***
«Тихо, как в морге» — Суигетсу никогда не понимал, кто придумал эту фразу. В морге может быть тихо, только если там никого нет, никто не работает. В остальное время там шумно, как на базаре. С утра распределяют трупы, где-то рядом крики и плач — чьи-то родственники приехали забирать тело. Тут же поблизости снуют сотрудники из похоронного агентства, рядом пройдет матерящийся санитар, которому придется заново зашивать тело, потому что-то кто-то из практикантов забыл в нем инструменты… Ребята, у нас сегодня первые «подснежники»! А кому русалку? Только сегодня выловили, еще почти свежая! Стойте- стойте, не увозите пока в камеру для трупов! Я хочу сфоткать ее маникюр. Что? Покажу своему мастеру, смотрите, какой классный! Морг — это атмосфера. И Суигетсу ее очень любил. Но сейчас, он шел в полумраке длинного коридора к морозильной камере 117, в полной тишине, и это его нервировало даже больше, чем открытия, которые он сделал, проведя анализ собранных предметов в подвалах гетто. В привычной обстановке он чувствовал бы себя гораздо спокойнее. Как такое возможно? Я наверняка где-то ошибся, и всему найдется логичное объяснение. Он зажег свет в зале, наполненном пронумерованными металлическими ячейками, и на негнущихся ногах направился к нужной. Уже вечер, в морге никого нет, дежурный эксперт работает в противоположном крыле. Никто не узнает, что он здесь был. Он только проверит. Убедиться, что все это недоразумение, а он где-то напортачил с пробами. С ним никогда такого прежде не случалось, но ведь все бывает в первый раз, верно? Суигетсу ухватился за ручку, и резко распахнул дверцу. Дохнуло холодом, и он замер, напряженно вглядываясь внутрь ячейки. Немного поколебавшись, он, все-таки дотронулся до холодных носилок, и выдвинул их, вместе с трупом наружу. Тело выглядело именно так, как Суигетсу его запомнил. Изувеченное лицо, клочки темных волос на затылке, химические ожоги распространялись до самой шеи. Но самое главное — труп был на месте. Здесь, в морге, в камере 117, именно там, где ему и полагалось быть. Суигетсу смотрит на тело, и мандраж, охвативший его в лаборатории, стал понемногу отпускать. Чего он переполошился? Навыдумывал себе черт знает что! Его привели сюда две вещи: найденная на лестнице в старом доме горнолыжная маска и простыни, которые Ибики забрал из дома пропавшей училки. И там и там ДНК совпадала с ДНК лежащего перед ним безымянного трупа. И это выбило Суигетсу из колеи. Ну не мог же этот безликий восстать из мертвых, пойти, потрахаться с училкой, а потом похитить одну ученицу из ее школы! Скорее всего, он встречался с ней еще до своей смерти, и на постели остались его биологические следы. Но как тогда кровь оказалась на маске?.. Суигетсу вспоминает заляпанный бетонный пол, кровавая цепочка привела его и Тентен к обгоревшему трупу… Который, как показала экспертиза, является той самой училкой, и с ней в постели развлекался его безымянный друг. У Суигетсу голова шла кругом от всех этих совпадений. Кровь на маске — как она туда попала? Может, кто-то хранил у себя образцы крови этого безликого человека, чтобы потом пустить полицию по ложному следу? В крови примешаны сурьма и свинец — человека в маске ранили выстрелом в голову. Кровь с в е ж а я. Если бы ее перемешали с чужой кровью, ты бы это увидел. Суигетсу смотрит на болтающуюся на ноге трупа бирку с номером. В меде, им, кажется, рассказывали, что этот обычай пошел от кельтов — они перевязывали умершим большие пальцы на ногах, чтобы те не восстали из мертвых. Но это все древние суеверия. Сейчас он, человек науки, может с уверенностью сказать, что этот безымянный мужчина на 100% мертв, и ни при каких обстоятельствах не мог вернуться к жизни. Но откуда тогда взялась его кровь в том здании и на горнолыжной маске? Чем дольше Суигетсу смотрел на неподвижное тело, тем большим идиотом он себя чувствовал. А потом он услышал звук, от которого по телу побежали мурашки. Шаги. Кто-то шел по коридору прямиком в зал для неопознанных