***
— Ну, я считаю, номер топ. Пушка-гонка, огонь-пламя, я не знаю, как свои восторги ещё выразить, — серьёзно заявляет Чимин. — Скажи же, Юнги? — Ммм? — отрывается лениво от телефона. — Ты вообще смотрел? — Мин-и, я свой номер смотрел, надо отследить ошибки, нам так-то на выпускных выступать. Это им можно болт забить, они сто процентов на стажировку укатят, и выступать не придётся. Не знаю, зачем они задрачиваются, отличники сраные, — Чимин понимающе головой кивает и, рядом устроившись, укладывает голову Юнги на предплечье, уставившись в экран телефона. Чимин не любит смотреть, как Юнги танцует на публике, вот например после этих видео с репетиций он, как после порно, готов с Юнги штаны стягивать и делать с ним разные вещи интересные, настолько по нему тянет внутри сильно. Настолько сильно хочется всегда хорошо сделать. Настолько сильно все эти резкие спортивные движения в исполнении Юнги заводят. Настолько сильно он, кажется, влюбился. По уши. Ужас просто. Но раз сейчас Юнги хочет отсмотреть, Чимин составит компанию. Может, сможет подсказать что-то. В конце концов, не всё же на сексе завязано. Юнги тот ещё опездол, на многое плевать, но сейчас тоже волнуется немного и ему тоже нужна поддержка. Не только Тэ. Тэхёна и так есть кому поддержать. Тэхён, слегка запыхавшийся после очередного прогона своего номера под Never not, перестаёт обращать внимание на переговаривающуюся парочку и сдувает свою чёлку со лба, подходя к восседающему около зеркала Чонгуку. Тот живо открывает ему воду и подаёт. Сам уставший, как чёрт. Волосы назад взмокшие зачесал. Они уже полтора часа все вместе практикуются. Чонгук тоже будет танцевать контемп. Тэхён этот танец невероятный уже сто раз, правда, видел. Красиво, со вкусом, под душераздирающую Falling Тревора Дэниэла. Тэхён устал жутко, но старается этого не показывать. Он теперь ещё больше всегда выкладывается, чтобы наравне с Чонгуком быть. Чтобы восхищаться не тем, что кто-то лучше, а тем, какие они оба крутые профессионалы. Принимает воду, усаживаясь рядом, ноги вытягивает гудящие. — Ффух. — Сильно устал? — Ну такое. — Может, хватит на сегодня? — Гук-и, три дня осталось, куда мне хватит? — Да всё же идеально уже. — Мне до идеала, как до Китая босиком. — Детка, — усмехается, уставившись на красивый профиль. — М? — оборачивается, воду проглатывая. — Китай вообще-то близко, — улыбается широко. Тэхён ловит флэшбек и тоже усмехается. Смотрит, запоминает каждую родинку, каждую неровность на коже, каждый волосок. «Красивый. Самый красивый» — Меня флэшбеком пришибло, — смотрит тепло и, не сумев подавить порыв, осторожно выбившуюся из чёлки прядь ему назад отводит. Любуется, ведёт нежно пальцем по щеке. Чонгук медленно глаза прикрывает, млея от этого прикосновения. — И меня пришибло, — шепчет. — Пойдем, может, отойдём? — склоняет голову вбок. Они стали гораздо осторожнее с тех пор, как их спалил Хосок. — У меня идея получше, — глаза распахивает. — Какая? — Давай сейчас ещё пару прогонов, пацанов обратно отправим. А вечером, часов в шесть-семь, сюда придём, вдвоём потанцуем. М? — Вдвоём потанцуем? — Ну да, как тогда, помнишь? — и языком пошло обводит щёку изнутри. Тэхён понимает — Чонгук предлагает очень жаркие танцы. — Интересное предложение, я согласен, — отвечает игривой улыбочкой. — Боже, отвечай так на все мои вопросы, — закусывает губу Чонгук, улыбаясь. — Парни, давайте ещё пару прогонов, и погнали отдыхать? — Давайте, — бросает Юнги. — Чонгук, посмотри мой номер, скажешь, что поправить, — добавляет Чимин и включает свой трек, выходя на середину зала. Чонгук согласно кивает, подцепив Тэхёна за руку, поближе к Чимину тащит, чтобы посмотреть и мелкие недостатки отметить. У них с Чимином начали налаживаться отношения. Они почти хорошие знакомые. Здороваются, Чимин даже спрашивает совета. Иногда всё ещё проскальзывают двусмысленные взгляды и фразочки относительно отца, но Тэхён очень импульсивный, когда Чонгука обижают, а Чимин предпочитает друга не злить. Потому что Юнги импульсивный, когда Чимина обижают. И это, знаете, лучше на корню всё тормозить, потому что вылиться такое может в кромешный пиздец. Собственно, поэтому Чимин и старается. Старается общаться, старается отказаться от стереотипов, от глупостей и оскорблений.***
Чонгуку на деле плевать совершенно, какая там музыка играет, когда Тэ рядом. Но сегодня они танцуют то под его трек, то под трек Тэхёна, и это лучшие ощущения, которые только можно придумать. We were so beautiful Тэхён красивый очень. Подвязал свою чёлку непослушную банданой чёрной, сорвав неожиданно один из чонгуковых кинков. Кожа блестит от испарины. Губы приоткрыты. Произведение искусства, не иначе. Чонгуку определённо стоит увлечься фото или рисованием, чтобы увековечивать Тэ каждую секунду каждого дня. Господи, какой красивый. We were so tragic Оу, нет, пожалуй, трагичными они никогда не были. Разве что сам Чонгук со своими расстройствами. Хотя если взять их изначальное общение, и как потом всё развивалось… нет, они точно не tragic. Эмоциональные, глупые, только осваивающие умение любить, делающие больно себе и друг другу случайно, по неопытности — это да. Но точно не трагичные. No other magic could ever compare А вот это правда, господи, какая же это правда. Никакая магия не сравнится с ощущением, когда Чонгук руками по рукам Тэхёна, а тот такой сегодня неодетый, как знал, пришёл в одной футболке. Чонгук со спины к нему и руками по телу, руками по бёдрам, руками по животу, чтобы коснуться там, где не позволяет, уворачиваясь и распаляясь. Никакая магия не сравнится с ощущением, когда Чонгук, вытанцовывая незамысловатые па, в руках Тэхёна разворачивает и мажет нежным поцелуем по губам, в них же выдыхая. Никакая магия не сравнится с ощущением сильных рук Тэхёна на собственной талии, что прижимают крепко. Никакая магия абсолютно. Lost myself, seventeen Потерял. Это правда. Он потерял себя куда раньше, чем в семнадцать. Неправильно в песне поётся. Но потерял. Это было. Он сам не знал, что потерял. Запутался. Then you came, found me Сам не знал, пока Тэхён не пришёл и не нашёл его. Нашёл, разбудил, взял за руку. И обещает навсегда остаться и, господи, разве бывает вот так сильно в семнадцать? Разве бывает? No other magic could ever compare И правда, никакая магия не сравнится с этим. Чонгук, если честно, наверное, был бы в каком-нибудь Слизерине со своей токсичностью, или в Когтевране со своей привычкой зубрить постоянно. А Тэхён в Гриффиндоре сто процентов со своей глупой абсолютно смелостью. Такой глупой, что только благодаря ей они сейчас рядом. Пришёл ведь тогда после того, как Чонгук его впервые поцеловал. Хотя какой смысл распределяться по факультетам, если