/Flashback/.
Футаба была любознательной и иногда по-детски (хотя ей было уже двадцать лет) прямолинейной. Задавая порой глупые, но очень правильные вопросы, она жаждала получить понятные ответы. — В чём разница между плáчу и плачý? Вера отвернулась от плиты и как-то изменилась в лице. Тихо сказала, что суть-то у процесса одна, но всё же попыталась ответить: — Плáчу — это когда тебе грустно, когда слёзы текут. Плачý — это когда ты деньги даёшь за товар или услугу. — А почему суть одна? — нахмурившись, спросила Футаба. Вера во второй раз поменялась в лице и отвернулась, не желая продолжать разговор: — Потом поймёшь, — сказала как отрезала. Понять самой не удалось. Муж Веры на аналогичный вопрос Футабы рассмеялся, спросил у жены, когда же она стала юмористкой, а потом подробно всё объяснил. Процесс понятен стал достаточно быстро, а вот в чём шутка… Ну, на этом Футаба решила не зацикливаться. И да, стоило не забыть попросить их более не шутить в её присутствии. Впрочем, с тех пор они больше и не общались./End flashback/.
Они быстро нашли общий язык. Брошенную, загнанную в угол и разочаровавшуюся в жизни и людях Футабу Вера сначала просто пожалела. Попыталась помочь, не особо привязываясь и вникая в проблемы. Будучи хорошо воспитанной девушкой с определённым жизненными принципами, Вера считала вполне достаточной свою холодно-безразличную вежливость, которая не нарушала ни чужие личные границы, ни собственное спокойствие. Так было, пока однажды помощь не понадобилась самой Вере. Ей искренне не хотелось вспоминать тот день, но непривычно ясный взгляд голубых глаз Футабы из памяти не стирался и с того дня постоянно преследовал. — Хватит жалеть себя. Как только начнешь жалеть, жизнь превратится в бесконечный кошмар. Так медленно, осторожно, но верно они сдружились. Для людей их общение было загадкой: обычно тихие, серьёзные и отрешённые, встречаясь, они либо мрачнели ещё больше, либо громко смеялись. Неоспоримой истиной для всех оставалось только то, что девушки всегда принимали одну сторону и, что Футаба, которая даже не взирая на разность их положений, должность занимала более высокую, Веру безмерно уважала. За что и почему — вопрос отдельный.***
— Может, объяснишь? Вера жала на педаль газа и неслась по пустым улицам так, что воздух врывался в приоткрытое окно и неприятно бил по лицу. Футаба, сонная, растрёпанная, одной рукой тёрла глаз, а второй поправляла смятую рубашку. Вера ворвалась к ней в комнату в полпятого утра и разбудила самым жестоким образом, заставляя подняться и одеться. И это уже второй раз за неделю. — Элоиза Вильфор. — Скучно, — устало произнесла Футаба, зевая. — Ради этого ты разбудила меня? Лишила столь драгоценных минут… — на мгновение она задумалась, но, опомнившись, воскликнула: — Часов! Часов сна! — Кажется, в Портовой мафии узнали, — оставаясь безразличной к чужим возмущённым воплям, сообщила Вера. — Ерунда, — Футаба почесала голову и провела рукой по волосам. — Хуже, если бы узнал… Тот же Достоевский. — В Спецотделе наверняка будут недовольны. — Разве они хоть чем-то когда-то бывают довольны? Футаба заметила, как Набокова сильнее сжала руль и выдохнула, почему-то улыбаясь. — Не устала работать на две стороны? — А ты? Футаба лишь пожала плечами — мол, привыкла. — Не забывай, я работаю на три. И, помолчав, добавила: — Не переживай, я разберусь. Вера слабо кивнула, соглашаясь. Обе устало выдохнули. Жизнь агентов, жизнь на несколько, пусть и не противоборствующих, но всё же различных лагерей была не просто сложной — изнуряющей. Полиция, посольство, Отдел по делам одарённых, Портовая мафия — вся сила города должна была оставаться в руках Веры и Футабы. Они должны были быть частью этой силы. И никто не должен был догадываться об этом. — Что будем делать? — Ждать, — протянула она. — Ждать и надеяться. Заплетая светлую косу, Футаба задумчиво смотрела в окно. Она не должна вмешиваться в это дело, не должна…***