тел. Сердце бешено заколотилось, Суигетсу задвинул носилки как можно тише, но те, будто нарочно, громко лязгнули, вернувшись в пазы. Никто не должен узнать, чей труп он только что разглядывал. Пользоваться лабораторией в личных целях запрещено. Находиться здесь в нерабочее время — тоже. Когда он захлопывал камеру, кто-то уже стоял за дверью, и поворачивал ручку. — Суигетсу, открой эту чертову дверь и впусти меня! Я не собираюсь стоять здесь вечно! Если ты сейчас же не откроешь, ты об этом очень пожалеешь! Вода громко капает, он стоит, завернувшись в зеленую штору от душевой. Прохладная клеёнка обнимает его, а он дрожит не то от холода, не то от страха. — Хозуки? — заведующий экспертным бюро вскинул брови. — Ваш рабочий день давно окончен, — он сложил руки на груди, — и что же вы здесь делаете? — он обвел взглядом одинаковые ряды металлических камер. Воспоминания и реальность столкнулись, на Суигетсу накатили ступор и паника. — Я…- по виску стекает капля пота, пока он лихорадочно искал оправдание. — Я телефон потерял, вот ищу его всюду, — он попытался выдавить улыбку. — Телефон? — Орочимару сощурился, глядя на светящийся прямоугольник в кармане его халата. Суигетсу ощутил вибрации, и вытянул мобильный наружу. Тентен ждала его уже три часа, и теряла терпение. И, кажется, не только она — Орочимару был явно не в духе от этой «неожиданной» встречи. Он всегда засиживался допоздна: писал научные работы, проводил опыты. Орочимару читал лекции по судебной медицине, он занимался самыми сложными, запущенными случаями, у него имелась масса привилегий, которые позволяли находиться здесь. Суигетсу совсем об этом забыл, когда в смятении примчался сюда, увидев результаты экспертизы. — Ой, надо же, — Суигетсу, наконец, смог взять себя в руки. — Забыл его в халате, представляете? — он непринужденно рассмеялся. — Эти практиканты скоро сведут меня с ума! А я вот вашу статью о саморассасывающихся швах перечитывал, — Суигетсу направился к выходу, и Орочимару двинулся вслед за ним, пристально глядя ему в затылок. — Очень нравится! Вы знаете, такая тонкая вещица… Из всей статьи Суигетсу от силы прочитал два абзаца, и теперь самозабвенно вываливал на уши Орочимару целую кастрюлю из лапши и лести. Он проводил его практически до выхода, Суигетсу с облегчением закинул на спину рюкзак — все образцы он предусмотрительно сложил в него перед тем, как отправиться к безымянному трупу. Кажется, Орочимару ему поверил: кивал, и даже улыбался в ответ на его хвалебную речь. Пронесло! Суигетсу попрощался, и уже выходил на улицу, когда Орочимару ухватил его за локоть. — Не забывай, на чьей стороне ты играешь, — прошипел он ему на ухо, — и, как ни в чем не бывало, отпрянул, и закрыл за собой дверь. Суигетсу уселся на мотоцикл, и не мог отделаться от мысли, что в этой фразе, брошенной Орочимару, он услышал голос Учихи.***
Когда она открывает глаза, то в лицо ей бьет искусственный свет. Она не выключила лампу, и заснула. Теперь она всегда оставляла ее включенной. Так спокойнее. На батарее сушится ее одежда, блузку пришлось стирать заново. Ткань высохла, но большинство пятен не отмылось, с ними не справится цветочное мыло из дозатора. На секунду ей кажется, что от одежды снова пахнет немытым телом, п о д в а л о м. Она прижимается к ней лицом, и глубоко вдыхает. Нет. Только мыло, и ничего больше. В соседней комнате слышатся приглушенные голоса, мужчины, кажется, о чем-то спорили. Бледный человек ее игнорировал, после того, как она едва не перерезала ему горло, она перестала для него существовать. Гризли тоже был к ней равнодушен, но она понимала, что это лишь видимость. Они боялись. С кухни исчез ящик со столовыми приборами, Гризли копался в ее вещах, она видела это, по неровной стопке рисунков. Они ей не доверяют. Она им тоже. Ее тайник так и не нашли, и сейчас туда добавится еще один предмет. Стоя на четвереньках, она приподняла неплотно прилегавшую половицу возле ножки кровати. Ножницы были на месте, она спрятала их сразу, как только они заселились сюда. Она бросила быстрый взгляд на дверь, и поместила в нишу, рядом с ножницами, найденную в мусорном ведре зажигалку. Зажигалка была рабочей. Странно, что ее, и почти целую пачку сигарет выбросили. Она придвинула дощечку на место, и забралась в постель. Ее все время клонило в сон, непонятно почему. Целый день она только спала и ела. Голоса за стеной сливались в монотонный гул, глаза слипались. Пусть болтают. А она подождет. Подходящего момента, чтобы использовать то, что спрятано в тайнике.***