никакая магия даже рядом не шагала с тем, что между ними сейчас в воздухе искрится, когда Тэхён, прогибаясь, откидывает ярко-синие подвязанные волосы ему на плечо, позволяет за бёдра к своим прижать и покачивается с ним в такт музыке. There's a room In my heart with the memories we made Как бы глупо ни звучало, а Чонгук и правда завёл отдельную комнату с их совместными воспоминаниями. Они ещё так мало видели. Они ещё так мало пробовали. У них ещё точно всё впереди. У них впереди столько всего, что оставит после множество прекрасных воспоминаний. И как хорошо, что для воспоминаний этих уже готова в подсознании отдельная комната. Заполняй, сколько душе угодно. For as long as I live and as long as I love I will never not think about you «До тех пор, пока я жив, До тех пор, пока я люблю, Я никогда не перестану думать о тебе» Конечно, он не перестанет. Ему всего семнадцать. А он уже собирается любить вечно. А как не любить? Называйте помешательством, но как не любить? Когда Тэхён снова в руках поворачивается, смотрит глазами своими кофейными невозможно — в них цвета всех сортов кофе сегодня смешались, в них точно не добавляли сегодня молоко или сливки, в них разве что сироп добавили. Какую-нибудь солёную карамель, приятной терпкостью на языке оседающую, или изысканный Амаретто, в котором и алкоголя-то нет, но который пьянит до безумия. Сладкого безумия с тёплой ноткой кофеина. «Откуда у тебя такие глаза, Тэхён? Откуда?»***
Ким Намджун был катастрофически против того, чтобы сын носил фамилию матери. Но армия его мнения не спрашивала. Как и родители, которые «наделал дел в двадцать три, вот и выпутывайся теперь». Ему уже сорок, сын взрослый невозможно. Целых семнадцать. Из которых он с ним всего пятнадцать, получается. Спасибо, опять же, армии. Подумать только, образцовый ученик и студент, продюсер в одной из хороших сеульских студий. А в армию всё равно идти нужно было. Когда у них с матерью Чонгука всё пошло по одному месту, он уже и сам не скажет. В тот ли момент, когда он вернулся, а она заявила, что ребёнка не хотела, и карьера на первом месте, полностью уйдя в работу после. Или в момент, когда он понял, что они вместе особо-то и не живут. Неизвестно. Известно, что любовь в молодом возрасте быстрая, яркая и… мимолётная. Она похожа на зависимость, похожа на динамит, на фейерверк, на взрыв, но по факту это просто хлопок где-то во Вселенной, что целиком и полностью состоит из газа и из взрыва-то, в общем-то, и родилась. Для неё этот взрыв подростковой влюблённости — не более чем всколыхнувшаяся пыль на какой-то богом забытой планете. Пожалуй, метафора про пыль подойдёт и их нынешним отношениям с матерью Чонгука. Она сама по себе. Они сами по себе. Вдвоём, хоть фамилию Чонгуку они так и не поменяли на отцовскую. Сейчас, правда, Намджун не уверен, есть ли вообще это «вдвоём». Намджун просто хочет счастья и какого-то человека рядом с собой. И непонятно, почему сын так против всех его увлечений всегда был. Нынешнюю Бону вообще не переносит словно. Гук отдалился. Намджун расстраивается жутко, но как подойти, как наладить коннект — непонятно. Однако сейчас точно есть чем сына порадовать. Есть способ сблизиться. И его подкинула сама госпожа удача. Его любимый сын такой старательный, такой замечательный ученик. Как хорошо, что именно за него проголосовал учительский совет, как за победителя в розыгрыше стажировки. А ещё полетит его напарница Кёнха, потому что девчонка — молодец, да и у родителей её внушительные активы, которые они, не стесняясь, вкладывают в спонсирование школы. А третьим полетит его новый друг Ким Тэхён. Намджун заметил — они близко общаются. Потрясающий во всех смыслах студент. Каждый преподаватель за него голосовал. Намджун мог бы и сам список победителей составить. Он ректор. Он может. Но судьба и совет выбрали как раз тех, кто нужен. Чонгук будет рад полететь в компании красивой девочки и хорошего друга. Осталось только ему об этом сообщить. И может, судьба опять помогает, а может, это просто совпадение. Но в одном из залов играет трек, под который сын выступал несколько раз в этом году. Какая-то грустная песня про любовь и расставание. Пожалуй, стоит пойти и посмотреть, и если Чонгук действительно там, то обрадовать прямо сейчас. Зачем ждать объявления результатов. У Чонгука папа ректор, пусть узнает первым.***
But when I saw you, I felt something I never felt Тэхён действительно до встречи с Чонгуком никогда ничего подобного не чувствовал. Задумывался, дорамы смотрел, романы читал, мечтал, возможно, но даже не был близок к тому, чтобы предположить однажды, что будет вот так. Come closer, I'll give you all my love Ближе. Подходи ближе, Чонгук, Тэхён и правда подарит тебе всю свою любовь. Хотя зачем дарить, она и так ведь уже твоя вся. Вся любовь, что внутри теплится, она только благодаря тебе, Чонгук, появилась вообще. Поэтому подходи ближе. Касайся везде, как сейчас. Тэхён тает от прикосновений, ему совершено не надоели эти две песни, которые по кругу играют уже третий раз. Чонгук дышит тепло в шею, целует украдкой то там, то тут, обнимает, прижимает к себе жарко. И Тэхён плавится, стекает, словно лава, сквозь паркет куда-то обратно к центру земли. If you treat me right, baby, I'll give you everything Конечно, Чонгук будет ценить. Тэхён и так это знает. Чонгук самый заботливый, самый нежный, так боится обидеть каждый раз… самый лучший на свете парень вообще. Как так вышло, что они друг у друга появились? Тэхён улыбается ему. Чонгук в ответ улыбается, покачиваясь под музыку. Наконец-то вместе танцуют. Так хорошо. А улыбка такая, что просто умереть на месте можно. Красивая, милая невероятно. Два передних зуба немного вперёд выдаются, и это так… боже, это что-то за гранью. Спасибо родителям, которые не поставили в детстве брекеты, оставив эту милую особенность, подарили Тэхёну в будущем ещё одну детальку, за которую можно любить бесконечно и больше. Ведь бесконечность не предел, как Баз Лайтер завещал. — Люблю тебя. — Иди ко мне, — руками под бёдра подхватывает. Тэхён только и успевает задуматься, почему у Чонгука на руках постоянно оказывается, как мягкие губы уже в щёку целуют. Да в целом плевать, кто у кого на руках чаще. Сейчас явно не это главное. — Ты только представь: ещё несколько дней, и всё изменится, — мечтательно начинает. — Представляешь, будем жить вместе и ходить в универ на учёбу? — Жить вместе — это очень серьёзный шаг, — задумчиво бормочет Тэхён. — Не хочешь? — Хочу. Очень. Только я даже готовить не умею. — И я не умею… — Самостоятельность вошла в чат. — Да научимся. Будем засыпать вместе и просыпаться, и никто меня не будет выгонять, а ещё трахаться много будем. — Чонгук! — Ну