насупился, он всего-то два слова нацарапал, а соседи раздули из этого целую трагедию. — Правильно все твоя бабка порешала, — Би скручивает себе косяк, — еще и жопу тебе надо было набить, нельзя так делать! Лезвие испортишь, — он закуривает от большой металлической зажигалки. Хидан слышит, как Какузу выходит из маленькой захламленной ванной. Он останавливается в дверях, порезы, полученные от взрыва, брошенного в окно «Молотова» на его щеках все еще кровоточат. Он о чем-то разговаривает с Быком на непонятном языке, и вскоре Какузу исчезает на кухне. Звякнул мобильник, Бык полез в карман за трубкой. — Докури-ка дружок, а то я пальцы обжог, — он протягивает Хидану косяк. — Так, держи, смотри, не затягивайся, — он следит, чтобы Хидан взял самокрутку двумя пальцами. — А то нам твой папаня таких пинков навешает, что сесть не сможем, йоу! — Это не мой отец! — Хидан держит на расстоянии вытянутой руки дымящуюся папиросу. — Да не важно, — Бык, сощурившись, подносит маленький экран телефона к лицу. — Я тебе так скажу, Какузу — это правильный мужик. Если бы не он, в девяносто пятом, остались бы от Быка рога и копыта, отвечаю! Гандоном буду, если вру! — он тычет своими большими пальцами в крохотный мобильник. — Ох, ну кто придумал эту гадость, — он морщится, нажав, по видимости, не туда, — не для глаз Би такие кнопки, йоу! — Давай, я сделаю, — предлагает Хидан, — я умею, там ничего сложного! Би докуривает косяк, а Хидан под диктовку пишет сообщение для неизвестного абонента про точку обмена и еще какой-то непонятный набор слов. — Иди сюда, — неожиданно зовет его Какузу. Хидан оставляет Би наедине с его рэпом, и проходит на грязную, засаленную кухню. — На, пей, — Какузу протягивает ему стакан с апельсиновым соком, а сам тяжело опускается на табурет. Хидан отпивает немного, к привычному сладкому вкусу добавился какой-то посторонний, более терпкий. Какузу говорит ему, что все в порядке, и Хидан выпивает все до капли. — Послушай меня, — Какузу тяжело вздыхает, — ты никому ничего не расскажешь, о том, что здесь видел. Не расскажешь о Би, его здесь не было, мы приехали сюда вдвоем, и никого не встретили. Ты больше никогда не будешь меня искать… Хидан пытается его обнять, убедить, что он совсем не боится, но Какузу остается непреклонен. Мальчишке хочется расплакаться от обиды, тот самый полицейский прямо сейчас от него отказывается, снова бросает его. Он сдерживается, не хочет, чтобы Какузу видел его нюней и размазней. В животе тепло от странного напитка, глаза начинают слипаться. Би и Какузу что-то обсуждают на своем языке, Хидан бродит по дому, и заходит в ванную. Там, в захламленной раковине среди пустых ампул и упаковок от лекарств он находит пожелтевший, покрытый кровью зуб Какузу. Его ему выбил жирный придурок с битой. Он сжимает его в кулаке, хочет оставить себе эту малую частицу своего бога. Устав бороться с сонливостью, Хидан засыпает в старом пыльном кресле. Он просыпается уже на знакомой ферме, не понимая, как он там оказался. Рядом с ним Дейдара, Цунаде… Неужели, ему это все приснилось? И только зажатый в кулаке зуб Какузу является единственным подтверждением, что все, что случилось в доме у озера, было по-настоящему. Все дальнейшие годы Хидан окружал себя такими вещами, чтобы быть ближе к своему богу. Он научился любить кофе без сахара, каким его пил Какузу. Стал слушать рэп, потому что Киллер Би, рэпер — друг Какузу. Позже он узнал, что странный апельсиновый сок, который ему дал Какузу — это «отвертка», алкогольный коктейль с водкой, и он стал его любимым напитком. Когда настало время задуматься о будущем, и выбрать то, чем он будет заниматься по жизни, Хидан, глядя на пожелтевший зуб, принял решение стать дантистом. Это забавно, ведь многие пациенты будут его бояться, а еще… он надеялся, что когда-нибудь сможет вернуть долг своему