Хидан наглотался обезболивающих, и нога ненадолго прекратила свое нескончаемое нытье. Колено выглядело плохо, то, что протез оказался не поврежден — настоящее чудо. Когда девчонка его ударила — он упал, но к счастью, на здоровую ногу. Он ожидал, что она будет огрызаться в ответ на его придирки, и, в тайне, желал этого, чтобы хоть на ком-то отыграться и спустить накопившийся негатив. Но его попытались убить, и к этому он был совершенно не готов. Как Какузу удалось вычислить, что у нее на уме? Хидан бы с роду не догадался, что эта дерганная чувырла, которая еле на ногах-то стоит от собственной худобы способна спланировать и претворить в жизнь убийство. Какузу буквально влез к ней в голову. Хидан видел такое только в фильмах про серийных убийц, от которых старик плевался: «это все херня, мы так не работаем!», и никогда их не смотрел. О Какузу-полицейском у него были только детские воспоминания. И сейчас, увидев его в деле, не в пыльном кабинете, а один на один с убийцей, Хидан удивился. Он осознал, что Какузу это не только сила и деньги. Это еще и ум. Для Хидана было просто за гранью, как должен работать человеческий мозг в двух случаях: девочки-убийцы и охотника на убийц. Он ведь тоже теперь убийца. Интересно, Какузу смог бы его поймать? Он ведь все предусмотрел, и не оставил следов, полиции на него ни за что не выйти… Однако, его обдурила девчонка, и теперь Хидан чувствовал себя уязвленным. Уязвленным тем, что какая-то пигалица, которой еще полагается играть в куклы, ходит со смертью рука об руку, и знает о ней больше него, а он этого даже и не заметил. Если бы не Какузу, девчонка отправила б его на тот свет. Тогда, лежа на полу, на кухне, видя перед собой нож и ее равнодушное лицо, Хидан все равно не мог поверить в происходящее. Что она возьмет и сделает, не отступит, прирежет его. Он совершенно не разбирается в людях, в то время как Какузу видит их насквозь. У него даже была медицинская степень по психологии, Хидан заметил это, когда копался в документах и нашел кассету. Старик открылся с неожиданной стороны, и Хидан испытывал гордость, за то, что с ним по жизни идет именно он. После всех произошедших событий Хидан больше не думал о Какузу, как о боге. В подвале перед ним сидел измученный человек, а сейчас Какузу был уставшим и больным. Под глазами залегли тени, морщины глубже врезались в кожу, он тяжело, с хрипами дышал, спутанные волосы, неровным каскадом падали ему на лицо. Какузу никогда не выглядел на свой возраст, но сейчас… сейчас он был старым. — Завтра нужно уходить, — Какузу медленно откинулся на подушку. — Нельзя здесь больше оставаться, мы пробыли тут слишком долго. — Уходить?! — возмутился Хидан, глядя на темную гематому на груди Какузу. — Куда ты собрался в таком состоянии? Ты дышишь как подыхающая лошадь! — старик поморщился от этой бравады, но Хидан все равно продолжил. — Нужно переждать еще хотя бы два дня, чтобы убрать воспаление, и у тебя больше не поднималась температура! — За два дня сюда кто-нибудь явится, и нас схватят, — Какузу принялся объяснять таким тоном, будто Хидан умственно отсталый. — Придурок в маске будет уже не один, а у полиции найдется для такого случая группа захвата. — А если мы снимемся с места, нас, конечно, не схватят, — парировал Хидан. — Никто не обратит внимания на двух затрапезных мужиков, и эту рыжую мартышку, — он покосился на комнату девчонки. Там горел свет, но ее самой не было видно или слышно. — Если бы за нами следили, то