что? Не хочешь? — Какой ты пошлый. — А как по-другому? А ещё буду просыпаться раньше тебя и целовать, чтобы разбудить, — с какой-то особенной теплотой в голосе. — Да ты же тот ещё сурок, тебя не разбудишь раньше, — улыбается Тэхён в ответ. — Ну хотя да, навряд ли я смогу рано просыпаться… А ты будешь меня так будить по утрам? — Мечтаю просто, правда. Чонгук улыбается искренне и накрывает губы Тэхёна своими, упругие половинки руками посильнее сжав. Планирует сейчас долго-долго целовать. Пока губы не заболят. Но планам осуществиться не суждено. Забавная ситуация. Как можно на одной и той же ошибке два раза попасться? Зайти куда-то, приняться целоваться и не закрыть дверь. А ведь Хосок предупреждал. Хосок просил быть скромнее и осторожнее. Дверь с грохотом ударяется о стену, Тэхён отшатывается и уставляется в дверной проём. Чонгуку голову затуманили мечты о счастливом будущем ужасно сильно, может, поэтому он слабо соображает и не понимает, почему Тэ сейчас в панике с его рук спрыгивает и смотрит так испуганно. Он что, призрака увидел? Чонгук не успевает к двери обернуться. — Чон Чонгук, ко мне в кабинет, быстро! — это даже не голос отца. Это рык какой-то. И вот сейчас страшно. Тэхёна рядом трясёт буквально уже. — Чонгук, мне так жаль, Чонгук, прости пожалуйста, это из-за меня всё. — Не говори глупостей, Тэ, я напишу, — и больше он ничего не говорит. Просто молча кидается догонять отца, проклиная себя на чём свет стоит. Говорил им Хосок. На негнущихся ногах в кабинет без стука даже. — Пап… — Что это было? — стоит, опираясь руками о подоконник, спина напряжена. И на секунду Чонгуку отчасти становится его жаль. Отец никогда не был ярым гомофобом, но и особой толерантности не выражал. В целом, иногда даже проскакивали фразочки типа «худшее проклятье для родителей — это дочь-проститука или сын-гей». Чонгук никогда этим фразам значения не придавал, как и в принципе половине из того, что отец говорил. Но сейчас отчего-то в голове они всплывают все сразу. — Пап, это не то, что ты подумал. — Да ты что? — оборачивается, бровь почти иронично изгибает. — Я, по-твоему, слепой? — Нет, но… — Скажи мне сейчас, что вы репетировали номер, и это просто неудачный перформанс в конце. Просто по приколу решили сделать, как там у вас, у молодёжи, бывает, просто протест или типа того. Скажи это, — руки на груди скрещивает, смотрит выжидающе. — Я не могу этого сказать, — голос ощутимо дрожать начинает. Врать сейчас нет смысла, проще уж сразу правду, всё равно рано или поздно придётся. — Я не хочу тебе врать. — Почему? — Тэхён, он… я люблю его, — лицо отца ну просто болезненная гримаса искажает, и его можно понять, наверное, ведь Чонгук его единственный ребёнок. — Я люблю его очень, пап, он мой парень, мы… — Ты ещё ни малейшего понятия не имеешь о том, что такое любовь, тебе семнадцать лет, Чонгук, — смотрит тяжело в глаза. — Но мы с ним… — Я не буду говорить, что мне плевать на твои нежные чувства к кому-то, но помимо того, что это неправильно, и я не хочу дать тебе разрушить свою жизнь в самом её начале, я ещё хочу тебе напомнить, что я не просто твой папа. Я ректор этой школы, а то, чем вы с этим парнишкой занимались — это прямое нарушение устава, тебе это известно? — Но конец года, мы почти закончили уже, мы через несколько дней выпустимся, ничего не случится же… — По-твоему, всё так просто? — А что не так? Пап, это не принесёт никаких проблем. Не трогай его только, пожалуйста. — Что значит «не трогай»? — угрожающе прищуривается. — Ну, не нужно с ним разговаривать. Я всё понял, до конца учёбы мы больше друг к другу не подойдём. Клянусь. Пожалуйста, не надо его ругать, — смотрит щенком побитым. — Не надо ругать? — Чонгук явственно замечает, что в глазах у отца не просто злость, это уже гнев какой-то просыпается. — Пап… — Я прямо сейчас возьму и просто подпишу приказ о его отчислении за нарушение правил учебного заведения, но не буду его ругать, разумеется. — Нет, ты не можешь… — по спине ползёт противный холодок. «Нет, нет, нет» — Почему это я не могу? — шипит отец, бросает на него многообещающий взгляд, усаживается за стол и открывает крышку ноутбука. — Ты не имеешь права! — Чонгук подбегает к столу, руками за края цепляется, внутри всё по швам трещит. — За такое не отчисляют, ты не имеешь права, как ты объяснишь это совету? Ты не можешь этого сделать! — голос, словно назло, предательски дрожит. — Это моя школа, и на что я имею право, а на что нет, решать я буду сам! — выдержка кончилась, выкрикивает, подскакивая, и руками по столешнице бьёт с силой. — Это не твоя школа, ты просто ректор, ты не можешь делать таких вещей! Оставь его в покое, он ничего не сделал, я его заставил, я приставал, я целовал, я его в пост… — закончить не даёт звонкая, унизительная пощёчина. Чонгук моментально ломается изнутри, из глаз брызгают позорные слёзы, но не потому что больно и обидно, не потому что страшно за Тэхёна, а потому, что желание отмываться от этого «прикосновения» теперь полжизни не уйдёт точно, и это ощущение просто чудовищно сильное, такого никогда не было. Сейчас Чонгук понимает ясно — он раздерёт щёку в кровь, по-настоящему в кровь, пока не отмоет, не сейчас, так немного позже. — Заткнись, — завершает отец свою вспышку гнева спокойным абсолютно голосом. — Я ненавижу тебя. Только выгони его и, клянусь, ты никогда меня не увидишь больше, — Чонгуку хочется коснуться горящей щеки, но противно её трогать, он просто нелепо дёргает рукой возле лица и снова её отводит. А внутри так больно и страшно, как никогда не было. Конечности ватные, в голове всё трещит, заполняется каким-то противным шумом. — Ты сейчас же пойдёшь и скажешь ему, что между вами всё кончено, а через три дня улетишь отсюда на полгода, ты меня понял? — давит безжалостно. — Что это значит? Я не полечу в Австралию, мне это нафиг не надо, я уеду к бабушке, и всё. Отчисляй меня. Ломай мою жизнь, тебе давно на неё плевать, его не трогай, — слёзы бегут без конца, Чонгук всхлипывает истерично совершенно, воздуха не хватает, желания глушить рыдания совсем нет. — Я дам ему спокойно доучиться только в том случае, если ты сейчас пойдёшь и скажешь ему, чтобы он к тебе больше не приближался. А потом будешь делать то, что я говорю, — и от этого тона, который стал холодным и невозмутимым, страшно. — Пап, мне не нужна стажировка. Он шесть лет упорно работал, он мечтал о ней, не отбирай, пожалуйста, пускай он поедет, пап, мне же это не нужно, я прошу тебя, — Чонгука натурально прорывает. Ну как такое возможно? Тэхён, он ведь не виноват ни в чём. Они ведь были осторожны почти всегда, ничем никому не мешали, разве что пару раз чонгуковой учёбе. И то, там он сам виноват — переволновался. А в