«Эйми Ямада вернётся, если тебя не станет».
***
— Что ты сделала? — Набоков схватил Гин за плечи и встряхнул. Впервые, действительно впервые, за долгое время он кричал. Мало кто мог видеть его таким — и мало при ком он позволял себе подобное поведение. Гин отвела взгляд. Она почти не знала Набокова, но сейчас почему-то почувствовала необходимость оправдываться. — Ямада-сан жива. И я намерена вернуть её. — Ты убила её, — он разочарованно выдохнул и бросил Акутагаву. — Уничтожила. Как дитя малое. Неужели не понимаешь? Он схватился за голову и издал какой-то отчаянный, нечленоразденьный звук. Всё в голове перемешалось, и страх, липкий и чёрный, будто вновь стал обхватывать его со всех сторон. — Я мафиози. И она тоже. Иногда казалось, что находиться во тьме гораздо спокойнее. Мол, утонул в ней — и всё: спрятан и скрыт от чужих глаз. И никто тебя не видит, никто тебя не трогает, а ты живёшь тихо и спокойно. Как обманчиво было это убеждение, и как больно было избавляться от последствий того, что однажды самую малость поверил в это. — Она человек, — он огрызнулся. — Я был уверен, что ты тоже. Но, кажется, ошибся. Набоков хлопнул дверью. Он не успел спасти его. Не успел бы, даже если бы приехал раньше. В конце концов Осборн сильно отличался от большинства мафиози и — о ужас! — даже не пытался скрыть этого. Он был против войны. Всегда, везде и постоянно. Его убрали бы рано или поздно, Осборн и сам это понимал. Владимир действительно не мог (и, порассуждав логически, даже не попытался) спасти его. Понадеялся на авось — и в этот раз не повезло. Он только успел подхватить Осборна во время последнего приступа и холодно, вопреки тому что чувствовал в тот момент и сейчас, произнести: — Осборн, ты умираешь. Поэтому сейчас ради спасения Эйми Ямады говори всё, что знаешь. Взгляд Осборна на секунду снова стал ясным, и даже приступ, кажется, прервался. Он услышал имя и сразу всё понял, натянуто улыбнулся, произнёс натянутое «ящик» и запрокинул голову. И два слова, произнесённые тихо на последнем вдохе Осборна, будто повисли в воздухе. — Спасибо тебе. Гробовая тишина в ответ — и мёртвое тело на руках. Ещё еле теплое, недавно горевшее жизнью. И эта жизнь тоже оборвалась так рано. «Ради Эйми Ямады». Да, Набокову смешно, и грустно, и выть от отчаяния хочется: не уберёг человека — который, по сути, никто ему, — но ведь не уберёг! А жизнью своих, близких, людей он рисковать не любил. Ещё больше не любил, когда опасения оправдывались. — Покойся с миром. Умирать, верно, легче, чем жить так, как живут они. Осборн умер, не сказав ничего из того, что в тот момент хотел. Но Владимиру почему-то казалась, что он и сам всё понял. Люди, которые знали и любили Эйми Ямаду, не могли думать в сильно разных направлениях. Поэтому и мысли по уши влюблённого Осборна казались довольно очевидными. — Жаль тебя, парень. Набоков выдохнул. Сжимая в руках собранные Осборном бумаги, раз десятый проверяя в кармане флешку, стащенную из того же злополучного ящика, Владимир думал о том, что скажет Эйми. О том, какая глупая смерть настигла такого талантливого разведчика; о том, что она сделает в сложившейся ситуации. — Прости меня. Я ничего не мог с этим поделать.***
Владимир, тихо постучавшись, как-то непривычно неуверено открыл дверь. Ему казалось, что атмосфера убийственной тоски так и летает по дому. Но Эйми слабо улыбалась… Даже когда посмотрела на него, улыбка не исчезла с лица. — Что-то случилось? Вопрос до ужаса наивный. В особенности для неё. Эйми опустилась на стул, выжидающе смотря на молодого человека и сложила руки на коленях как-то совсем по-детски. Владимир помялся, не зная, что ему делать. Эйми Ямада должна была понять, но что-то настойчиво подсказывало, что этого не произошло. — Умер Осборн. Она побледнела. Но закон жанра вновь не сработал: она не покачнулась, не выронила ничего из рук и не сжала их до полного побеления, в этот момент не пошёл дождь, а Руйко даже не отреагировала на появление Набокова. Всё осталось прежним… Только одного хорошего человека больше не было. Мир вокруг остался прежним, но внутри что-то в тысячный раз надломилось. Люди вокруг остались прежними, только кое-кто вновь потерял кого-то важного для себя. Она отвернулась к окну, и Владимир понял. Пару секунд он стоял