уже давно б сюда кто-нибудь приперся! — Так нам и не нужно ждать, чтобы сюда «кто-нибудь приперся», — Какузу раздраженно отбросил в сторону одеяло. — Нужно выдвигаться к лагерю беженцев. Скоро ее дядя совсем отчается, — он тоже взглянул на комнату девчонки, — и история ее исчезновения попадет в СМИ. И тогда начнется массовая истерия, вся страна увидит ее лицо, каждая рыжая девочка станет объектом пристального внимания. Мы не сможем свободно передвигаться, нужно пользоваться моментом сейчас! — Какузу, прошли две гребаные недели, с того момента, как ее похитили! — взвился Хидан, и тот на него зашикал, чтобы вел себя тише. — Родичи этой девки даже не пошевелились разместить ее фотку на сайте пропавших без вести! Какие, нахрен, СМИ?! Им насрать на то, что она пропала, тебя наняли для успокоения собственной совести! — Полиции не нужна огласка в СМИ, — огрызнулся Какузу. — Они и без этого… — Что, «полиция»?! — перебил его Хидан. — Много бы нарыла твоя полиция, — он произнес «полиция» с такой интонацией, как обычно говорил слово «жопа», и Какузу сощурился, — если бы ты им не помог?! Они без тебя нихрена не умеют! Сколько раз тебя звали обратно, просили совета: " Мы не знаем что делать, Какузу! «Нам нужен твой взгляд, Какузу!» А теперь эти гниды задумали тебя посадить!.. Хидан понимал, что хватил лишнего, не стоило так говорить. Какузу, все-таки, любил свою работу, и оставил ее после того, что случилось с ним. Но он уже не мог остановиться, слишком хотелось сравнять счет после инцидента на кухне, и доказать свою правоту. — …полицейские понятия не имели, где нужно эту девку искать! Иначе, из подвала вас выпустили бы они, а не я! — Хидан чувствовал, что у него горят щеки, а легким не хватает воздуха, он произнес это на одном дыхании. — Даже если мы проторчим тут целую неделю, они все равно не смогут нас найти, а уж два дня точно ничего не решат! Какузу устремил на него тяжелый взгляд, на мгновение ему показалось, что он сейчас ударит его. Хидан задел его, насмехался над делом, которому Какузу посвятил всю свою жизнь. Хидан знал, что характер у него не подарок. Он ужасный, несносный человек. Если бы он жил под одной крышей с кем-то, кто похож на него самого: упрямым ослом, прямолинейным до тошноты, изливающимся неудержимым потоком злых слов и ехидных замечаний, то давно бы уже сел за убийство. Окружающие лицезрели обаятельного, саркастичного доктора Като, а Какузу досталось все, что находилось под капотом этого яркого образа. И его желание прямо сейчас взять Хидана и придушить было вполне себе справедливо. Хидан чувствовал себя паршиво от того, что набросился на Какузу с обвинениями, и усомнился в адекватности принимаемых им решений. Он открыл, было, рот, чтобы извиниться, но старик перебил его. — Хорошо, — вздохнул Какузу после некоторого молчания, — мы останемся. Но только на два дня, не больше, — он отвернулся к стене, и подложил ладонь под голову, показывая, что в этом разговоре поставлена точка. Хидан смотрел на его смуглую, покрытую шрамами спину, и не чувствовал, что топор этой, конкретной войны, был зарыт окончательно.***
Ирука отдал последние духовные наставления своей немноголюдной пастве, и Кисаме направился к нему, вдоль длинных рядов скамеек, под пристальным взглядом святых, смотрящих на него со стен. Дейдара остался среди могильных плит под моросящим дождем. У него был совершенно убитый вид, и Кисаме сожалел, что разговаривал с ним так грубо. Наверняка тот теперь чувствовал себя сообщником убийцы сестры Тоби, и мучил себя бесконечными «если бы». Если бы мы не засиделись допоздна в душевой… Если бы мы не промолчали… Если бы Тоби рассказал обо всем сам, пока был жив… Если бы… — Что вы хотите узнать? — Ирука с любопытством смотрел на смятые бумаги, которые Кисаме прихватил с собой. — Некоторые списки неполные, — Кисаме протянул ему лист. — Мы нашли журнал вашего класса, но там вписаны не все дети, вы не знаете, почему? — На это могло быть много причин, — Ирука пожал плечами, и пролистал