целом то за что Тэхёна так наказывать? Он такой хороший студент, так упорно работал. — Пап, пожалуйста… — уже, если честно, на колени готов опуститься, чтобы просить. — Почему ты его жизнь ломаешь вот так спокойно, а меня не трогаешь? Я же говорю, что я один виноват, слышишь? Он ничего плохого не сделал. Он столько соревнований и олимпиад этой школе выиграл, ну за что ты с ним так? Пожалуйста, не надо, — уже наплевать, как унижаться, наплевать, каким слизняком сейчас в глазах отца выглядит. — Чонгук, я не могу пропустить это мимо. Я не могу его не наказать. Для тебя будет наказанием эта стажировка, ты её не хотел, вот и отлично. А любовь… тебе семнадцать лет, приди в себя, вы ещё дети, какая любовь? — Откуда тебе знать, что такое любовь? — глаза красные от слёз, и столько боли в них, что Намджун почти готов пойти на уступки, но нет. Чонгук ошибся просто. А Намджун его отец. Он не даст сыну себе жизнь загубить. Намджун, чёрт возьми, когда-нибудь захочет внуков. — Моё последнее слово. Ты идёшь и говоришь ему, чтобы он не приближался, и тогда я дам ему доучиться, дам ему спокойно поступить в университет. А ты будешь далеко от него, поймёшь, что чувства эти в семнадцать — это мимолётно и глупо. Я не позволю тебе ломать себе жизнь в самом начале. Он парень. Как вы вообще додумались? — Додумались полюбить? О чём ты вообще? Я, по-твоему, выбирал? — Головой нужно было думать. — Но там же три места на стажировку. Отправь и его тоже. Я клянусь, что не подойду к нему. Клянусь. — Я не позволю вам оказаться в одном месте сейчас. Я сказал. Ты уезжаешь — он спокойно выпускается. — Тогда отправь его, а меня тут оставь. Мы не будем в одном месте, я не буду ему писать даже. Пожалуйста, — хочется просто на пол упасть, свернуться калачиком и умирать. — Не надо торговаться. Иди, — усаживается обратно в кресло, выдыхает. — Куда я должен идти? Отец ничего не говорит, берёт телефон, набирает что-то и выжидательно смотрит, пока Чонгук принимает вызов от него. — Иди и скажи ему, что вам нужно расстаться, и чтобы я всё слышал. Перезвонишь, — кивает на трубку в его руке. — А если я не пойду? Как я могу ему это сказать? Я десять минут назад в любви ему клялся. Как? — Не моё дело, как. Скажи, что улетаешь и хочешь разойтись. Хочешь, чтобы он доучился — иди и делай. Решил, что достаточно взрослый для любви, значит, и для того, чтобы разгребать то, что натворил, ты тоже уже взрослый. Ясно? — Я ненавижу тебя. Я сделаю, как ты сказал только потому, что знаю, что ты чудовище и правда сломаешь ему жизнь. Он лучшее, что со мной случалось и случится, а ты знать меня не знаешь, но помни, что я тебя ненавижу, пап, всей душой сейчас ненавижу. — Это пройдёт. Все подростки ненавидят родителей, а мне ты потом ещё спасибо скажешь. Придумал тоже, в семнадцать лет ориентацию менять. — Не скажу никогда. И когда я был подростком, тебя рядом не было, не тебе рассуждать о поведении подростков. И я её не менял, это так, к слову, если ты в биологии сраной не шаришь. — Не выводи меня, Чонгук. Ещё одно слово против, и он вылетит отсюда, как пробка, — шипит опять сквозь зубы, психанув снова. Чонгук суёт телефон в карман и вытирает руками лицо. От прикосновения к отбитой щеке становится противно. Выдыхает, успокаиваясь. Шепчет последний раз своё «ненавижу» и выскальзывает за дверь. Он не вспомнит потом, как преодолел расстояние до комнаты Тэхёна, не вспомнит, как не гнулись ноги, как тряслись руки, а слёзы не переставали литься. Не вспомнит, что проторчал под дверью битых минут пятнадцать, пока отец не поторопил, перезвонив. Чонгук стучит в дверь. И готов разрыдаться пуще прежнего, когда видит красивое, слегка припухшее — тоже, видимо, плакал — лицо. Эта обеспокоенность в тёплых карих немыслимая просто, как он должен Тэхёна сейчас бросить? Как ему потом с этим жить? Разве можно перед таким выбором стоять в семнадцать блядских лет? Чонгук с Тэхёном многое, конечно, в свои семнадцать уже попробовали. Но… но они ведь дети ещё отчасти. Зачем эта боль? — Чонгук, родной, как всё прошло? — кидается к нему так, что Чонгуку приходится на шаг отступить. — Прости, прости, пожалуйста, это из-за меня. Чонгук… — к рукам тянется. «Родной» — Не… — голос хрипит. — Не трогай, пожалуйста, — и, наверное, лучше бы Тэхён сейчас ему тоже пощёчину влепил. Потому что то, как изменился в лице, выразив все отрицательные эмоции разом — это, ну… сдохнуть проще. — Не понимаю, что ты имеешь в виду, — головой мотает, упрямо ближе подходит. «Не понимай. Не верь мне. Не слушай. Я ведь так люблю тебя безумно» — Не надо. Тэхён, нам нужно сейчас расстаться, — как дебил последний с ходу, не подготовив, не сказав ничего ободряющего, не подмигнув, мол, это спектакль — не бойся. — Что? Тебя отец заставил? Нет, нет, нет, нам никак нельзя, слышишь? Мы со всем справимся, я тоже с ним поговорю, нам нельзя расставаться, мы… «Нам никак нельзя» — Я уже принял решение, Тэ. Дело не в тебе, я просто улетаю, и не хочу отношений на расстоянии, — мямлит Чонгук не своим голосом, мимика отключилась давно, настолько сейчас больно, что каждая мышца в теле буквально отказала к чертям. — Улетаешь… стоп, что? Ты про стажировку? — глаза испуганно бегают, начинает задыхаться. — Всё в порядке, ты лети, я приеду в гости, ты вернёшься, мы будем вместе жить, у нас… «Он ещё и всё продумал, всё решил для себя, в гости собирался, если не выиграет» — Нет, нет никаких нас, — а глазами так и кричит «ну не слушай меня, малыш, пожалуйста, не слушай, смотри в глаза, видишь, как мне больно, я ведь умираю сейчас прямо перед тобой. Ты видишь, Тэ?» Но Тэхён не видит, его глаза слезами наполняются. Хватает за руку, рассылая болезненное тепло по всему телу. Чонгук руку отнять пытается безуспешно. Сам уже еле держит слёзы. — Я не верю, — «не верь, прошу», — я не верю. Тебя заставили, скажи? — по щекам уже бегут горячие дорожки, и их бы губами собирать, и клясться, что никогда больше плакать не заставит. — Я же так люблю тебя, Чонгук, я всё пойму, я же… — Не надо, Тэ, дай мне уйти сейчас, — и руку отнимает наконец, отступая дальше в коридор. — Нет! — Тэхён всхлипывает, Чонгуку приходится отвернуться. — Нет, ты не можешь, ты же говорил, что любишь, Чонгук, не бросай, не надо, пожалуйста. Всё. Тэхён натурально плачет сейчас. По-настоящему. А у Чонгука разбивается сердце сразу же. Вот теперь они tragic. Вот теперь он будет плакать каждый вечер и вспоминать, как в свои семнадцать любил сильно, и не сможет перестать об этом думать, пока у него сердце, не выдержав, не откажет. — Не плачь, прошу… всё хорошо будет, — и кулаки сжимает. — Просто стажировка, — и замолкает, потому что нет сил уже пиздеть. Ещё шаг по коридору. — Ты хочешь сказать, что тебе