молча, виновато, словно прося прощения; и, продолжая исподлобья смотреть на Ямаду, потом как-то слишком резко развернулся и хотел было выйти. — Остановись, — её голос дрогнул, но она сдержалась. — Когда он умер и как это произошло? — Пару часов назад. Бесконечный срок. — Элоиза Вильфор. И Набоков всё же закрыл дверь. В этот момент он готов был поклясться, что Эйми Ямада заплакала — громко, не сдерживаясь, проклиная судьбу. И просто бессильно наблюдать за этим, как уже приходилось убеждаться ранее, Набоков не мог. Да и что можно сказать, как утешить? Эйми откинула голову к стене, сильно зажмурилась и сглотнула. Резко встала, уронив стул, выхватила с полки книгу, распахнула её и замерла. Чёрные иерогливы, аккуратный почерк и иногда почти абсурдные фразы. Эйми выдохнула, и быстро написала: «Хироси Нома жив». Продолжая писать, то ускоряясь, то вдруг почти останавливаясь, она плакала и задыхалась от надоедливых слёз. Потому что жизнь одного человека можно было спасти только за счёт жизни другого или других — неизвестно, кого и скольких. Потому что она писала новую реальность, она вновь вмешивалась в чужую жизнь. И потому что в этот момент закашляла кровью где-то далеко маленькая девочка: её покинула уже пробудившаяся способность.***
— Не надо прятаться, мадам! Эйми лёгким движением ноги сбила дверь с петель. — Я бы могла сказать, что вы обязаны открыть именем закона. Но в нашем случае беззаконие карает беззаконие. В комнате женщины не оказалось, только девочка-подросток зажалась в углу и с трудом сдерживала слезы. — По-английски говоришь? Она нервно кивнула. — Не бойся. Я тебя не трону. Мачеха хотела отравить тебя, и если жизнь тебе дорога, собирайся — пойдёшь к отцу. Где госпожа Элоиза Вильфор? Услышав громкий звук, Эйми бросилась из комнаты и схватила женщину за волосы. — Ку-ку. Элоиза вскрикнула и упала, пронзительно закричал Эдуард. Эйми поморщилась и притянула её к себе. — Вы убили очень близкого мне человека. Очень близкого. Она отпустила её и обернулась на Валентину Вильфор. — Принеси мне стул. Снова посмотрела на женщину и зло ухмыльнулась. — Знаете, я совершила очень много преступлений. И вы не самая жалкая моя жертва, как минимум потому, что задели меня. Вы умрёте — не стоит даже сомневаться. Но, боюсь, не сразу. И не легко. Раздался стук в открытую дверь. На пару секунд Эйми замолчала, так и оставшись сидеть, и вдруг улыбнулась, когда на пороге показались Куникида и Танизаки с пистолетами. — Вы арестованы по подозрению… — Вас двоих тут не хватало, — она цокнула и закатила глаза. — Продолжайте, Куникида-сан. Если арестовываете меня, я даже список преступлений сама зачитаю.***
— Здравствуйте. Вера заглянула в кабинет Вильфора и помялась на пороге. Мужчина поднял голову, натянуто улыбнулся и тут же вновь опустил глаза в документы. — Входите, Вера. Пожалуйста, входите. Вы по поводу расследования? — Я боюсь, что это так. Вера щурилась и наблюдала за каждым движением Вильфора, но продолжала говорить твёрдо, медленно и холодно. Говорила про яд, про то, как его обожаемая жена связалась с Портовой мафией, говорила про детей, про детективов, про Эйми Ямаду. — Вы перешли дорогу очень влиятельным людям. — И что же мне делать? — Разберитесь для начала со своей женой, — она встала и подошла к двери. — Дальше посмотрим. Она шла быстро и уверенно. Но мыслей в голове было так много, что, казалось, она совсем ни о чём не думала. Эйми вновь развязывала приостановившуюся войну с намерением завершить её. Но чем это могло закончиться? Что станет с той новой Эйми Ямадой, с той девушкой, которая уже почти научилась жить счастливо? Нет, мысль глупая. Три года против семнадцати явно ничего не решали. Хотя, Вере, конечно, хотелось надеяться. — Способность: Прозрачные вещи. Она вновь растворялась в пространстве, желая забыться и спрятаться. Будучи сильной на первый взгляд, она всё-таки нуждалась в защите и покое. Она мечтала, чтобы её любили. И её любили. Эйми хотела того же, и также получала это. Только их жизни почему-то очень различались. «Её заключат в Мерсо в лучшем случае, убьют — в худшем». Вера, хоть и не знала Достоевского или Дазая лично, хорошо осознавала, что означало нахождение в их компании. Тем более нахождение в качестве соперника, а не союзника. «Пожалуйста, выживи». Зазвонил