классный журнал. — Кого-то определили в приемную семью, или забрали родственники. Кто-то ходил в специализированные классы, и у них шли отдельные занятия. — А вы помните, когда была сделана эта фотография? — Кисаме протянул ему снимок с оторванным краем. — Здесь есть вы и Дейдара. — Да, конечно! — глаза Ируки засияли узнаванием. — Это летние каникулы, я тогда учился в шестом классе, — он улыбнулся, и провел ладонью по шершавому листу. — Здесь лето 96 года. Малышей я не помню, — он ткнул пальцем в лица Хидана и Дейдары. — Это — Юхи Куренай, она была одной из воспитательниц, — Ирука указал на кучерявую женщину, стоящую позади детей. — Это — тогдашняя директриса, Бивако, — женщина в строгом платье, с пучком на голове, единственная, кто не улыбался на фото. — Это сторож, это — учитель математики, это… Ирука перечислил всех, кого знал на снимке, но о Тоби так ничего и не сказал. -… в приюте тогда осталось мало детей, большинство на лето отправили в оздоровительный лагерь. Хорошая фотография, — Ирука улыбнулся своим воспоминаниям, — жаль, только, что ее кто-то испортил, — он дотронулся до неровного края. — Там стоял кто-то из мальчишек, но я уже не скажу, кто именно, — он покачал головой. — А вам знакомо имя «Тоби»? — осторожно спросил Кисаме. — Он тоже провел детство здесь, в «Святой Люсии». Дейдара дружил с ним, и хотел бы его найти, — небольшая ложь, чтобы сентиментальный священник ничего не заподозрил. — Тоби? — Ирука удивленно вскинул брови. — Никогда не слышал. Странное имя, — пробормотал он, нахмурившись. — Тоби… Тоби, — задумчиво повторил он несколько раз. Кисаме выжидающе замер. Ирука начал ходить туда-сюда перед алтарем, что-то проговаривая про себя, а потом неожиданно остановился. — Кажется, я припоминаю этого парня, — Ирука поднял на Кисаме ясный взгляд. — Он учился в классе для одаренных детей. — Класс для одаренных детей? — Кисаме недоверчиво покосился на Ируку. — Здесь? В «Святой Люсии»? — Да, — священник закивал. — Мы почти не общались: у «одаренных» был иной режим дня, и занимались они по другой учебной программе. Им даже выделили отдельное крыло со спальнями, — в его голосе вновь скользнула обида двенадцатилетнего мальчишки, которого записали в «обычные люди». — В этот класс ходили вундеркинды. Те, кто свободно говорил на иностранных языках, быстро считал в уме сложные числа, ну вы понимаете, — Кисаме кивнул, хотя мало что понимал. Даже здесь, среди сирот категории «Б» была какая-то внутренняя селекция, отбор лучших представителей своего вида… Кисаме поморщился, некогда рассуждать об этической стороне данного вопроса. Из этого разговора ясно одно — Тоби был гением, уже тогда, в юном возрасте. А то, что, он был гением, не исключает того, что он был психопатом. Если верить статистике, психопатами признаны всего 1% от общего населения. А из рассказов Дейдары, Кисаме, даже не обладая обширными познаниями в криминальной психологии, выделил то, что подтверждало его теорию: Патологическая лживость и склонность к мошенничеству — он не дал Дейдаре ни одного прямого ответа на вопросы о том, чем он занимается по жизни, и не позволял с ним фотографироваться. Постоянное психическое возбуждение — Тоби всегда был чрезмерно общительным и веселым. Склонность к контролю и манипуляциям: то, что они оказались здесь — череда событий, которую претворил в жизнь Тоби, чтобы добиться желаемого. Отсутствие эмпатии — он столкнул Дейдару с лестницы и перерезал ему вены. Он ампутировал руку живому человеку. Эта чаша весов давно склонилась в сторону садизма. И наверняка он вспыльчив, с ним случаются неконтролируемыми вспышками ярости. Кисаме запомнил основные признаки психопатии, которые Какузу перечислял, сидя в душном кабинете во время брифинга. Они расследовали очередную серию убийств, и состояли в одной группе. С той поры много воды утекло, но этот разговор прочно отложился в его памяти. — Я достал для вас адрес, — Ирука протянул ему сложенный вдвое тетрадный лист, и оборвал череду неприятных умозаключений. — Надеюсь, вы найдете то, что ищите, — улыбнулся он, в ответ на благодарность Кисаме. — Да хранит вас господь.***