сейчас сказали, что ты выиграл стажировку, и поэтому ты так решил? — едва выдавливает из себя. — Да, — тихое. — Тебе ничего не сказал отец, и ты сам действительно хочешь оставить меня? — Да. — Ты вообще любил меня когда-нибудь или ты врал? — голос дрожит неимоверно. И на это Чонгуку нечего ответить. Неужели для Тэхёна это не очевидно? Неужели так быстро разуверился в их любви? Неужели вот так просто их чувства отпустить готов? Тэхён молчит долгих пять минут. А у Чонгука просто нет сил уйти сейчас от него. Ещё хотя бы секундочку рядом. — Ты поэтому торопился, да? — прилетает полное боли в спину, и у Чонгука разбивается всё, что осталось. «Не топчи, не топчи то, что было, мы всё наладим, только не топчи сейчас». — Поэтому так хотел поскорее переспать? — наплевав на то, что могут услышать. — Поэтому так сильно тебе это всё нужно было? Ты знал, что выиграешь, и просто хотел потрахаться с кем-то до отъезда, да? — «растоптал…» Тэхён поклясться может, что плечи Чонгука трясутся. Наверное, смеётся над ним. Он хочет вывести Чонгука на эмоции. Заставить говорить больше. Проколется, и станет понятно, в чём дело. По самому больному бить сейчас будет. — Ты рад? Ты всё в школе попробовал. Давай, уходи сейчас. Улетай, куда хочешь. Ты ведь всё уже получил. Ты, получается, не любил меня никогда, да? А я просто влюбился. Дебил. Да, я дебил. Нужно было догадаться, что стоит только папе тебе что-то сказать, и ты бросишь меня использованного, — дрожащим голосом сквозь слёзы. Забыв совершенно про то, что навряд ли он смог бы к Чонгуку прикасаться, если бы чувства были ложью. Он, может, пока и не уверен, что всё так, как он говорит, но чем больше слов изо рта льётся, тем яснее понимает — прав. Так оно всё и есть. И от этого больно невыносимо просто. За что? Что он, Тэхён, сделал? «Придурок, я же всё ради тебя сейчас делаю. Какой же придурок. Вообще мне не верил, получается. Может, и ты не любил тогда?» Плечи Чонгука и правда трясутся. Но не от смеха, разумеется. Чонгук натурально беззвучно рыдает, сжимая пальцами телефон в кармане. Шепчет «я всегда буду любить тебя» и уходит. Уходит, так ни разу и не обернувшись. Уходит и не видит, как Тэхён опускается на пол, обессилев и лицо в руках спрятав, как рыдает в голос. От ситуации, от непонимания, от боли безумной, от того, что наговорил. Чонгук уходит по коридорам не обратно к кабинету ректора. Ему уже плевать на всё абсолютно. На то, куда идти. К отцу он не вернётся. Плевать на то, что делать. Телефон летит в стену, падает под ноги перепугавшемуся Чимину. Экран разбивается, и Чонгук ненавидит себя за то, что подходит и поднимает трубку, прежде чем идти дальше. Плевать на то, что холодно. Он бегом покидает школу, пытаясь не захлебнуться слезами блядскими. У него сейчас одна дорога. К ней. Она подскажет, что делать. Если никто сейчас не подскажет, Чонгук просто умрёт. Потому что это слишком много для его семнадцати. Слишком много. Конечно, всё можно было решить по-другому. Он мог бы написать сообщение Тэ, предупредить его. Мог бы даже после того, как наговорил чуши, опять же написать или позвонить и всё с ним обговорить. Но, во-первых, Чонгуку семнадцать, он напугался до жути за себя и за Тэхёна, и, как оказалось, — не зря. Во-вторых, кто его знает, как далеко зашёл бы отец, как отреагировал бы Тэ, может, пошёл бы к отцу разбираться, тем самым себе приговор подписав. Ну, а в-третьих, сейчас Чонгуку не только из-за отца больно и страшно. То, что говорил Тэхён… такого просто быть не могло в его голове. Но раз сказал, значит, предполагал такое, и это тоже больно. Очень больно.***
А у Тэхёна все их совместные песни постепенно обретают все грустные смыслы этого мира. Вот оно, разбитое сердце? Вот такое? А это больно чертовски. И как это пережить, он понятия не имеет. Наверное, засыпать и надеяться, что однажды проснётся, а вихрастая тёмная макушка на соседней подушке, Чонгук тогда улыбнётся и шепнёт «тебе приснилось». Такое возможно? Если да, то он готов жить и бороться. Если нет, если Чонгук на самом деле его сейчас бросил, потому что отец сказал — стажировка, то умереть проще, наверное. С таким жить… это больно слишком, для его-то семнадцати.***
Всё, абсолютно всё, произошло слишком быстро. Чересчур. Вот они танцуют и касаются друг друга нежно-нежно, вот он целует сладкие губы, держит Тэхёна на руках, шепчет слова любви, и сердце болит, насколько они правда. А что сейчас? Прошло часа два, не больше. И Чонгук находит себя у двери квартиры собственной матери. Он не помнит, как добрался. Не чувствует холода, хотя на улице ночью, несмотря на то, что май, без куртки прохладно достаточно. Он не чувствует ничего кроме того, что лицо болит рыдать, а щека, с остервенением отмытая от отцовского прикосновения в каком-то общественном туалете, болит жутко и от слёз солёных щиплет. Он стоит под её дверью уже полчаса и только скребёт пальцами слабыми по косяку, не решаясь постучать. Казалось бы, почему? У них сложные отношения, они почти не видятся, и эта женщина никогда не выражала особого желания пообщаться, найти что-то общее с сыном. Но она же мама. И всё-таки в другой ситуации Чонгук никогда бы к ней не пришёл. Потому что детская обида, она сильная самая. Но сейчас ему просто некуда идти. Не к кому. Бабушка в Пусане. А ноги сами сюда принесли. Он постучал бы. Рано или поздно постучал бы. Но дверь распахивается сама. Наверное, мама почувствовала, что в подъезде кто-то торчит. — Чонгук?.. Он поздоровался бы. Он бы спросил, как дела. Он бы много что, наверное, спросить и сказать сейчас хотел. Но он просто молча стоит, дрожит и плачет. Плачет без остановки, всхлипывая, и рукавами по лицу слёзы растирает. — Солнышко, что случилось? — «солнышко». Он любил Тэ так называть. — Мам… мам, мне так плохо, не прогоняй, пожалуйста. — Когда я тебя прогоняла? Не говори глупостей, заходи скорее, — испуганно шепчет женщина и за рукав в квартиру затаскивает. — Почему ты так плачешь? Что у тебя с лицом? — тянется потрогать. — Не надо, — отшатывается от её руки, — не трогай, хуже будет. — Гук-и, объясни мне, пожалуйста, что случилось, ты меня пугаешь, — и её голос тоже едва заметно дрожит. Неужели боится за него? Чон Хё Бин. Мама Чонгука. Она родила его, когда ей едва-едва исполнилось восемнадцать. Его отец был старше, он на тот момент уже закончил университет и собирался уходить в армию. Чонгук появился на свет, когда отца рядом не было. Хё Бин была уверена, что с карьерой придётся завязать. Но звёзды решили по-другому, и едва Гук-и исполнилось два года, она вернулась на сцену, и до его одиннадцати всё было прекрасно. У них была почти дружная семья. Хё Бин, по крайней мере, всё устраивало. А потом случилась травма, которая