— Добрый день, — Футаба, быстро осмотрев всех находившихся в помещении, поклонилась. Вера её жест повторила. Куникида, первый поднявшийся навстречу девушкам, поправил очки и также наклонил голову. Футаба что-то быстро шепнула Вере и протянула визитку. — Моё имя — Цусима Футаба. Я наблюдатель из Отдела по делам одарённых, я буду переводчиком. Это Вера Набокова — работник французского посольства. Мы надеемся на помощь и сотрудничество. Куникида, пристально оглядев сначала их, а после находящихся в офисе коллег, зачем-то кивнул Йосано и предложил гостьям присесть. — Зачем же к нам пожаловали члены правительства? Футаба перевела и, выслушав ответ, сказала: — Уполномоченный по делам одарённых, господин Жерар Вильфор, прибывший в Японию для контроля расследования нелегальной деятельности преступной организации Мимик, нуждается в помощи независимых частных детективов, — она выдохнула и перевела взгляд на Йосано. — В отделе произошло отравление. Два подряд, с одинаковыми симптомами. Как вы понимаете, высокопоставленному чиновнику опасно поднимать правительство обоих государств, не имея никаких сведений. Мы здесь для этого. Акико почему-то очень хмурилась и внимательно следила за каждым движением Футабы. — Могу я задать вопрос? Девушка улыбнулась и кивнула. — Цусима-сан, вы занимаетесь расследованием по делу Мимика? — Нет. Я приставлена к расследованию убийств. — То есть, Отдел по делам одарённых в курсе происходящих событий? — Йосано неодобрительно-подозрительно посмотрела на Футабу, но та взгляд выдержала и спокойно ответила: — Разумеется. И тут же перевела весь диалог сидящей рядом Вере. Задумчивая Набокова кивала медленно и смотрела отрешённо. — Какие-то проблемы? — спросила она по-русски, внимательно наблюдая за реакцией Куникиды и Йосано. Знать, понимают ли они сказанное ей, было очень важно. И хотя Владимир доложил об отсутствии даже малейшего на то шанса, Вера собиралась быть осторожной. — Нет. — Обсудим подробнее, — вдруг уверенно сказал Куникида, поправляя очки. — Наоми, принеси чай. Вера говорила медленно и размеренно, в точности повторяя её интонации, на японский переводила Футаба. Каждая мелкая деталь, каждый человек… Обе хорошо знали что должно интересовать следователей. — А камеры? — Ничего подозрительного. Зашедшая в комнату Наоми, слабо поклонилась и подошла к столу, расставляя чашки перед детективами и гостями. — Благодарю. Футаба потянулась за чашкой и успела сделать несколько глотков, прежде чем Наоми уронила поднос и сама чуть не упала. Вера рывком поднялась, а Футаба, невозмутимо смотря в сторону девушки, спокойно спросила: — Вы в порядке? Наоми несколько раз положительно кивнула, но так ничего и не сказала. — Будьте осторожны. Руки и ноги вам ещё пригодятся. Футаба проводила девушку задумчивым взглядом, делая вид, что не замечает такого же настороженного пристального взгляда Йосано. Прикрыла глаза и покачала головой. — Очаровательный ребёнок. В Спецотдел бы таких побольше. — Я боюсь, что это невозможно.***
— Во дела… — протянул Набоков, рассматривая полученный недавно отчёт. Наблюдая за действиями Вильфора с помощью Веры, он так же планировал использовать и Футабу. Ему не нравились движения в Портовой мафии, не нравилось молчание Достоевского. Но выбирать не приходилось, и Набоков, как истинный злой гений, выжидал и собирал информацию. Дазай Осаму, Накахара Чуя, Гин и Рюноске Акутагава, даже Озаки Коё и Осборн — все они политику вели весьма очевидную. Уничтожение Вильфора и месть за Эйми слились в Мафии в одну цель, о последствиях достижения которой никто не думал. Достоевский ждал конфликта правительства, Агентства и Мафии на фоне сложившейся ситуации — это для Набокова было точно так же очевидно. Он тяжело выдохнул. «Только вот отсутсвие хоть малейшего движения со стороны Фёдора меня настораживает». Достоевский умел ждать, умел скрываться, умел провоцировать и, что самое главное, умел побеждать. Владимир откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Выступать против такого человека было глупо, за — рискованно. — Ты не занят? Он открыл один глаз и посмотрел на вошедшую Футабу. Дима сидел у неё на руках и обнимал за шею, внимательно смотря в сторону отца. — Присаживай…тесь? — улыбнулся Набоков. — Дмитрий Владимирович, переезжайте. — Нет! Я тут буду сидеть. Футаба тихо рассмеялась, а Дима улыбнулся, наблюдая за наигранно-обиженным лицом отца. Что ж, дразнить взрослых было довольно забавно.