Дейдара стоял посреди кладбища и смотрел в одну точку. Он промок до нитки, с длинных волос капала вода, пальцы на ногах заледенели, он их уже не чувствовал. Когда Кисаме подошел к нему, он, молча, показал на гранитную плиту, покрытую влажными подтеками. Рин Нохара Возле темного камня лежали свежие цветы.***
Он чувствует рядом с собой движение: Хидан устал ходить вокруг да около, и пристраивался на постели рядом с ним. — Какузу, я… — начал, было, он, подкладывая под больную ногу валик из одеяла. — Прости, я вел себя как придурок, — он осторожно дотронулся до его плеча, проверяя, сердится он или уже нет. Какузу не ответил. Это «прости, я вел себя как придурок», он слышал от Хидана не часто, но и не впервые. Это означало, что Хидан добился своего. Какузу был готов к натиску яростных возражений на грани истерики, но Хидан поставил под сомнения правильность его действий, а вместе с этим и всю деятельность полиции. Хоть он уже и не находился на службе, его не оставляло чувство солидарности и сопричастности к этой сфере. Хидан не сказал об этом прямо, но в упреках в адрес полиции он явно услышал: Ты облажался, Какузу. Вся ваша полиция полный отстой. То, что он облажался, Какузу понимал и без спора с ним. Но эта нелестная бравада проехалась по самолюбию — Хидан больше не доверяет его решениям. Хидан не дает собой манипулировать, как это было раньше, и, что сильнее всего задело — Хидан пытался манипулировать им. После убийства он менялся, Какузу знал, что это произойдет, выверты психики в этом случае неизбежны. Хидан превращался в серого кардинала — опасного и непредсказуемого. На долю взрослого населения только 1% приходится на психопатов, если верить статистике. А сейчас количество людей с явными признаками психопатии на один квадратный метр просто зашкаливало. Хидан почувствовал вкус убийства, и, если представится случай, он непременно повторит, и не будет обуздывать свои желания. Девчонка своим поведением, как раз, и предоставляла собой этот «случай», а Какузу… У него периодически возникало желание поубивать их обоих. Его не слушали, это он теперь вынужден потакать их желаниям: везти Кушину в лагерь, уступить Хидану, и проторчать здесь лишние пару дней. Он стискивает зубы, чтобы не подорваться и не отдубасить как следует Хидана, и вслед за ним и девчонку, затолкать их в машину и сделать все по-своему, как ему хочется. Какузу втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы, нельзя отдаваться на волю ярости, должен же быть в этом дурдоме хоть один разумный человек. Как бы ему не хотелось этого признавать, но Хидан прав — раз за две недели дело об исчезновении Кушины не сдвинулось с мертвой точки, то плюс/минус 2 дня тут ничего не изменят. Вот только… — Эй, — Хидан у него что-то спросил, но Какузу пропустил вопрос мимо ушей, сосредоточившись на своих размышлениях. Подвох он заметил слишком поздно: Хидан положил ладонь ему на лоб, и отвел в сторону волосы. От прикосновения чужой кожи к своей, он инстинктивно дернулся и ударился затылком о спинку кровати. Боль в голове притупила это ощущение чего-то постороннего, живого на своем лице, от которого к горлу подкатила дурнота. — Я только спросил, как ты себя чувствуешь, — Хидан, не ожидавший такой реакции обеспокоенно вглядывался ему в лицо. — Я не собирался тебя трогать, но ты молчал, и, — он вздохнул, решив больше не продолжать. — Все нормально, — ответил он, переведя дух.