поставила на её карьере балерины большой и жирный крест. Она возненавидела танцы, жизнь и себя. А потом и мужа, который решил судьбу сына за него и забрал учиться в школу-интернат с танцевальным уклоном. А потом ещё и другую балерину себе нашёл. Это обидело, несмотря на то, что они давно были не вместе. Возможно, поэтому она отдалилась от сына. Он приезжал на выходные раньше часто. Но годы идут, он взрослеет, она окружила себя подругами, с которыми прекрасно проводит время, а сына нужно понимать, в его, ещё только строящемся мире, нужно разбираться, и за неимением времени, которое можно было бы тратить на него, в этом самом мире себе нужно было выбивать место. А она в какой-то момент просто слишком ушла в себя и свои проблемы, чтобы этим заниматься. Ушла, чтобы однажды вернуться и обнаружить, что теперь уже поздно. Поздно что-то менять, поздно что-то пытаться. Всё поздно. И нельзя сказать, что она порой не жалела об этом, а когда сын перестал приезжать и звонить, не скучала. Она скучала. Она хотела сделать для него что-нибудь, чтобы он хотя бы не стыдился того, что у него есть мать, чтобы помнил, что она тоже для него готова на многое. И, кажется, сейчас рыдающий безутешно в прихожей Чонгук даёт ей шанс попытаться. — Гук-и, пойдём, тебе нужно присесть, — тянет за рукав, заставляя за собой идти вглубь квартиры, даже не отругав за то, что кроссовки снимает, наступая на пятки. Чонгук всхлипывает и опускается на чёрный кожаный диван в гостиной. В квартире почти стерильная чистота. Не видно пыли, телевизор бормочет едва слышно, на журнальном столике парочка открытых журналов и завсегдатаи её одиноких, или не очень, вечеров — бутылка сухого красного, бокал и немного сыра на прозрачной тарелке. Он задумывается на секунду о том, что вечерами ей, наверное, одиноко. В квартире не видно признаков присутствия мужчины, да у неё их, похоже, и не было, бабушка бы ему рассказала сто процентов. Получается, она тут одна. Рано или поздно подружки убегают по домам. К семьям. Не всё же время кости друг другу мыть. И тогда она остаётся совсем одна? И что же, даже в такие моменты она по нему не скучает? А потом Чонгук решается, достаёт свой разбитый телефон, глотая слёзы, вручает его маме осторожно, чтобы продемонстрировать фотографию своих рук, сделанную каких-то полгода назад, и начать долгий рассказ о том, как начал избегать прикосновений, решив, что не особо тактильный, а вылилось это всё в какое-то расстройство с желанием мыть руки двадцать четыре на семь, если кто-то касается. По мере рассказа её лицо искажается то ужасом, то искренним сожалением и виной. Она ведь понятия об этой стороне его жизни не имела. Смотрит то на его руку, то на щёку и пытается сдерживаться, чтобы не перебивать.***
Чонгук сидит, уперевшись локтями в колени, не стесняясь того, что слёзы периодически срываются и капают на бежевый ковёр. Успокаиваться он не собирается. Если можно умереть от обезвоживания, от бесконечных рыданий, то он как раз это и собирается сейчас сделать. А мама сидит молча. Она никак не комментирует его слова о расстройстве психики, никак не комментирует новость об ориентации, никак не комментирует новость о наличии и теперь уже отсутствии парня, никак не комментирует поведение отца, ничего не комментирует. Они молчат уже минут десять. Чонгуку не страшно, что она не примет. Не страшно, что не поймёт. Самое страшное уже случилось. Что ещё может быть хуже? Хё Бин отмирает первая, неловко тянется к его телефону и нажимает на кнопку разблокировки. Экран загорается, являя миру обои с изображением симпатичного парня: бирюзовые волосы, идеальные черты лица, пухлые губы, умиротворённо прикрытые глаза с пушистыми ресницами, прекрасная фигура. Фотография с соревнований, фотограф сумел поймать потрясающий момент. — Это он? — Чонгук молча кивает. И, господь бог, сложно сына не понять. В такого попробуй не влюбись — безмерно красивый мальчишка. — Очень красивый. — Я так люблю его, господи… — лицо в ладонях прячет. — Малыш, ну не надо так, тебе всего семнадцать, ну какая любовь… Она бы продолжила, сказала бы что-нибудь ещё, постаралась бы утешить, но Чонгук сквозь слёзы начинает по-истеричному страшно смеяться и скидывает её руку с плеча, порываясь подняться. — Зря я пришёл, ты такая же. — Постой, Чонгук-и, ну куда ты? — испуганно за локоть хватает. — Отпусти! — Гук-и, прости, я, наверное, не так тебя поняла. Расскажи мне, расскажи о нём, чтобы я поняла, что ты на самом деле чувствуешь, мы придумаем, как быть. Я не обещаю, что смогу повлиять на отца, он меня ни во что не ставит, но мы точно с тобой вместе придумаем, как обойтись минимальными потерями, не отталкивай меня так быстро, я так рада, что ты наконец пришёл. Я так скучала по тебе, я устала винить себя, что мы не общаемся… — под конец голос на нет сходит. И то ли из-за жалости в её голосе, то ли из-за такого явного раскаяния, но Чонгук перестаёт вырываться, выдыхает и усаживается обратно на диван. Заметно дрожит и пытается собраться с мыслями. — Ты же замёрз совсем, ложись, — Чонгук головой качает отрицательно. — Ложись, говорю, — в плечо толкает. Он обессиленно падает на подушку, снова растирает слёзы по лицу. Мама уходит ненадолго, возвращается с мягким белым пледом и накрывает его до самого подбородка, усаживается рядом и принимается гладить по спине и плечам. Тэхён тоже всегда грел. И тоже вот так поглаживал, когда в очередную свою толстовку наряжал. — Я просто… он мог касаться меня. Он заставлял меня мазать руки, прошло всё только благодаря ему. Он же… он же моя первая любовь. Понимаешь? Он мне никогда ничего плохого не делал. Никогда не обижал. Он так заботился обо мне, ты не представляешь… Одевал меня, чтобы я не замерзал и не болел, покупал мне кофе, запрещал пить энергетики, — снова всхлипывает. — Я… без обид, но я никого из вас никогда не любил так сильно, как его. А сейчас вот это. И я понимаю, что мы сами виноваты. Понимаю, что я накосячил и подверг его опасности. Понимаю, что да, это нарушение правил, и решить всё так, как отец говорит, это самый приемлемый для него исход. Но… зачем так жестоко? Я представить не могу, как Тэхёну больно. Если мне вот так, то ему каково? — слова льются и льются без конца. Чонгук прячет лицо в ладони снова, выдыхает рвано. Мама недолго молчит. Её ладони будто бы теплее становятся с каждой секундой, даже через плед. — Чонгук-и, ты уже взрослый мальчик. Я права? Совсем взрослый. — Допустим, — выглядывает из-под руки, и продолжать плакать отчего-то становится стыдно. — Ты понимаешь, что по-другому это всё не решить, верно? — Понимаю, но… — Я предлагаю тебе просто принять условия отца и полететь. — Я не хочу никуда лететь, как ты понять не