телефон. Приняв свой истинный — видимый — облик прямо посреди улицы, Вера долго смотрела на номер и имя, потом ответила. — Что-то случилось? — Она ушла, — послышалось на другом конце. — Она должна была поймать Элоизу. Всё нормально, — поспешила заверить его Вера. — Ты не поняла. Она совсем ушла. Набокова непроизвольно опустила руку, в которой держала телефон и вдруг побежала. И почему-то заплакала. — Куда это ты в таком боевом настроении. Опять яблоки у соседей воровать намылилась? — Смешно, — девушка изобразила на лице привычное безразличное выражение. — Очень. «Нет, Эйми!» — Я серьёзно, куда ты намылилась? — Я просто гулять иду, — ответила Ямада. — С оружием? — бровь Набокова дёрнулась, изобразив дугу. — Не помню, чтобы у тебя были подобные увлечения. «Он же убьёт тебя. Не ходи к нему». — На улицах опасно, а я девшука красивая. Это Вера сказала, — тут же оправдалась она. — Вера иногда глупости говорит, — он облокотился на стену и улыбнулся. — Тебе там делать нечего. — Да делать я ничего и не собирался особо. Но вот с Дазаем поговорить — почти моя мечта. — Что за шум, а драки нет? Гулять идёте? А я с вами. — Вер, он меня обижает. А ещё он сказал, что ты часто глупости говоришь. — Не часто, а иногда, — неразумно попытался оправдаться он. Эйми с самого начала не собиралась втягивать их окончательно. Она жила под их защитой — так казалось со стороны. Пожалуй, Вера Набокова и Эйми Ямада никогда бы и не встретелись, если бы Владимир однажды не притащил домой несчастного и депрессивного подростка в лице последней к ним в дом и не поручил дорогой жене заботу о «детяте». Но если бы сбылись все «если бы», то каждый из них мог и не дожить до настоящего момента. И не было бы доброго и любящего Владимира, не было бы его восторженных писем, не было бы Димы, не было бы ничего из того, чем Вера так дорожила. А Эйми, улыбнувшись грустно дрожащими губами, прошептала: — Ты так и не узнал моего имени, прости, Хироси Нома. Осборн. Эйми Ямада, Футаба Цусима — она отдала очень много, чтобы ты выжил. И ты выживешь. Но не здесь и не сейчас.***
— Что ты натворила?! — мужчина схватился за голову. Выставить детективов из дома удалось только при обещании о наблюдении. Вильфору было понятно, что частные детективы всё же в некотором роде имеют право обвинять преступника в совершённом им преступлении. Но деньги и власть определённо могли помочь откупиться. Да, ради сохранения своего честного имени Жерар Вильфор не раз шёл против закона. И сейчас он намеревался поступить также. — Дорогой… — хриплый звук, не крик и не вздох, вырвался из груди побледневшей женщины. И она упала, опираясь плечом на белую стену, на которой ещё так недавно не пойми откуда взялась страшная надпись. Её приговор… Их приговор. — И это, — он указал пальцем на стену, подразумевая, видимо, те самые три слова, — тоже твоих рук дело, я полагаю? — Я тебя не понимаю. — Твоё дело не спрашивать, а отвечать. Она пролепетала что-то неразборчивое и заплакала. — Ты мне не отвечаешь! — воскликнул он. — Но и не отпираешься. Да, конечно, ты не можешь отрицать своей вины. Но неужели такое малодушие?.. Он презрительно посмотрел на неё сверху вниз. — Я надеюсь, что ты приберегла самый надёжный яд, чтобы избежать позора и заслуженного наказания? — Наказание? — прошептала она. — Ты жестокий судья. — Да, я судья! Я всегда был судьёй. Она закричала и бросилась ему в ноги. — Я прошу тебя! — растрёпанная, напуганная, даже отчаянная, она уже билась в истерике и захлёбывалась в слезах. — Я твоя жена, вспомни! — Ты убила стольких людей, связалась с самыми страшными преступниками. И тебя поймали. — Ради твоей любви ко мне! Ради нашего ребёнка! — Я боюсь за нашего ребёнка, — он устало выдохнул, сел на ближайший стул и снял очки. Потирая глаза, он снова взглянул на неё и покачал головой. — Вдруг ты и его отравишь. — Его? Моего Эдуарда? — она засмеялась и отстранилась от мужа. — Бред. Бред… — Подумай, Элоиза, — Вильфор встал, подошёл к двери и последний раз обернулся. Закрыл дверь и дважды повернул ключ в замке. Уже через час она лежала, бледная и красивая с мёртвым ребёнком на руках и не дышала. Уже через полдня в больницу забрали сошедшего с ума уполномоченного по делам одарённых господина Жерара Вильфора. Что ж, представление начиналось.