- Я… — Нормально? — Хидан покачал головой. — Нет, Какузу, это как раз ненормально — шарахаться от чужих прикосновений, — Хидан не собирался ерничать на эту тему, он действительно за него беспокоился и то, что сейчас произошло, его расстроило. Опять. Снова. Какузу не знает, в который раз у них это происходит. — Что с тобой произошло, почему так избегаешь чужих прикосновений? — Хидан снова задает ему этот вопрос, уже привычно не ожидая от Какузу никакого ответа. Взгляд Какузу блуждает по складкам одеяла, по намазанному густым слоем мази колену Хидана, задерживается на его порезанном ухе. Рассказать?.. Он никому об этом не рассказывал. Ни одной живой душе, никто не знает о его прошлом. Он и сам был рад бы забыть это прошлое, но оно раз за разом возвращалось с каждым случайным или нарочным прикосновением к его лицу. Хидан вытащил его с того света, как он когда-то освободил из сарая измученного голодом и простудой мальчишку. Между ними есть связь длиною в жизнь, и… Хидан это единственный человек, которому он может довериться. Наверное, хватит уже молчать? Несправедливо скрывать от него то, что стало одним из краеугольных камней их отношений. — Ты, — Какузу вздохнул как перед прыжком в воду, — ты, правда, хочешь об этом знать? Хидан настороженно повернулся к нему, и после недолгих колебаний кивнул. Какузу устало прикрывает глаза. После этого откровения он больше не будет тем Какузу, которого Хидан знает.***
— Ну что там, почему так долго?! — нетерпеливо спросила Тентен, когда Суигетсу, наконец, вышел на связь. — Э… возникли некоторые трудности, — ответил тот, и принялся поспешно рассказывать результаты экспертизы. Все было так, как она и предполагала. На бутылке, найденной в подвале, были отпечатки Какузу, Кушины, и Хидана, они все ее трогали. Хидан искал Какузу, потому что он угодил в ловушку, которую ему подготовил похититель Кушины. Он вместе с девочкой сидел в котельной, и ожидал своей участи от человека в горнолыжной маске. — …на маске кровь человека, который скончался почти 2 недели назад! — взволнованно продолжал Суигетсу, — Понятия не имею, как она туда попала! Но это еще не все: он трахался с той училкой, чей сожжённый труп мы нашли в одной из квартир! Тентен зарылась пальцами в волосы: то, что найденное на втором этаже тело принадлежит Куренай — хорошо, то есть, конечно, плохо, но для ее плана это идеальное обстоятельство. Но маска и кровь…нужно спешить, она подумает над этим позже. — Суйгетсу, купи на разных заправках несколько канистр бензина, — тот угукнул, — и вези все сюда, — она попрощалась и отключилась. Нужно чтобы нашли Куренай, но не нашли следы того, что Кушина, Какузу и Хидан были здесь. Никто не поверит, что Какузу не причастен к похищению, и был таким же пленником, если увидят отпечатки и его следы в подвале, где держали девочку. Учиха все переиграет, и вывернет так, что это Какузу убил Куренай, и держал в плену ее ученицу. Ее слово против слова Тентен… Без железных доказательств Микото ее уничтожит. А на руках у нее только косвенные улики, с ними не получится развалить обвинение, нужно рыть землю дальше. И у нее чертовски мало времени. — Когда все это дерьмо закончится, — Суигетсу разливал бензин на ступеньках в подъезде, — я выпью все пиво, которое осталось у нас в холодильнике, и прикончу годовой запас рыбных палочек! Он был взъерошенным и уставшим, и вместе с тем каким-то дерганным и перевозбужденным. …возникли некоторые трудности… Нужно будет поговорить с ним об этом, отметила про себя Тентен, и щелкнула зажигалкой. Она втянула его в это дело, и чувствовала свою ответственность за его состояние. С ним что-то не так, Суигетсу не договаривал, хоть и старался вести себя непринужденно. Когда они возвращались домой, столб яркого пламени уже взмывал к вечернему небу, а по улицам разносился вой сирен пожарной бригады.***
Она едва вышла из душа, когда раздался звонок дверь. В халате, с тюрбаном на голове, Тентен пошла открывать, и так и застыла перед дверью. На пороге стоял Ибики. От него по-прежнему несло табаком, с его пальто капала вода, и он улыбался. Неужели о том, что нашли останки Куренай он приехал сообщить мне лично? Она надеялась услышать это, но внутри вся содрогалась от дурного предчувствия. — Возле старой, заброшенной электростанции нашли сумку пропавшей девочки, — глаза Ибики недобро сверкнули, — и на ней была кровь, — Тентен крепче вцепилась в дверной косяк, приготовившись к худшему. — Кровь Какузу.