можешь?! — Я понимаю прекрасно. — А зачем говоришь это тогда? — Ты видишь другой выход? Останешься здесь, начнёшь бунтовать, и кто знает, что он сделает? А если и правда испортит мальчику характеристику? Или помешает поступить, у него ведь куча знакомств. Я предлагаю тебе сделать, как он и сказал, просто спокойно отправиться на эту стажировку. Это единственный способ убедиться в том, что мальчику жизнь не испортят. А отношения… Поверь мне… полгода, это совсем небольшой срок, если вы действительно друг друга любите. Не говори ему ничего до его поступления, сам поступишь дистанционно, я отвезу все документы. Учитывая международную стажировку, вуз спокойно возьмёт тебя в резерв. Ты уедешь, подумаешь, и если окажется так, что у вас на самом деле такие сильные чувства, то они не умрут, поверь мне. — Я не могу отобрать его мечту, мам. Он о стажировке мечтал. Я — нет. — Как бы ужасно это ни звучало, но нарушая правила и не скрывая этого, вы сами себе подписали приговор, и поверь, ты ничего не отбираешь, отбирает отец. Не дай ему отобрать ещё больше. Всё наладится, вот увидишь. Это действительно выход. Ты вернёшься уже совершеннолетним, и всё станет чуточку проще. А я тебя поддержу. — То есть тебя не смущают такие отношения? Мама задумывается, но совсем ненадолго, чтобы произнести те слова, что так нужны сейчас. — Мне сложно принять, но, солнышко, если бы я встретила такого красивого парня, как твой, поверь, я бы в свои-то почти сорок точно так же влюбилась бы. И по твоим словам, он на самом деле чудесный. Не думаю, что меня что-то должно смущать. Буду прогрессивной мамой. — Будешь, если он меня когда-нибудь простит, — бормочет себе под нос. — Обязательно простит. Если понадобится, я сама буду ходить и просить за тебя. Чонгук смотрит на маму долго, в её глазах тепло и одобрение. Он всю сознательную жизнь хотел почувствовать на себе её вот такой вот нежный материнский взгляд. И кто бы мог подумать, что вот так оно всё будет. — Он всегда будет делать меня счастливым, мам. Я готов на всё, чтобы у него всё было хорошо, и чтобы он однажды был рядом, — шепчет почему-то. — Хорошо, я тебе помогу. Не плачь только больше, пожалуйста… Единственное, что насчёт твоего расстройства? Я настаиваю на походе к врачу, — голос становится серьёзным. — Я пойду, когда вернусь. — Но за полгода… — Мам, я почти три года так живу, хуже уже не будет. Ну… надеюсь. — Прости меня, Гук-и, я ушла в себя и потеряла тебя так давно… ты уже совершенно другой человек. Мы так редко виделись с тех пор, как ты переехал к папе. Ты уже не тот сладкий черноволосый малыш. Ты настоящий красивый мужчина. Я безумно горжусь всеми твоими успехами, знаешь? Ты лучший сын, которого можно было только пожелать, мне жаль, что я не находила в себе сил сказать тебе это раньше. — Ма-а-ам, ну какой из меня мужчина, — глаза слезами снова наполняются. — Вон, реву полдня уже, — и сердце так щемит от каждого её слова. Боже, как ему это было нужно. Как он об этом мечтал. Она ведь… чудесная. Теперь они наконец вместе. Она как мама Тэ. Та тоже приняла и поняла. Всё наладится? — У тебя очень весомая причина. Тебе больно. Это нормально. — Обещаешь, что всё будет хорошо? — Обещаю. — Мам, я не хочу его видеть. — Отца? — Да. Можешь сделать так, чтобы мы до стажировки с ним не пересекались? Я же могу у тебя остаться? Я могу прям тут на диване спать… — Гук-и, не говори глупостей, конечно, оставайся, я только рада. А за билетами и документами по стажировке я съезжу, как твой официальный опекун. Что мне ему сказать? — Что я его ненавижу. — Чонгук… нельзя же так. — Просто скажи, что в ближайшем обозримом будущем я сделаю всё, как он сказал, но общаться с ним не буду. — Ух… ладно. Тебе нужно что-нибудь, чтобы обработать щёку? Она выглядит плохо. — Пусть так будет. — Чонгук. — Мам, я не вылезу из-под этого одеяла. — Хорошо, солнышко, но ты не думаешь, что лучше будет поспать в кровати? — Нет, мне тут тепло. — Я могу с тобой посидеть? — Если тебе не трудно. И Хё Бин в этот момент проклинает себя на чём свет стоит. Ну как можно было от такого отказаться? Это же чудо, а не ребёнок. Кто научил его быть таким? Не боится показать, что ему больно и он уязвим. И, кажется, действительно умеет любить. Кто-то научил его любить, и это… это больно, потому что это сделали явно не родители. Это они с Намджуном должны были учить его любить и быть любимым, должны были рассказывать о том, как всё бывает в этом мире по-разному, должны были рассказать о сексуальности и мерах предосторожности. Многое должны были рассказать. Но сын всему, получается, научился сам. И если всё это время рядом был человек, который заботился о нём, чёрт возьми, Хё Бин очень хотелось бы познакомиться и сказать спасибо, что взял на себя часть её обязанностей… Пока мама была погружена в не самые простые и, похоже, не самые радужные мысли, Чонгук, чьи слёзы наконец более-менее высохли, а распухший нос хоть немного начал дышать, посильнее укутался в это тепло, которое дарит отнюдь не плед, и начал потихоньку проваливаться в беспокойный сон. Её руки такие тёплые и родные, почти как руки Тэхёна. Только Чонгуку её, как это ни грустно, не хочется коснуться. — Мой бедный малыш, — шепчет тихонько, украдкой поглаживая по волосам, заметив, что тот начал посапывать. Хё Бин никогда не была обижена на Намджуна. Если не считать молодую замену, конечно. Но в остальном… Ей не нравилось, как у них всё было. Намджун слишком властный, и часто лезет туда, куда не просят. И в их случае любовь в раннем возрасте как раз не то, что должно было закончиться незапланированной беременностью и созданием семьи. Это всё было быстро, ярко и странно. Любовь прошла, а последствия остались. И одно из них, заплаканное, посапывает на диване перед ней сейчас. И только теперь, почти в сорок, на неё снизошло озарение. Сын ведь ни в чём не виноват. Он просто ребёнок. Ребёнок, который отчаянно хотел любви. Может, было бы у него от родителей её в достатке, не стал бы с головой вот так в семнадцать в кого-то, нарушая все мыслимые и немыслимые правила. А ещё она осознанно от него отдалилась, стоило ему только начать заниматься тем, что у неё в итоге не вышло. Она отвратительная мать. Просто отвратительная. И впервые в жизни хочется сраному Киму лицо начистить. У них давно у каждого своя жизнь. Но какого хрена так с собственным ребёнком?***