богу, и исцелить его. Хидан захлопывает распахнутые дверцы шкафа, протягивает руку к последней, когда замечает, что из кармана пиджака Какузу что-то торчит. Любопытство берет верх, и он вытаскивает предмет наружу. Он только посмотрит, и вернет на место, что тут такого? Он же не деньги у него ворует. Конверт из плотной бумаги, не запечатанный. Хидан вытягивает из него содержимое, и недовольно поджимает губы. Теперь понятно, куда подевался Какузу. Вот он!.. Хидан чувствует, как от возмущения у него приливает кровь к голове и начинает гореть лицо. «Жди меня в аэропорту, Хидан, я тебя встречу, Хидан», ага, конечно! Мерзкий старик навешал ему лапши на уши, а сам сейчас развлекается с этой женоподобной сукой из «Звезды судьбы»! Он сжимает в ладони пригласительный билет на церемонию открытия нового ресторана — сегодня в «Звезде судьбы» состоится грандиозная вечеринка. Ловко Какузу все обставил: спровадил его на конференцию, устроил ему квест с исчезновением, чтобы запудрить мозги. Хидан в бешенстве сминает конверт с приглашением. И он еще устыдился, что сидит у Какузу на шее, и совсем ему не помогает! Согласился бросить друга, лететь за тридевять земель, чтобы умирать там от скуки, а потом застать Какузу с этой размалеванной проституткой! К их столику подходит девушка: очень изящная, красное кимоно расшитое золотыми журавлями, волосы аккуратно убраны в пучок. За ней тянется шлейф сандала и роскоши, видно, что в «Стейк-Хаус» она попала по чистой случайности. Или нет. Хидан удивлено смотрит, как она приближается к Какузу, неужели они знакомы?.. — Есть информация, — она обратилась к Какузу. В голосе слышна улыбка, и… Хидан чуть не поперхнулся едой — это парень! — По поводу? — Какузу откладывает в сторону приборы, намереваясь выйти из-за стола. — По интересующему тебя вопросу, — уклончивый ответ, и снова снисходительная улыбка, адресованная Хидану. — Бывал бы у меня чаще, уже давно бы про все узнал, — вздох. — Ты совсем не заходишь, Кукузу. Признаюсь, я уже и забыл, как ты выглядишь, — взгляд из-под полуопущенных век останавливается на Хидане. — Но не забыл содержимое твоего кошелька. Не знаю, как сейчас, — Хидан чувствует, что его прямо-таки раздевают глазами, — но тогда он был, — «девушка» метнула взгляд на Какузу, — очень большим. Какузу никак не реагирует на двусмысленную фразу, зато Хидану пяти минут, проведенных в обществе Хаку хватило, чтобы его возненавидеть. Даже если Какузу сейчас вместе с Хаку… Меняло ли это что-то? Станет ли Хидан его меньше любить, сможет ли отказаться от этих отношений? Хидан знает ответ, и это злит его еще сильнее. Чего этому старику не хватает? Секса? Денег? Хидан ему отдал всего себя, чтобы быть с Какузу ему пришлось пройти огромный путь. От изнеможенного голодом задохлика, запертого в сарае, до уважаемого врача. Да такое никому не под силу повторить, он заслужил свое место рядом с богом! Хидан возводит глаза к потолку, задаваясь вопросом: за что Какузу с ним так поступает? Ему стало скучно? Это наказание? Решил проучить его, за то что он был слишком доверчив? А может… это испытание? Испытание его веры?.. Испытание… это слово вдруг ни с того ни с сего пришло на ум, и Хидану оно не понравилось. Нервно передергивает плечами, от дурацкого слова возникшего в голове осталось тревожное послевкусие. Он всегда подсознательно его избегал — и не мог себе толком объяснить, почему оно ассоциируется у него с неминуемой катастрофой. — Наш бог желает испытать тебя, дитя, — монотонный голос исчезает за деревянной дверью, лязгнул замок, и стало очень тихо. Он садится в кучу соломы, ожидая чего-то интересного, сказочного, б о ж е с т в е н н о г о. Джашин — бог сущего, он прекрасен, а значит, и испытание должно быть таким же. Он не знает, что испытание уже началось, и что в ближайшие дни только холод и голод составят компанию его одинокому, маленькому сердцу.***