Тэхён просидел в комнате в слезах, пропустив все репетиции, часа три одного дня и весь следующий день просто лежал в кровати. У него ничего не осталось. Ни мечты, ни любви, ничего… Остались их песни, остались футболки и запах Чонгука на толстовках, которые тот успел вернуть, осталось нежно-милое фото на обоях телефона, остались засосы на шее. А Чонгука у него не осталось. Вот так вот. Не хочется верить, что использовали, а потом отказались. Его Гук-и не такой. Если бы они были героями какого-нибудь подросткового фильма про любовь, Чонгук сейчас воскликнул бы «Никакого твоего Гук-и больше нет!» или что-то в этом роде. И Тэхён прекрасным образом страдал бы, наслаждаясь своей душевной болью и не желая, чтобы это прекращалось. Но сейчас он своей болью явно не наслаждается, да и они не герои подростковых фильмов. Они просто два парня, один из которых предал другого. Или не предал, но разве теперь уже выяснишь. Хотел бы что-то исправить — написал бы хотя бы. И будет ложью сказать, что Тэхён не смотрел на телефон в надежде все прошедшие сутки. Чудовищно, но он бы и измену простил, и что угодно. Лишь бы не вот так. Непонятно, больно и без шанса даже на повторно поговорить. На третий день, за день до выпускных выступлений, на которых таки придётся выступить, и за день до того, как Чонгука унесёт самолёт далеко-далеко, закончив всё для них навсегда, на пороге объявился бледный, как смерть, заплаканный Чимин. И так горько плакал, что-то лепетал без остановки, что Тэхён перепугался, на секунду забыв о своём горе. А потом выяснилось. — Тэ, Тэ, прости, я не хотел, я не хочу туда! Но моим родителям сразу сообщили, я знаю, что твоё место занял, я знаю, что за особые успехи в английском такое не выигрывают, у вас что-то случилось, да ведь? Я не смогу так долго без Юнги, боже, прости, я не знаю, что мне делать… И Тэхён молча прижал к себе Чимина, и тихонько в ухо прошептал слабым голосом, что они с Гуком расстались, и он ни в коем случае не держит обиду на Чимина за то, что тот поедет на стажировку. — Юнги дождётся, он тебя так сильно любит. Я прослежу, обещаю. А потом они долго плакали вместе. Вот так, и друг уезжает, и парень бросил, и мечта исчезла. И всё за какие-то несколько дней. Буквально неделю назад Тэхён чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Поразительно, как быстро всё меняется. Чимин, успокоившись, утопал обнимать своего расстроенного, но твёрдого в решении свою булочку отправить на стажировку, парня. И, обсудив всё вместе, они пришли к решению, что Юнги будет приглядывать тщательно за Тэхёном, а Чимин будет выяснять, что случилось у них с Гуком. Никто в бред о том, что Чонгук Тэхёна из-за стажировки бросил, разумеется, не поверил. Мозги как-никак на месте. Они ведь видели всё, видели их вместе. Отбери Тэхёна у Чонгука, тот с ума бы сошёл, вцепился в него, как ненормальный. Чонгук буквально Чимину, зная, что Юнги (перекачанный на спортивных танцах, долго не думающий, въебать или въебать, Юнги) его парень, обещал рожу начистить, если тот Тэхёна обижать будет. Да и невозможно вот так играть любовь. Это бред. Странно, что Тэхён не понимает и не борется.***
За страданиями и долгими разговорами с Чимином и мамой по телефону пролетают последние сутки до выпускных, и в момент, когда самолёт Чонгука взмывает в воздух со взлётной полосы аэропорта Сеула, Тэхён стоит посреди сцены перед сотнями студентов и десятками однокурсников. А потом включается их Love is gone — Слэндера. Теперь для Тэ Never not и Falling приобрели такой болючий смысл, что под них не то что танцевать, их слушать страшно. Нельзя сказать, что с этой песней у него отношения лучше. Но он будет танцевать этот танец. А значит, и песня нужна эта. В зале мама, смотрит сочувствующе. Она заберёт его сразу же из этой дурной школы. Он сам попросил. Он не останется на выпускной. Пусть подавятся им. В зале папа — непонятно зачем. В зале тренеры, Суран, завучи, учителя. Прекрасные люди, вложившие в него знания и душу. В зале Юнги, который отчего-то последние пару дней в друзья близкие набивается, и сегодня, хоть и сам выступает, просто утопил в поддержке. Его бы тоже поддержать, у него отобрали Чимина. Наверное, тяжело безумно. В зале Чон Хосок. Любимый хореограф, преподаватель, человек, благодаря которому они с Гуком вообще встретились лицом к лицу. Так понимающе смотрит. Знает ведь всё. Предупреждал ведь. Всё ведь сейчас понимает, в глазах невероятная грусть. «И не позволяйте никому говорить вам, что первая любовь не бывает вечной» Тэхён смеётся в душе над этой фразой. А говорил ли кто-то? Чонгук уверял, что сам решил всё. Что ж, Тэхён выступит, а потом будет пытаться отпустить. Как бы больно ни было. Он помнит этот танец так, будто танцевал его вчера. Эти плавные движения на перебивках, которые никто не сопровождает руками по телу, па, которые теперь никто не зеркалит, тело, изображающее рефлексию от касаний, которых уже нет… Он водит руками по собственному торсу, который больше не сжат чужими ладонями, он прикрывает глаза и откидывает голову назад, туда, где уже нет чужого плеча. Боже, разве можно было вот так любить? Разве можно сейчас так больно? Тэхён дотанцует, Тэхён сделает пару красивых прыжков, Тэхён закончит в партере, где никто не подтянет за руку и не остановится напротив, а потом он просто сожмётся на полу в комочек и заплачет. А зал будет стоя аплодировать. Потому что красиво. Потому что чувственно. Потому что потрясающе больно. В их глазах слёзы, а Хосок-ним даже со щёк не стирает, как и мать. Даже Юнги выглядит таким потерянным, когда Тэхён поднимается из последних сил с пола, что страшно. Тэхён не увидит странного выражения лица, с которым ректор Ким, приложивший, возможно, руку к тому, что теперь у Тэхёна ничего не осталось, вручит ему диплом и аттестат об образовании, назвав одним из самых лучших учеников. В другой ситуации Тэхён завопил бы мысленно «а где же моя стажировка тогда, если я лучший?», но сейчас, честно, — плевать. Он молча кивнёт, улыбнётся сквозь слёзы, ещё покивает головой под слова ведущей, мол, настолько чувственный танец, что танцор сам слёз сдержать не может, а потом спустится со сцены, прямо в объятия Хосок-нима, выслушает слова поддержки, которые не услышит даже особо, обнимет порывисто Юнги и Суран, с первым пообещав списаться позже, а потом вытащит маму из зала, зароется лицом в её волосы, глотая слёзы, и заявит, что если сейчас она не даст ему попробовать алкоголь, то он будет рыдать без остановки сто лет. И они уедут, попросят отца забрать вещи и документы, и уедут из этой проклятой школы. Мама купит в магазине белое полусладкое, увезёт его далеко-далеко. К морю. Откроет бутылку, распаковав купленную по дороге пиццу и предупредив, что наутро может быть немного плохо, разрешит выпить всё вино до капли, взамен взяв обещание никому не рассказывать, что она курила сигареты. Вот она, взрослая жизнь. Никакой школы. Никаких репетиций. Алкоголь. Разбитое сердце. И рядом единственный, кажется, близкий человек во Вселенной — мама. Хотя бы она у него осталась.