Через узкую щель в потолке проникает свет. Какузу протягивает руку, хочет поймать пальцами солнечные лучи, но они рассеиваются и ускользают, не задерживаясь в его смуглой ладони. Жарко. Во рту будто наждачная бумага, губы растрескались. Голова постоянно гудит — у него поднялась температура. Ранение на груди в общем, не опасно, ребра целы, но из-за того, что он находится в условиях, далеких от стерильности, осложнения не заставили себя ждать. Огромный ушиб мягких тканей, черная гематома растеклась, как клякса кажется, ему врезали отбойным молотком или металлической трубой. Дышать тяжело и больно, больно двигаться, больно лежать на прогнившем полу, и пытаться ухватиться за солнечный свет. Голода Какузу почти не чувствовал, тревожило его другое. Жажда. Пока еще было терпимо, но скоро захочется вгрызться себе в вену на руке, лишь бы напиться. Торжество плоти над разумом, базовые потребности в воде и пище возьмут над ним верх. Потом он совсем ослабнет, начнутся галлюцинации… Время от времени ему мерещились насекомые, мерзкие жуки, что точат дерево. Притаившись в щелях между красными кирпичами, они издавали противные скребуще-скрипящие звуки. Сколько уже прошло времени? Хидан должен был вернуться. Наверняка психует из-за того, что Какузу его не встретил, еще не зная о том, как сильно он его подвел и подставил, обрекая на верную смерть. — Прости… — выдыхает он едва слышно, и короткое слово царапает губы с корками запекшейся крови. В ответ доносятся только тихий треск копошащегося в стене насекомого.***
Хидан ждет звонка, чтобы услышать от Какузу, что все, тест закончен, и он справился. Ждет от него похвалы, ведь он проявил бдительность, не купился на очередной трюк с сообщением. Ждет, когда услышит знакомые интонации, и его голос обдаст его ледяным спокойствием, что все в порядке и ничего не стряслось. Телефон загудел, Хидан переводит взгляд на лежащую на подоконнике трубку. Не решается взять ее в руки — ему снова пришло сообщение. Во второй раз. От Какузу. — Какого черта ты мне пишешь?! — Хидана выводит из себя это мигающее на дисплее уведомление. Это нарушает его привычную картину мира. Это не похоже на его старика — застрявшего в прошлом, равнодушного к прогрессу. Это больше не тянет на розыгрыш, чувство юмора у Какузу так себе. Хидан бессильно сжимает кулаки — да что же такое творится?! Если Какузу решил приобщиться к современным технологиям, то он выбрал самое неподходящее время! Рывком хватает телефон, испепеляя взглядом экран. Разблокировка, входящие… Хидан смотрит на полученный ответ, его брови ползут вверх от удивления. Поедем к дому у озера, если будет хорошая погода. Приходи в Стейк-Хаус, нам нужно поговорить. Нет, это не может быть правдой, Какузу что, обкурился?! Какая, нахрен, погода?! Как он мог такое на… Сердце бешено застучало, ладони вспотели, во рту все пересохло. Суть происходящего больше не ускользала, она была предельно ясна. — Твою мать, — Хидан беспомощно оглядывается по сторонам. Снова опускает взгляд на дисплей, от прочтения сообщения во второй раз у него задрожали руки. В голове будто завыла сирена: «Это не учебная тревога!». С ним переписывается не Какузу. Кто-то другой забрал у него телефон. Кто-то другой знает про аэропорт, про Стейк-Хаус — место, где они часто ужинают. Но не знает маленький факт про дом у озера, поэтому прокололся. Хидан заметался по квартире собираясь на ходу: он до последнего надеялся, что все это проделки Хаку. Надеялся, но в глубине подсознания зрела мрачная, необратимая уверенность — Какузу в беде, с ним что-то случилось. Хидан выскакивает за порог, и делает то, чем он не занимался уже очень давно. То, что спасло ему жизнь, когда он, полумертвый лежал в луже собственной крови и мочи не чувствуя свою правую ногу. Хидан начинает молиться.